Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Каждый пишет свою историю, малый, – скептически кривил уста мудрейший Раух. – Здесь, в самом Лесу, иначе смотрят на любое дело. Наше Равновесие и после андрской войны сохраняло внутреннюю иерархию, которая не позволяла ему обрушиться в хаос. Разумеется, тяга к увеличению потомства тем сильнее, чем примитивнее род Живущих, и в самом начале Возрождения всякая вредоносная мелочь плодилась куда быстрее, чем крупные деревья, подобные тем, что Серена и Артханг наблюдали у Больших Мунков, а также водные коаты, глуповатые и кроткие маммуты и двугорбые ибилы, которые дают такую нежную шерсть для прядения; тем более – чем племена Триады. Только границы естественного расселения не нарушались. Кровавая лихорадка – детище самих андров; со своей, так сказать, личной Триада справилась сама. А вы знаете, отчего произошел падеж скота, на который жалуются андры? Они же сами расстреливали свои полудикие стада с летунов, чтобы накормить выживших после болезни. И что та половина горожан, заболевших лихорадкой от своей скученности, которая выжила, стала невосприимчива к болезням плотской любви, – этого они как бы и не заметили. Снова занялись безопасным сексом, расплодились пуще прежнего. Беда получилась от происков злой силы, благо изошло от самих добродетельных андров, вот как они считают. Источник же того и другого, наказания и милости, – один.

– Мы. Великий Лес.

– Ну, для простоты скажем, что мы, хотя и Лес – только перешеек между видами бытия. Андры слепы на один глаз: блага не видят, за зло мстят, но и боятся его. От тех ужасов, которые приносит им соседство с Лесом, они за последнее время поотвыкли. Нет, ты права, Татхи-Йони, что решила чуточку напомнить о тех бедах андрам. А уж преувеличат они сами!

Место действия – Шиле-Бразза, Кристальный Город. Самостоятельные псы живут на его окраинах, потому что любят мягкую землю, не скованную ни камнем, ни твердой смолой; но промышлять – а попросту попрошайничать, носить поноску, устраивать представления скоморохов, а то и тянуть то, что плохо положено, и приделывать ноги оставленному без присмотра, – едут в центр.

Вот в переполненный вагон городской подземки входит собака явно местного происхождения: нежно-пюсового, то есть светлоблошиного оттенка с некоторой рыжиной, взъерошенная и с парой-тройкой свежих репьев на мохнатой ляжке. При этом виде подбираются – с большой долей брезгливости – длинные юбки, что до того без страха мели заляпанный пол; мужчины потуже запахиваются в плащи или мантии, отодвигают с пути следования пришлеца начищенные штиблеты. Рыжак беспрепятственно добирается до укромного закоулка в торце вагона, сворачивается там в сиротливый клубок и невозмутимо дрыхнет под лязг железа, умеренно тихую матерщину и душераздирающие вопли машиниста, который объявляет станции. Какофония достойна конца света, но спокойствие пса не пробьешь ничем. Вокруг него пустота, как на чашке Петри с фагоцитом посреди бактериальной колонии, но он не обижается: только время от времени, когда голос, что записан на магнитофонную пленку, визжит уж очень назойливо, приподнимает голову и чуть улыбается почтенному собранию, неожиданно приоткрывая удивительно черный и хрустально блестящий глаз. Наконец, он потягивается, задирает морду к окну и решительно встает на все четыре лапы навстречу дневному свету, что все ярче бьет сквозь щели в стальной облицовке туннеля. Тут поезд выскакивает наружу, тормозит, шипит сжатым воздухом, кауранг отряхивается и одним прыжком выскакивает в обрезиненную дверь.

– В гости к дружкам приехал, – язвит кто-то ему в затылок. – Или на дежурство. Карманов нет – так и за проезд можно не платить.

– Да это еще что! – отзываются ему. – Вот эта линия – желтая, а на зеленой один каурик что ни утро садится в поезд, причем в одни и те же двери, через десять остановок вытряхивается, а вечером снова едет назад. Его все контролеры знают.

– Они умные, куда умней, бездельники, чем хотят нам показать, – комментирует некий философ от сохи. – Только шляют от трудовой повинности и воинского призыва. Прищучить бы…

Но тут электричка вылетает на станцию «Сити-Централ», средоточие контор, банков, пробирных палат, министерств, пинакотек и прочих вредоносных предприятий. Двери предупреждающе скрипят и сверкают надписью, где одна буква стерта: «Осторожно, двери от… рываются автоматически» (а вместе с дверями – пуговицы, ремни, уши, пальцы, дипломаты и клифты), – затем раздвигаются, как сфинктер, и толпа дружно извергается из вагонной прямой кишки прямо на платформу великой столицы.

А днем посреди грязнейшего Центрального рынка совсем иные люди видят нашего рыжего клоуна в прекрасной компании: принявши свою любимую позу, некое подобие толстой запятой, лежит он на свежеоструганном деревянном поддоне и снова дремлет вполглаза и вполуха. Тут же, хвостом к морде и головой к хвосту, лежит черно-бурая самочка: глаза ее тоже прикрыты, только иногда вспыхивает на темном фоне светлое зрячее пятнышко, превращая обеих собак в наглядное воплощение древнего даосского символа. И от хребта к мозгу, от мозга к хребту, по кольцу больших полушарий и гибких позвоночных стволов курсируют мысленные образы настолько прихотливого вида и стиля, что ни один андр, даже ухитрившись уловить, не сочтет их таковыми.

– …зола и пепел, пепел и зола – граница двух миров посереди легла.

– Вулканические пепел и зола, положим. Самые плодородные изо всех. Это Путешественник Дан скрытно посодействовал. У него там, на вершинах, родственные связи… Только об этом помалкивай. Я вообще о другом. Не о самой границе, а о зоне охоты ваших «головных» дурней. Ведь все, что можно, вытоптали и потравили. Эх, а что там росло, на опушке! Ландыши величиной с наперсток, королевский скипетр – наподобие дикого гладиолуса, только синий, а пахнет-то как! Ночные млечники: блестят потаенно, дух еле слышный, зато поносишь во рту, а потом подаришь девушке – непременно влюбится. Теперь по весне одни бежевенькие такие грибочки вылезают, их и зовут не по-андрски и не по-кхондски: сморчки и слизки. А что такое грибы, слыхала злую раешную шуточку?

– Рифмуется с «гробы», кажется. А если серьезно – тянут из земли соли тяжелых руд, из воздуха – гарь от вертолетов, колесанок и труб.

– Лет через десять тот, кто ими питался, бесперечь помрет. Врачи стоят вокруг, судьбу его пытают: от старости погиб иль от кручины? Но дрянь своя в округе той витает, стирает им всей клиники картину. Детей к тому же плодят – а детки пойдут по стопам родителей, потому что куда еще идти? В свою землю и в землю Леса вбухали сотни кубометров отравы, по всем кругам разошлось. Ну, нам пока горя мало: это собирается у корней, наши чистят, жгут, добавляют к ювелирным изделиям и оружейной стали как присадки и вашим же хозяевам продают обезвреженное.

– Хм. Ладно, что напомнил. Позавчера по земле пришла партия товара, скорей всего, от «не-ваших» мунков: состав из тринадцати вагонов, три литерных, два простых багажных, остальное – пломбированный товарняк. Разгружали ночью, наших каурангов-тележников не допустили.

– Спасибо, что сказала, только не считайте больше этот экспорт-импорт: сами засветитесь, а кхондам без большого интереса. Главное тут – что андры от вас таятся: знает манкатта, чье мясо съела.

– Ты еще говорил – пусть контрабандисты в Лес за лекарствами больше не являются.

– Конечно. Мы по договору поставляем не самое сильнодействующее, а такое, что ни вреда, ни большой пользы не приносит: одну лишь несказанную приятность. А то ведь кое-кто из ваших хозяев попробовал клещегоном опохмеляться. Здорово забирает! На тот свет, я имею в виду. Дамы андрские наружным средством от волчанки и саркомы волосы придумали ополаскивать. Снова распрекрасно: шелк, блеск, густота, лысина у мужа – и то зарастает! Лет через двадцать так себя укрепят с точки зрения иммунитета, что с их новообразованиями разве мышьяк справится или двуцианидная кислота.

– Кауранги мало влиятельны. Мы и прежде пытались говорить своим близким – нюх у нас ведь работает. Нет, воруют свою смерть букетами, охапками, стогами… А я сейчас и вовсе бесхозная.

– Дружки и подруги среди хозяйских псов имеются?

– Переругиваемся помалу. Вот скажи, я… у меня… словом, прибегают двое-трое в мои критические дни, ошиваются деликатно. Я их отбриваю, как могу. Потом, когда башка прояснится, они у меня от стыда как шелковые становятся. Ты, одним словом, скажи, что моей команде изобрести – записки Старшим сочинять и подбрасывать? Сочиним. Только у них самих и так природная служба действует под зеленым стягом, между прочим, и наши права качает. Один пшик, конечно: слабые они и безоружные.

– Да не делайте вы ничего! Просто живите с тем знанием, которое мы вам даем, и передавайте его по кругу. Дружите с «зелеными», серыми, черными, желтыми, голубыми – со всем спектром. Поменьше парада собачьих суверенитетов и приоритетов, особенно перед кошками. Ну, а если прямая опасность или вообще мы срочно понадобимся – сами знаете, через кого звать.