Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд - Клайв Баркер

— Кэллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзом, — проворчал Хаммерсмит.

— Я готов рискнуть.

— Вы правы, мне нет никакого дела до того, что будет с театром. Но если кто-нибудь пронюхает о замене, вас ждет провал.

— Хаммерсмит! Дайте ей шанс. Дайте шанс всем нам. Возможные неприятности с профсоюзом — это мои проблемы.

Хаммерсмит вновь опустился на стул.

— Публика к вам не пойдет, вы это понимаете? Диана Дюваль была звездой, ради которой зрители готовы сидеть и слушать вашу чепуху. Но никому не известная актриса?.. Это ваши похороны, я умываю руки. И запомните, Кэллоуэй: вы сами отвечаете за все. Надеюсь, с вас живьем сдерут кожу.

— Благодарю, — сказал Личфилд. — Очень мило с вашей стороны.

Хаммерсмит начал разбирать на столе бумаги, расчищая место для бутылки и стакана. Аудиенция была окончена: его больше не интересовали эти «бабочки».

— Убирайтесь, — процедил он. — Убирайтесь прочь.

— У меня есть два или три требования, — сказал Личфилд, когда они вышли из офиса — Условия, на которых моя жена согласна выступать.

— Что за требования?

— Для удобства Констанции я бы попросил приглушить свет. Она просто не привыкла играть при таком ярком свете.

— Очень хорошо.

— И еще я бы попросил вас восстановить огни рампы.

— Рампы?

— Я понимаю, это немного старомодно, но с ними она чувствует себя гораздо лучше.

— Такое освещение будет мешать актерам, — сказал Кэллоуэй. — Они не смогут видеть публику.

— Тем не менее… я вынужден настаивать.

— Ладно.

— И третье. Сцены с поцелуями, объятиями и другими прикосновениями к Виоле должны быть исправлены так, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.

— Любой?

— Любой.

— Но боже мой, почему?

— Моя жена не нуждается в драматизации работы сердца, Теренс.

Эта странная интонация в слове «сердца». Работа сердца.

Кэллоуэй поймал взгляд Констанции. Ее глаза, казалось, благословляли его.

— Пора представить труппе новую Виолу? — предложил Личфилд.

— Почему нет?

Трио переступило порог театра.

Изменить свет и исправить мизансцены, чтобы исключить физический контакт, оказалось несложно. И хотя актеры поначалу не испытывали дружеских чувств к новой партнерше, ее сдержанные манеры и природное обаяние вскоре покорили их. Кроме того, ее присутствие означало, что представление все-таки состоится.

В шесть Кэллоуэй объявил перерыв и назначил на восемь часов начало генеральной репетиции в костюмах. Участники спектакля разошлись, оживленно обсуждая новую постановку. То, что вчера казалось грубым и неуклюжим, сегодня складывалось очень неплохо. Разумеется, многое еще предстояло отточить и подправить: технические неувязки, неловко сидящие костюмы, отдельные режиссерские просчеты. Все шло своим чередом, и актеры, в сущности, были очень довольны. Даже Эд Каннингем снизошел до пары комплиментов.

Личфилд нашел Телльюлу у окна в комнате отдыха.

— Сегодня вечером…

— Да, сэр.

— Не надо ничего бояться.

— Я не боюсь, — ответила Телльюла.

Что за мысль? Как будто она и так…

— Будет немного больно, я сожалею об этом Тебе и нам всем, конечно.

— Я знаю.

— Я понимаю тебя. Ты любишь театр так же, как и я, и тебе известен парадокс нашей профессии. Играть жизнь… ах, Телли, какая это удивительная вещь! Знаешь, иногда мне даже интересно, как долго я еще смогу поддерживать иллюзию.

— Это чудесный спектакль, — сказала она.

— Ты и вправду так думаешь?

Он и в самом деле обрадовался ее оценке. Постоянно притворяться было трудно: имитировать плоть, дыхание, живой вид. Благодарный за похвалу, он коснулся плеча Телльюлы.

— Ты хотела бы умереть, Телльюла?

— Это больно?

— Едва ли.

— Тогда я была бы счастлива.

— Да будет так, Телли.

Он прильнул к ее губам, и она, не переставая улыбаться, умерла. Он уложил ее на софу и ее ключом запер за собой дверь. Она должна была остыть в этой прохладной комнате и подняться на ноги к приходу зрителей.

В пятнадцать минут седьмого перед «Элизиумом» остановилось такси, и из него вышла Диана Дюваль. Был холодный ноябрьский вечер, но она чувствовала себя прекрасно. Сегодня ее ничего не могло огорчить. Ни темнота, ни холод.

Никем не замеченная, она прошла мимо афиш с собственным лицом и именем, поднялась по лестнице и отворила дверь в гримерную. Там, в густом облаке табачного дыма, она нашла объект своей страсти.

— Терри.

Она задержалась в дверях, дав ему осознать свое появление. Он побледнел, и поэтому она немного надула губы, что было нелегко. Мышцы лица почти не слушались, но она приложила некоторые усилия и добилась удовлетворительного результата.

Кэллоуэй не сразу смог подобрать слова. Диана выглядела нездоровой, тут не было двух мнений, и если она покинула больницу, чтобы принять участие в генеральной репетиции, то он должен отговорить ее. Она была не накрашена, ее пепельные волосы не мешало бы помыть.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, когда она закрыла дверь.

— У меня есть одно незаконченное дело.

— Послушай… Я должен кое-что сказать тебе… Видишь ли, мы нашли тебе замену. Я хочу сказать — замену в спектакле. — Она непонимающе смотрела на него. Он торопился и путался. — Мы думали, что тебя не будет… То есть не всегда, конечно, а только на премьере…

— Не беспокойся, — сказала она.

У него медленно начала отвисать челюсть.

— Не беспокойся?

— Что мне до этого?

— Но ты говоришь, что вернулась закончить…

Он осекся. Она расстегивала верхние пуговицы платья. Нет, она не всерьез, она шутит. Секс? Сейчас?..

— За последние несколько часов я многое передумала, — сказала она, вынув руки из рукавов, спустив платье и переступив через него; на ней остался белый лифчик, и она безуспешно пыталась его расстегнуть. — И решила, что до театра мне нет дела. Ты поможешь мне или нет?

Она повернулась и подставила ему спину. Он автоматически разъединил крючки, хотя еще не осознал, хотел ли это делать. Впрочем, его желания будто и не играли роли. Она вернулась, чтобы закончить то, на чем их прервали, — вот так просто… И несмотря на странные звуки, вдруг зазвучавшие в ее горле, несмотря на остекленевший взгляд, она все еще оставалась очень привлекательной женщиной. Она вновь повернулась, и Кэллоуэй увидел ее грудь — более бледную, чем он помнил, но прелестную. Ему сразу стали тесны брюки, а ее действия только ухудшали ситуацию: она раздвигала бедра, как стриптизерши в Сохо, и поглаживала себя между ног…