Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

— Гм… — произносит Глебски. — И кто же у нас в отеле Вельзевул?

— Ясно кто — Барнстокр этот, под фокусника работает… Дурак, фокусами этими он себя и выдал…

— А Олаф? Он тоже из вашей шайки? Хинкус трясет головой.

— Нет, шеф. Про Олафа я ничего не знаю. Он вчера утром сюда пригребся, и тогда я его впервые в жизни увидел. И я его, конечно, пальцем не трогал. Но, между прочим, и не Вельзевул это. Он бы на мокрое дело тоже нипочем не пошел. У него зарок такой: не убивать. У него тогда вся чародейская сила пропадет, если он живую душу загубит…

— Постой, постой… Какая еще чародейская сила?

— Ха! — говорит Хинкус — Вельзевул — это же не простой вам человек! Он ведь колдун, оборотень, ему чары всякие подвластны…

— Понес, понес! — предостерегающе произносит Глебски.

— Конечно, кто не видел, тот не поверит. Но он, во-первых, любой облик принимать может. Я вот, пока гонялся, сто потов с меня сошло… Теперь второе: я своими глазами видел, как он сейф в две тонны весом по карнизу нес…

— Филин, Филин!

— Что, не верите? — Хинкус криво усмехается. — А как броневик с золотом был взят? Подошел человек, голыми руками перевернул броневик на бок, и пошло дело… Да вы сами, небось, знаете, протокольчики читали…

Хинкус замолкает на несколько секунд, затем, не дождавшись реплики Глебски, продолжает:

— Теперь хоть такую штуку возьмите. Вот сейчас я вас, извините, как ребенка положил, шеф, а ведь вы мужчина рослый, умелый… Сами посудите, кто ж это меня мог таким манером скрутить и к вам в ванну засунуть? Хоть бы и сзади подкравшись врасплох, а это какую же силу надо иметь, чтобы я и пикнуть не успел и не пошевелился? Не-ет, такое простому человеку не по, силу. Такое только Вельзевул может…

— Кстати, что ты там на крыше делал?

— Как — что? Следил, чтобы он не смылся, ежели догадается… С крыши ведь все на десять километров вокруг видно, живьем бы я его ни за что не выпустил. Пули у меня серебряные это для них, оборотней, самая смерть…

— Стоп, Филин. Оставим это. Объясни мне лучше, почем он тебя просто не шлепнул.

— Так я же вам говорю: нельзя ему людей убивать, нельзя Это же все знают! Господи, да кто бы осмелился его выслеживать, кабы не это?

— Пусть так. А почему же он не смылся, когда тебя связал?

Хинкус качает головой.

— Не знаю. Тут я уже ни черта не понимаю. Как вы меня тогда развязали, я уверен был: выпустил я его, открутит мне теперь Чемпион башку. А нынче за завтраком смотрю — он здесь. Не знаю… Может быть, дорогу завалило? Так ведь этому колдуну завал разобрать — раз плюнуть…

— Каким образом? — спрашивает вдруг Симонэ.

— Что?

— Ну, как он может разобрать завал?

— Обыкновенно, как бульдозер… Как он подкоп под банк делал… Только дым шел! Он и на человека-то был тогда не похож — паук какой-то, а то и рак…

— Ничего себе — фокусник… — тихонько говорит Брюн.

— Ну, хорошо… — произносит Глебски и не без труда поднимается. — Что же мы имеем?

— Врет он все! — выпаливает Брюн. — Чепуха все это — про дю Барл… Бран… Никакой он не вурдалак и не оборотень, я его знаю, еще в прошлом году на его представлении была… Он вам здесь заливает, а вы уши развесили…

— Я? — визжит Хинкус — Вру?

— Молчите, Хинкус, — говорит Глебски. — Хинкус не врет, Брюн. Он просто все перепутал. Выследил он не дю Барнстокра, а Мозеса.

— Как так? — вскидывается Хинкус.

— Да так, Филин. Гнался ты за Мозесом, но между Мозесом и тобой в отель приехал дю Барнстокр. И ты его принял за Вельзевула.

Глаза Хинкуса вылезают из орбит.

— Как… Как же так?

— А вот так. Но не об этом сейчас речь. Чемпион должен был приехать один?

— Нет… — бормочет совершенно подавленный Хинкус — При нем всегда трое…

— Что он собирался сделать с Вельзевулом?

— Шлепнуть… — бормочет Хинкус — От Чемпиона не завяжешь… И молитесь все, чтобы полиция вперед него успела! — с тоской, едва не плача, говорит он. — Потому что он всех вас шлепнет, он свидетелей не любит! И меня с вами заодно…

— Ладно, вставай, — говорит Глебски. — Пойдем, я тебя где-нибудь запру.

Хинкус со стоном поднимается, держась за голову. Симонэ, кусая ногти, невидяще глядит на него. Брюн стоит, держа кий наперевес, словно копье.

— Вот это уже настоящая жизнь… — негромко говорит она.

В холле, у известного нам столика (винтовка стоит на полу, прислоненная к спинке кресла), госпожа Сневар ловко и быстро перевязывает инспектору голову. Брюн расхаживает по холлу, ссутулившись и заложив руки за спину. Она без очков, очки торчат из нагрудного кармана ее джинсовой курточки. Глебски делает движение правым плечом и морщится.

— Больно? — с беспокойством спрашивает госпожа Сневар.

— Рука… Эта скотина сломала мне ключицу, кажется…

Из-за портьеры, ведущей в коридор, где помещается контора, выходит Симонэ, кладет перед Глебски ключ.

— Запер, — говорит он. Глебски сует ключ в карман.

— Еще немного, и у меня соберутся все ключи в отеле… ворчит он. — Кстати, где дю Барнстокр?

— У себя, наверное, — отвечает Симонэ.

— Надо бы поставить кого-нибудь на крышу… следить небом…

— Слушайте, госпожа Сневар, — говорит Симонэ. — Ведь Глебски наврал насчет почтовых голубей?

Госпожа Симонэ не отвечает. Она заканчивает перевязку, прячет оставшиеся бинты в санитарную сумочку.

— Конечно, наврал, — говорит Глебски. — Надо же мне бы расколоть этого мерзавца… Ждать сюда мы можем только Чемпиона…

— Но ведь дорога завалена… — неуверенно возражает Симонэ.

— А вы думаете, вертолеты есть только у полиции? — усмехается Глебски. — Нет, Симонэ, надо готовиться к драке… Кайса, — обращается он к госпоже Сневар. — Помнится, ты говорила, что есть у тебя на случай надобности что-то посерьезнее револьверов…

— Есть, Петер, — отвечает госпожа Сневар, преданно глядя на инспектора. — Есть. А как же… Принести?

— Принеси…

— Брюн, дитя мое… — произносит госпожа Сневар. — Идем, помоги мне, пожалуйста…

Брюн, не говоря ни слова, присоединяется к тетке, и они уходят за портьеру. Симонэ, кусая ноготь, смотрит на Глебски.

— Что ж, драться так драться, — произносит он. — Чем не чувственное удовольствие! Хотя, если говорить откровенно, я…

— А к вам у меня просьба, Симонэ, — прерывает его Глебски. — Я останусь здесь — что-то неважно себя чувствую… а вы ступайте к Мозесу и сообщите ему, что он арестован по подозрению в ограблении Второго Национального… ну, вы сами слышали, что говорил тот подонок…

— Но Кайса… госпожа Сневар говорила, что Мозес болен… — нерешительно произносит Симонэ.

— Меня интересует, что он скажет на это. И не мнитесь, Симонэ, все мы сейчас в одной галоше и в случае чего пойдем ко дну все вместе…

Симонэ кивает и угодит за портьеру к Мозесу. Глебски откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Слышатся приближающиеся шаги… металлическое побрякивание… Глебски, не раскрывая глаз, морщит нос и принюхивается. Ладонь госпожи Сневар мягко касается его щеки.

— Ты заснул, Петер? — тихонько спрашивает ее голос. Глебски раскрывает глаза, секунду сидит в прежней расслабленной позе, затем резко выпрямляется.

— Ого! — произносит он.

На столике перед ним, блестя и лоснясь от смазки, стоит, упираясь в полированную столешницу концом приклада и двумя сошками, черный ручной пулемет немецкого образца.

— Хорош… — с уважением говорит Глебски.

Госпожа Сневар гордо улыбается. Брюн, ухмыляясь во весь рот, снимает с плеча длинную пулеметную ленту и с лязгом складывает ее на ковер рядом со столиком.

— Откуда это здесь? — спрашивает Глебски.

— Покойный Алек хранил со старых времен, — объясняет госпожа Сневар. — Так это и осталось в подвале…

— Надо бы тебя за незаконное хранение… — говорит Глебски.

— Фараон, как есть фараон! — восклицает Брюн. — Что ты в нем нашла, тетка?

Глебски неловко, едва двигая поврежденной рукой, оттягивает рукоять затвора, щелкает курком, откидывает крышку магазина.

— Да, в полном порядке… — бормочет он.

И тут к столику подходит и останавливается над ним Симонэ. Он странно строг и решителен, и что-то торжественное видно в его осанке, в выражении лица, в руках даже, плотно прижатых к бокам.

— Глебски, — говорит он. — Послушайте, Глебски… Глебски поднимает голову.

— В чем дело?

— Глебски, вы должны меня выслушать… — говорит Симонэ и поворачивается к госпоже Сневар и к Брюн. — И вы тоже должны выслушать, что я сейчас скажу…

Глебски поднимается.

— Что такое? Мозес умер? Симонэ отчаянно мотает головой.

— Нет. Нет, Глебски! Все гораздо… Только я прошу верить мне!