Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Схожее потрясение пережили Нидерланды в 90-е годы. Страна, в которой общественный и публично-правовой сектор издавна был особенно сильным, несмотря на отпугивающий пример политики Тэтчер в Великобритании, опережала всех в стремлении ограничить полномочия государства. В то время как в других европейских государствах проявляли необходимую осторожность и предусмотрительность, нидерландское руководство внезапно отпустило все тормоза: все, что могло быть приватизировано или переведено в разряд самостоятельных предприятий, от железных дорог до школьных столовых, было приватизировано или каким-то другим способом предоставлено рынку. В 60-е годы Нидерланды поспешнее, чем где бы то ни было, сняли морально-нравственные ограничения; 30 лет спустя с тем же радикализмом распрощались с до тех пор принятым в экономической и административной политике. Эти толчкообразные изменения имели одинаковую природу: они были симптомами медленного разложения системы «колонн», служившей фундаментом нидерландского общества. Этот процесс разложения подспудно начался в 50-е годы, в 60-е обрел драматичные формы, устойчиво развивался в 70-е и 80-е годы, почти незаметно продолжался под леволиберальными приметами в 90-е, в период временной фазы умиротворения, и взрывно ускорился в популистском бунте рассерженных избирателей в первом десятилетии XXI века.

«Дух времени манит нас к главному алтарю Маммоны», — пели мы в нашем христианском объединении мальчиков в 50-е годы, и мы даже не подозревали, насколько же это было верно! Ведь Мам-мона был в конечном счете богом денег, и фактически именно быстро растущее благосостояние пробило первую брешь в бастионах нидерландского партикуляризма. Вся Западная Европа в 50-е годы подпала под чары «экономического чуда», и Нидерланды отнюдь не были исключением. Впоследствии, по аналогии с XVII веком, заговорили о «золотом двадцатипятилетии». В течение 22 лет, с 1951 по 1973 год, экономика неуклонно показывала рост в среднем 5 процентов в год. Национальный доход на душу населения за это время удвоился; количество автомобилей увеличилось в 20 раз.

В конце 50-х годов доходы, рост которых в течение десятилетия сознательно сдерживался, внезапно начали стремительно расти. Для многих нидерландских семей это означало довольно резкий скачок на ранее немыслимый уровень благополучия и потребления. В период между 1948 и 1968 годами доходы нидерландцев, учитывая инфляцию, выросли в среднем почти на 75 процентов. Средняя рабочая неделя сократилась с 48 до 40 часов, отпуск вырос с 18 до 28 дней и более.

Власть «колонн», которую признавали в трудные времена, стала убывать, а более высокая мобильность людей и увеличение свободного времени лишали влияния и свойственную «колоннам» систему социального контроля. В 1960 году воскресную мессу посещало почти 90 процентов католиков, в 1973 году этот показатель снизился до 53 процентов, В 1960 году были рукоположены 316 священников, в 1970-м их было уже сорок восемь. Среди протестантов, хотя и с некоторой задержкой, происходили такие же процессы. Даже среди верных своим принципам ортодоксальных кальвинистов количество посещений церкви снизилось за этот период на треть.

На ночном заседании Второй палаты 14 октября 1966 года произошло падение кабинета премьера-католика Йо Калса в результате усилий фракции Католической народной партии, возглавляемой Норбертом Шмелцером. Эта «ночь Шмелцера» была историческим моментом: впервые стало ясно, что мощная католическая «колонна» больше не так крепка, как верили. Оказалось, что и в Партии труда произошел раскол между социал-демократами старой школы и группой в основном молодых политиков, которые уже вскоре под названием «Новые левые» штурмовали бастионы признанных партий. Результаты выборов показали, как неожиданно быстро ослабла традиционная связь религии и политики — основа системы «колонн». В 1963 году на выборах во Вторую палату Католическая народная партия еще получила 31,8 процента голосов, что было в пределах обычной поддержки избирателей. В 1967 году этот показатель снизился до 26,5 процента, а в 1972-м — до 17,7 процента. Очевидно, что католики, ранее голосовавшие за нее, искали другие политические ориентиры.

В следующие десятилетия ускорилась секуляризация. В 1958 году менее четверти нидерландцев, по собственному признанию, не принадлежали ни к какой конфессии. В 2020 году этот показатель предположительно будет равняться трем четвертям. Только 1,2 процента населения участвуют в воскресной католической мессе — число нидерландцев, молящихся в мечетях, выше. Количество прихожан крупных протестантских церквей, то есть кальвинистской Реформатской церкви (Hervormde Kerk), ортодоксально-кальвинистских Реформатских церквей (Gereformeerde Kerken) и Лютеранской церкви Нидерландов, объединившихся в 2004 году в Протестантскую церковь Нидерландов, с 1958 года снизилось на две трети, с 31 до 11 процентов населения.

Наряду с деконфессионализацией — как и в других частях Западной Европы — здесь наблюдается и в нерелигиозных областях процесс постепенного освобождения от старых связей; в политике — прежде всего среди левых. После 50-х годов перестало быть само собой разумеющимся, что рабочие, если они не связаны конфессионально, преимущественно голосуют за социал-демократов. Район Амстердам-Норд, где в 70-е годы повсюду висели плакаты коммунистов, в 90-е удивительно часто голосовал за правых популистов. С 70-х годов некоторые старые партии прекращали свое существование, другие объединялись между собой. Три крупные конфессиональные партии — одна католическая и две протестантские — вместе образовали Христианско-демократический призыв (ХДП); коммунисты, две пацифистски-социалистически-экологически ориентированные партии и левая христианская партия объединились в партию «Зеленые левые». Уже в 60-е была основана новая леволиберальная партия — «Демократы 66». Но последствия этой секуляризации и «деколонизации» для политической культуры в целом стали очевидными только в конце XX века. Неожиданно нидерландские политики по-настоящему были вынуждены заново выстраивать свою политику; возможно, теперь им даже придется впервые поучиться тому, что такое делать политику.

«Революция» 60-х годов проходила в Нидерландах — как в Англии, но в отличие от Германии и Италии — в более или менее игровой манере. В период между 1965 и 1967 годами тон задавало так называемое движение «Прово», рыхлая коалиция художников, студентов и рабочей молодежи, которые выступали против буржуазной унифицированной культуры района Лёйкенстраат. Движение заявляло о себе прежде всего посредством так называемых хэппенингов и других полукультурных-полуполитических уличных акций. «Прово» во многих отношениях напоминало берлинское движение «Дада», заявившее о себе около 1920 года. Активисты «Прово» часто выходили на демонстрации с белыми транспарантами без всяких надписей, что не мешало полиции грубо вырывать их из рук демонстрантов.

Интуитивно это движение задевало две болевые точки нидерландского общества. С одной стороны, его участники постоянно насмехались над боязливым (еще кризисным) менталитетом и моралью старших поколений, которые больше совсем не сочеталась с благополучием и свободой 60-х годов. Впрочем, одновременно они подшучивали и над набиравшим силу материализмом. Один из их лидеров, «борющийся с курением маг» Роберт Яспер Хроотфелд, каждую неделю — по старой нидерландской традиции с поднятым указательным пальцем — произносил проповедь на площади Спей в Амстердаме, направленную против безумия «одержимых потребителей». «В Западной Европе у нас есть все: телевизоры, соковыжималки и мопеды. Если в Китае еще нет соковыжималок, то у них единственная цель — заполучить их как можно скорее».

Затем, как и в других частях Европы, факел бунта приняли хиппи и студенты. Но студенческое движение и здесь зашло в тупик марксистского догматизма, хиппи закрылись в собственных анклавах, и, оглядываясь на прошлое, можно прийти к выводу, что лишь женское движение имело в те годы наиболее конкретные достижения. Хотя и здесь можно задать вопрос: не в большей ли степени эмансипации нидерландской женщины способствовали фармацевтическая фирма «Органон», производившая противозачаточные пилюли, и закон о социальной помощи, принятый усилиями честной католички, министра Марги Кломпе, благодаря которому государство впервые гарантировало помощь разведенным женщинам и их детям?

Но эти годы были важной фазой, когда «колонны» одна задругой лопались, как яйца в гнезде динозавра. Наряду с этим происходила смена поколений в нидерландской элите. В определенном смысле «революция» 60-х в Нидерландах была отложенной революцией 1945 года. Впервые после войны снова стали задавать порой весьма болезненные вопросы о периоде оккупации, отчасти потому, что новое поколение требовало убедительных ответов, отчасти потому, что поколение Сопротивления, которое во время и сразу же после войны мечтало о новом, освободившемся от «колонн» нидерландском обществе, теперь наконец увидело свой шанс и стремилось им воспользоваться. События оккупации, таким образом, все же стали частью национального автопортрета и даже существенной его частью, ведь здесь же шла речь о мериле добра и зла.