Пора свиданий - Жюльетта Бенцони

Тристан уехал в «Королевскую винодельню», где он будет поджидать своих сообщниц, готовый к любым действиям. Это рядом с ними, но все же в стороне от цыганского табора, присутствие в котором вызвало бы подозрения. Он забрал с собой одежду Катрин и Сары, а женщины из табора, переодели их в то, что смогли найти в своих сундуках И теперь босая, одетая в грубую холщовую рубашку, вызывавшую раздражение, и пестрое одеяло довольно обтрепанное, но вполне чистое, в которое она завернулась, как в римскую тогу, Катрин прижималась к Саре, поджав под себя ноги, чтобы сохранить тепло. Она все бы отдала за пару сапог, но в повозке, крытой соломой, не было ничего, кроме старого тряпья, затыкавшего щели пола от ветра… Она вздохнула, и Сара, почувствовав, как Катрин шевелится, шепотом спросила:

— Ты ни о чем не жалеешь?

Ироничный тон вопроса не ускользнул от Катрин. Она сжала зубы.

— Я ни о чем не жалею, но мне холодно.

— Скоро тебе не будет холодно. К тому же люди ко всему привыкают, и уже наступают теплые дни

Молодая женщина ничего не ответила. Она понимала, что Сара, если еще и не успела привыкнуть к трудной жизни среди своих, ей не сочувствовала. В ее голосе звучало удовлетворение, что она находится среди соплеменников. И Катрин поклялась быть твердой и играть свою роль так, чтобы не упасть в глазах Сары. Она удовлетворилась тем, что поплотнее завернулась в свое одеяло, стараясь получше укутать замерзшие ноги, и пробормотала «спокойной ночи».. Рядом с ней старая Орка спала, не ворочаясь, как мертвая.

Когда наступило утро, Катрин встала вместе со всеми и пошла по табору, ужасаясь нищенским условиям жизни цыган. Ночь скрывала ветхие повозки, грязь на телах и одежде Дневной свет снял налет таинственности, дети бегали почти раздетыми и, кажется, не страдали от этого; истощенные животные: собаки, кошки, лошади — бродили по табору в поисках какой-нибудь еды. Худые, грязные лица людей. Для того чтобы заработать на жизнь, цыгане плели корзины из ивовых прутьев, занимались кузнечным ремеслом. Их кузницы были примитивны: три камня образовывали очаг, кузнечным мехом служила козья шкура, а наковальней — еще один камень.

Цыганки гадали по руке, занимались приготовлением пищи или просто расхаживали, покачивая бедрами. Их манера одеваться также удивила Катрин: нередко можно было встретить женщину с обнаженной грудью, но все носили Длинные юбки, прикрывающие ноги до самых щиколоток.

— У цыганок не принято оголять ноги, — заявила Сара с достоинством. — Грудь же должна выполнять свою главную роль кормить детей.

Как бы то ни было, размышляла Катрин, мужчины с их дикими глазами и белыми зубами имели вид демонов, женщины — бесстыдных чертовок, пока они молоды, и ведьм, когда старели. И молодая женщина втайне призналась себе, что все эти люди наводят на нее страх. И больше всех, возможно, высокий Феро. Грубое лицо вождя становилось еще более диким, когда он смотрел на нее: он нервно покусывал губы, глаза светились, как у кота, но он не вызывал ее на разговор и медленно проходил мимо, иногда оборачиваясь, чтобы посмотреть ей вслед.

Чувствуя себя чужой, Катрин беспомощно цеплялась за Сару, преображавшуюся день ото дня с непринужденной легкостью в окружении соплеменников. Все были почтительны с Катрин, хотя она понимала, что без Сары цыганку, не знающую своего языка, все презирали бы.

Чтобы не вызывать любопытства, осторожная Сара выдавала ее за дурочку… Очевидно, так было лучше, но все равно Катрин было неприятно, когда при ее приближении цыганки прекращали разговор и провожали ее глазами. В этих взглядах читалось многое: завистливая насмешливость у женщин и вожделение у большинства мужчин. На четвертый день она сказала Саре:

— Эти люди не любят меня. Без тебя они меня никогда не приняли бы.

— Они чувствуют в тебе чужую, — ответила цыганка, — это их удивляет и смущает. Они думают, что в тебе есть что-то сверхъестественное, но не знают что. Некоторые склонны думать, что ты кешали, добрая фея, которая принесет им счастье, — как раз это внушает им Феро, другие говорят, что у тебя дурной глаз. Это в основном женщины, потому что они умеют читать в глазах своих мужей их мысли, и это наводит на них страх.

— Что же теперь делать?

Сара пожала плечами, показала на замок, черная масса которого возвышалась над ними.

— Ждать. Может быть, скоро сеньор Ла Тремуйль потребует к себе новых танцовщиц. Две девушки из табора уже восемь дней находятся там. Этого не случалось ранее, как утверждает Феро. Он думает, что их убили.

— И… он молчит? — вскрикнула Катрин, у которой пересохло в горле.

— А что он может сделать? Он, как и все здесь, боится. Он может только подчиниться и поставлять новых женщин, несмотря на свою ярость. Он слишком хорошо знает, что, пожелай Ла Тремуйль выстроить роту лучников на крепостной стене и прикажи стрелять по табору, никто не помешает ему сделать это, тем более жители города, которые боятся кочевников, как дьяволов.

Горечь звучала в голосе Сары. Катрин поняла, что она разделяет ненависть Феро, потому

что женщины, отданные для развлечений Ла Тремуйлю, принадлежат ее народу. Катрин вдруг захотелось утешить ее.

— Это долго теперь не продлится. Будем молиться Богу, чтобы он скорее позволил мне подняться туда, в замок.

— Молиться, чтобы подвергать себя опасности? — спросила Сара. — Ты, должно быть, сумасшедшая.

Но Катрин торопила момент, когда каприз главного камергера сведет их лицом к лицу. Каждый вечер, сидя у костра после общего ужина, она внимательно наблюдала за девушками, танцевавшими по приказу Феро, чтобы суметь повторить их движения. Предводитель не разговаривал с ней, но она знала, что именно для нее он просил девушек танцевать каждый вечер, и частенько ощущала на себе его мрачный, загадочный и тяжелый взгляд.

И все-таки среди женщин Катрин нашла себе двух приятельниц. Вначале старую Орку, которая часами смотрела на нее, молча покачивая головой. Казалось, что смерть сына помутила разум старой женщины, но Катрин находила утешение в добрых глазах цыганки. Другой женщиной, не проявлявшей враждебности к ней, была родная сестра Феро. Терейне было лет двадцать. Она осталась горбатой после того, как упала в детстве, и на вид ей можно было дать не более двенадцати. На невзрачном лице, худом и бледном, сияли два черных озера, глубоких и чистых.

Терейна пришла к Катрин на следующий день после ее появления. Ничего не говоря, со смущенной улыбкой на лице, она протянула ей утку, которой сама свернула шею, Катрин поняла, что это был подарок, поблагодарила девушку, но не могла сдержаться и спросила:

— Где ты ее взяла?