Десять басен смерти - Арно Делаланд

– Замечательно, – сказал Стивенс, беря его в руки. – Положите это в надежное место.

Он снова повернулся к венецианцу.

– У нас появилась весьма пикантная идея. Немного поиграть перед тем, как мы с вами покончим. Мы вам развяжем руки, дорогой друг. Не пытайтесь воспользоваться этим, вы напрасно потратите свои силы.

Он снова подал знак, и тут же через порог зала перешагнуло несколько человек, которые со всех сторон окружили Виравольту. Один из них снял с него путы. Пьетро потер затекшие кисти. Двое других встали по обе стороны от шторы.

– Кто вы? – спросил Пьетро.

Стивенс улыбнулся и пригласил его присесть на один из резных стульев. Пьетро повиновался. Перед ним лежали чистый лист, перо и чернильница. Но он все еще думал об аромате духов… Этот аромат становился все более ощутимым и все более тонким…

Стивенс прищелкнул языком.

– Нам нужно написать последнюю басню, дорогой друг. И вместе с тем мы с вами напишем новую страницу Истории. Мне кажется вполне логичным то, что она будет создана вашей рукой. Так Черная Орхидея внесет вклад в наш шедевр. Что вы на это скажете?

– Я на это скажу, что вы теряете рассудок, – сказал Пьетро. – Вы мне напоминаете одного ренегата, который однажды попался на моем пути в Венеции…

Стивенс усмехнулся.

– Итак, мой друг… Займемся диктантом! Басня, которую мы собираемся вместе написать, предназначена для высокопоставленного лица. По правде говоря, одного из самых могущественных лиц в государстве. Вы близки этому лицу. Поэтому тот факт, что наша декларация будет написана вашим почерком – это, поверьте мне, истинный подарок небес!

Пьетро, как ученик, сидел перед чистым листом бумаги.

– Вы заблуждаетесь.

– Ах… Вы просто еще не осознаете всей ситуации… Позвольте вас просветить. Начнем с небольшой преамбулы. Древние учат нас, что нет ничего лучше небольшого театрального представления для того, чтобы дестабилизировать врага во время войны. Вы понимаете? Чувство мизансцены. Чувство драмы. Создать впечатление, что вы невидимы. Появляться и исчезать подобно тени. Быть мифом. Используя пиротехнику, растворяться в облаке дыма… Наш Баснописец одарен в этой области, не так ли? Весьма одарен. Что касается меня, я действую в меру своих способностей. Я пользуюсь собственными средствами. Вот что я лично могу вам предложить.

«Этот аромат… Ну да, это же…»

И еще забытый на столе венецианский кинжал!

В этот момент лорд Стивенс подал знак Баснописцу, который театральным жестом открыл занавес.

– Анна Сантамария из Венеции!

Пьетро показалось, что сердце остановилось в его груди.

А Баснописец принялся декламировать:

Загадочен бог Любви —Стрелы его и колчан, факел и детский возраст.Не хватит и дняРазобраться, что здесь к чему.Я и не пытаюсь,А только хочу рассказать на свой ладО слепце этом, то есть о боге, —От чего же он, собственно», ослеп?А к добру это или к худу —Пусть решают влюбленные, а я не берусь.[33]

За занавесом Анна стояла на деревянной доске, перекинутой через зияющий колодец. Ей снова завязали глаза, а в рот всунули кляп. Руки были связаны, ног не было видно под длинным платьем. Она стояла очень прямо, не двигаясь, пытаясь сдерживать дыхание из страха, что один вдох может нарушить равновесие. Через колодец было переброшено несколько шатких досок, частично покрытых лишайником и казавшихся наполовину прогнившими. Как Пьетро понял, колодец этот был остатком разрушенной винтовой каменной лестницы, ранее соединявшей различные этажи замка. Эта часть, очевидно, уже давно находилась в заброшенном состоянии, о чем свидетельствовали расположенные за занавесками массивные дубовые двери, раньше отделявшие западное крыло здания и в данный момент открытые. Лестничная клетка из камня и покрытого мхом дерева была лишь смутным призраком былого жилища. На вершине лестницы, которая больше никуда не вела, среди тьмы Пьетро смог разглядеть поблекшие от времени портреты; глаза изображенных на них людей сливались с траурной мглой. На потолке находились странный блок и веревка, которая, как казалось, спускалась вглубь, равномерно покачиваясь из стороны в сторону. Потоки холодного воздуха со свистом доносились из отверстия, а ниже невозможно было различить ничего, кроме темной ямы, как будто идущей в самые недра земли, откуда поднимались языки тумана…

При малейшем неосторожном движении Анна упадет и разобьется.

Чтобы заставить ее двигаться вперед, за ней стоял мужчина с кинжалом наготове.

А Баснописец продолжал заливаться:

Играли однажды двое богов – Амур и Безумие:Амур еще не был слеп.Вышел у них спор; Амур для его разбораПотребовал собранья богов,А Безумию не терпелось,И так оно стукнуло Амура,Что невзвидел Амур белого дня.Венера ищет управыКак жена и мать, – представляете ее крик?Боги оглушены —И Юпитер, и Немезида, и подземные, вся толпа;Венера рисует всю чудовищность преступления —Сын ее не может шага сделать без палки,За такую вину любой казни мало!Стало быть, надобно возмещать ущерб.Обсуждает верховный судОбщее благо и интересы сторонИ постановляет:Быть отныне БезумиюПри Амуре спутником и поводырем.

– Извините, – комментировал Стивенс. – Ведь эта басня не была запланирована! Вы должны были уже умереть, не так ли? То, что вы выжили и неожиданно вторглись сюда, заставило нашего друга внести изменения в план. Это импровизация! Непредвиденные обстоятельства на сцене – вы знаете, что это значит. – Он рассмеялся, разводя руками. – Madness leading Love, Безумие ведет Любовь! Ах! Вот кто достоин наших лучших английских поэтов! Знаете ли вы, что говорят об этой басне? Будто бы она была навеяна длинной аллегорией Луизы Лабе, вошедшей в состав «Дебатов между Безумием и Любовью» и впоследствии использованной отцом Комиром в «Кармине». Речь идет о латинской поэме невероятной красоты, которую Лафонтен заново интерпретировал. Поэме, которой восхищаются все без исключения… Но я отклоняюсь от темы.

Заложив руки в перчатках за спину, Стивенс расхаживал по залу. Он подал знак стоявшему за спиной Анны человеку с кинжалом. Тот вынул у нее изо рта кляп.

– Пьетро!

– Ты не ранена?

– Итак, Виравольта, вот правила игры. За каждую строчку, которую вы напишете, – и постарайтесь, пожалуйста, писать разборчиво и аккуратно, – вы получите право подсказать вашей драгоценной супруге, в каком направлении ей шагать. Но осторожно: некоторые из этих досок уже насквозь прогнили… Они не выдержат ее веса. Не кажется ли вам, что в некотором роде здесь содержится метафора брачного союза? Так что наша авантюра получает немного соли или, скорее, пикантности. Давайте, Виравольта! Вам Безумие, ей Любовь! Удастся ли вам перевести ее на другую сторону пропасти?

– Все будет в порядке, – произнесла Анна сдавленным голосом, выдававшим ее волнение.

– А что я от этого выигрываю? – поинтересовался Пьетро.

– Вы меня спрашиваете? Но, Орхидея… Вы выиграете ее жизнь! Вы понимаете? Если вы напишете нашу басню, а она перейдет через пропасть, она будет жить. Что касается вас… Это, конечно, другое дело.

У Пьетро пересохли губы.

«Нет! Только не она! Все, что угодно, только не она».

Перед его взором возник повешенный в грабовой аллее Ландретто. Смерть в том саду… а сейчас они играют с ней, с ней!

«Сохраняй хладнокровие! Умоляю! Не утрать его в этот момент! Слепое Безумие – поводырь Любви!»

– Отпустите ее, – сказал Пьетро. – Она не имеет никакого отношения ко всему этому.

Он вспотел. Стивенс прокашлялся.

– Не говорите глупостей. Начнем. Вы знаете нашу басню, я в этом уверен. Она, как вам разъяснит находящийся здесь специалист…

Баснописец поклонился, приложив руку к груди.

– Она первая по порядку в первой книге Лафонтена. Ни одна другая не получила столько комментариев. Ваш дорогой Руссо привел ее как пример того, что, по его мнению, нельзя давать читать детям… В очередной раз ее вариант мы находим у Эзопа.

Пьетро покачал головой…

– Стрекоза появляется в «Баснях», так сказать, только один раз. Она символизирует небрежность, беззаботность, непредусмотрительность. Еще один человеческий недостаток… Но в этой басне множество ошибок! Например, стрекоза неустанно трудится, добывая себе пропитание при помощи своего хоботка. Кроме того, она умирает в конце лета. Поэтому она не может испытывать нужду, когда «зима катит в глаза», не говоря уже о том, что муравей, спящий всю зиму, не в состоянии ее услышать. И наконец, муравьи едят совсем не то, что стрекозы! У баснописцев есть право на фантазии. Так сказать, поэтическое право…

«Но о чем это он?» – думал Пьетро.