Надежда - Андре Мальро

— Чего зря стараться, — сказал третий голос, медлительный и усталый. — Насчет попов — этого городским не понять…

— Сами-то попы считают, все дело в религии.

— Городским не понять.

— Кем он был раньше? — спросил Хименес.

— Он-то?

Пауза.

— Монах он был, — сказал кто-то.

Мануэль потащил полковника туда, где отчаянно надрывались клаксоны.

— Вы, когда закуривали, разглядели значок Густаво? — спросил на ходу Хименес. — ФАИ?

— Да какой бы ни был, все одно. Я-то не анархист, полковник. Но меня, как и любого из нас, воспитывали священники; и вот какой-то частицей своего существа (а ведь как коммунист я противник всякого разрушения) я все-таки сочувствую Густаво.

— Больше, чем рассказчику?

— Да.

— Вы были в Барселоне, — сказал Хименес. — Надпись на некоторых церквах не сформулирована, как обычно: «Охраняется народом», а звучит так: «Объект мести народа». Но только… В первый день на Каталонской площади убитые пролежали довольно долго; через два часа после прекращения огня голуби, улетевшие с площади, вернулись, разгуливали по тротуарам, по мертвым телам… Людская ненависть тоже сходит на нет…

И он проговорил медленнее, словно подводя итог годам тревоги:

— Бог-то может и подождать, время у него есть…

Их ботинки гулко стучали по иссохшей твердой земле, из-за раны Хименес не попадал в шаг Мануэлю.

— Но почему, — продолжал полковник, — почему нужно, чтобы ждал Он таким вот образом?

Необходимо было не откладывая сделать новую попытку провести переговоры через посредника. Кто-то из священников должен был этой же ночью прибыть в Толедо и утром, возможно, вступить в Алькасар.

Газовые фонари на маленькой площади не горели. Светилась только керосиновая лампа, висевшая довольно низко перед таверной «El Gato»[67]. Изображение кота понравилось Шейду, он сел за столик у двери и принялся играть тенью от своей трубки, наводя ее на стену Толедского собора.

Шейд мог посылать телеграммы в свою газету до двух часов ночи. За это время Лопес успеет вернуться из Мадрида. Он-то и должен был привезти священника: это сулило отличную статью. Еще не было десяти вечера, и из-за полнейшего безлюдья площадь со своими лестницами и небольшими особняками под порыжелой листвой казалась декорацией, а последние винтовочные выстрелы, доносившиеся из Алькасара, придавали ей загадочную призрачность. Шейд был в восторге, размечтался: вот бы где-то в Индии, в заброшенном дворце гранатового цвета, стоящем среди буйно разросшихся кокосовых пальм, вдруг оказались мощные радиоприемники, и они транслировали бы все звуки войны павлинам и мартышкам; трупный запах, пронизывавший Толедо, был точь-в-точь, как смрад азиатских болот. А есть радиоприемники на Луне?.. Вот бы волны доносили смутный гул боя до мертвых светил… При виде собора, бездействовавшего, но нетронутого и в этот час скорее всего переполненного ополченцами, Шейд испытывал двойное удовлетворение: и как противник католической церкви, и как любитель искусства. Из таверны доносились голоса:

— Наши самолеты сплоховали: в Бадахосе фашисты действительно установили пулеметы на арене для боя быков, но не посередине, а под навесом.

— С казармами надо бы поосторожнее: они там держат пленных.

Еще один голос, помоложе, иронический, с сильным англо-саксонским выговором:

— После боя на площади было очень много суеты.

Я посмотрел. Я был на высоте пятьсот метров, не больше. Каждая женщина была молодая и хорошенькая, и каждая говорила: «А что это за хорошенький маленький шотландец там наверху?»

Шейд делал записи, когда наконец появился Лопес: вид царственный, руки воздеты к небесам, хохол подрагивает. Лопес грузно опустился на стул, еще раз воздел руки к небесам, уронил их, шлепнув себя ладонями по ляжкам, и в тишине площади эхом отозвались винтовочные выстрелы; Шейд ждал, сбив на затылок шляпу с узенькими полями.

— Они попов требуют, ладно, будут им попы! Но, Боже правый!

— Это они требуют священников или это вы требуете освобождения заложников?

На лице у Лопеса появилось выражение, означавшее, что кому-кому, а уж ему день выпал воистину тяжелый.

— Один черт! Понимаешь, черепаха, они затребовали священников. Их дело. С другой стороны, они, подонки, не желают эвакуировать женщин и детей: ни наших, ни своих. Знают, что так им выгодней. Ладно, хорошо, из попов я двоих знаю. Звоню в Мадрид: мобилизуйте мне этих двух молодцов, буду к трем часам. Они, видно, воображают, в Мадриде куда ни плюнь, везде попы, а те давно смылись! Приезжаю в Мадрид. Для начала: Гернико никак не изловить. Занят организацией санпомощи. Ладно, у меня был адрес одного из попов, малый что надо, когда в тридцать четвертом мы сидели, он часто заявлялся в тюрьму. Еду к нему с четырьмя ополченцами (все мы в комбинезонах). Дом был католический, привратник католический, жильцы католические, окна католические, стены католические, а на лестнице по всем углам гипсовые Богородицы, уродливей некуда. Машина остановиться не успела, по всем этажам как заголосят! Думали, мы приехали их расстреливать, идиоты! Объясняю привратнику, в чем дело — толку никакого. Знаменитые облавы на верующих, чего ты хочешь! Поп, когда увидел, что мы подъезжаем, дал тягу через сад. Вот тебе номер один.

Площадь утратила всю свою лунность. Лопес заполнил ее самим фактом своего присутствия, как заполнял любое место, где находился.

— Поехали за номером два. Я знал, у него какие-то отношения с главным управлением народной милиции. Заявляюсь туда, весь командный состав заправляется. Вызываю одного кореша, объясняю, в чем дело. «Ладно, раздобуду тебе твоего попа к четырем». У меня было еще одно дело, чертовски трудное, рою землю носом, чтоб разжиться боеприпасами, в четыре возвращаюсь. «Знаешь, — говорит кореш, — поп был здесь, когда ты приехал в первый раз, он обедал с нами, но я хотел его предупредить. По-моему, обработать его будет непросто: он дрейфит». Как так — дрейфит? Вот гады, свое дело и то не могут делать! Тут мне объясняют, он-де каноник, настоятель собора, можешь себе представить, что за шишка в церковной иерархии! Был бы простой сельский священник, не так артачился бы. Хотя я с сельскими священниками не знаюсь: для них скульптура без интересу. «Ладно, — сказал я корешу, — нужно с ним поговорить. Если есть хоть какой-то шанс избавить ребятню от ужасов этой сволочной войны, этот шанс упускать нельзя». Я подыхал от жажды. У них было пиво в холодильнике. Вваливаюсь в кухню, лезу в холодильник и вижу какого-то типа: без галстука, сорочка несвежая, расстегнутый жилет, брюки в полоску, колдует над краном бочонка с пивом. (Надо сказать, было не больно прохладно.) Это и оказался его преосвященство.

— Молодой, старый?

— Выбрит, но плохо, и щетина белая. Не из худеньких. В общем, обычная простецкая рожа, но кисти рук — хоть рисуй. Объясняю ему, чего от него хотят (это я-то, можешь себе представить). На ответ ему потребовалось минут десять. У нас болтуном называют типа, который отвечает на вопрос четверть часа, когда хватило бы тридцати секунд; каноник был явно из этой породы. Я ему говорю что-то, не помню что, он в ответ: «Узнаю солдатский язык». Ему, должно быть, сказали, что я занимаю ответственный пост. Был я в комбинезоне без знаков различия. «Такой офицер, как вы!» — это он мне, бедному скульптору! Ну, я ему отвечаю: «Офицер я там или нет, если мне велят идти воевать туда-то, я иду; вот вы священнослужитель, там есть люди, которым вы требуетесь, а я хочу уберечь ребятишек. Поедете вы или не поедете?» Он размышляет, потом спрашивает меня на серьезе: «Вы гарантируете мне личную безопасность?» Ну, тут уж он стал действовать мне на систему. Я в ответ: «Когда я приезжал сюда недавно, вы как раз обедали вместе с ополченцами, что же вы думаете, толедские ребята слопают на ужин вас самого?» Мы оба сидели на столе. Он слезает со стола и говорит по-благородному, положа руку на жилет: «Если вы считаете, что я могу спасти хоть одну человеческую жизнь, я поеду». — «Ладно, вы вроде бы добрый малый. Но если уж спасать человеческие жизни, надо приступать немедленно; машина внизу». — «Не лучше ли будет, если я надену пиджак и галстук, как по-вашему?» — «Мне плевать, но тем, наверное, больше понравилось бы, если бы вы были в сутане». — «Здесь у меня сутаны нет». Не знаю, правда это была или перестраховка; вроде бы правда. Он исчезает, я иду вниз и через несколько минут вижу его возле машины в черном галстуке и альпаковом пиджаке. И мы покатили.

Длительный порыв ветра, уже не такого резкого, обрушил на площадь сильнейший запах гари: дым Алькасара доносило и сюда. Очистившись от трупного смрада, город, казалось, сразу преобразился.

— Нас все время останавливали, проверяли документы. «Из Мадрида выехать было бы очень непросто», — сказал он тоном человека, который успел поразмыслить над этим вопросом.