Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

"Вот и еще одна моя обязанность, — думал Андрей. — У этого не очень счастливого человека есть единственное, чем он горд, чем может для себя оправдать свою неяркую жизнь, — его честность, его честь. А мы чуть не сломали эту единственную опору. Поспеши, поторопись, рубани без оглядки и не станет честного человека Ворожейко, ляжет на него несмываемое клеймо преступника, которого никто не захочет пожалеть".

— Дайте мне закурить, — вдруг попросил завмаг.

— Вы лучше воды попейте, — мягко посоветовал Андрей, подавая ему кружку. — И не волнуйтесь так.

Ворожейко жадно схватил кружку, припал к ней, стуча зубами о край, немного успокоился.

— Не знаю я, где мог выронить эту проклятую авторучку. Мог потерять ее в тамбуре магазина, доставая ключи. Мог. И колбасу могли на мой огород собаки затащить. Ведь верно, могли? Да, может, и колбаса не наша, вы сделайте экспертизу. Она могла с машины упасть, выронил шофер — и все…

— С какой машины?

— Ну я не знаю, я так, к примеру.

Андрей встал, защелкнул планшетку.

— Поправляйтесь. Не думайте о том, что случилось. Все будет хорошо, сейчас он и сам верил в это.

Невзрачный, какой-то щуплый домик Ворожейко стоял рядом с магазином. На не огороженных со стороны дороги грядках Андрей без труда обнаружил глубокие следы тракторных колес. "Вот она — машина, которая мешала спать Дружку, тот самый трактор, шум которого вспомнил Василий".

Андрей зашел в клуб, к заведующему, который ходил у него в командирах дружины. Богатырев при своей бравой фамилии отличался малым ростом и хилостью сложения, но очень любил появляться на танцах с красной повязкой на рукаве. В ответ на просьбу Андрея выделить двух-трех человек покрепче и побойчее он солидно пожал плечами:

— Так на работе все. Если только вечером.

— Ну и хорошо, — успокоил его Андрей. — Мне вечером и надо.

— Очень серьезное дело будет, товарищ участковый?

— Очень серьезное, — пообещал Андрей.

В назначенное время собрались дружинники. Вместе с Богатыревым пришли братья-трактористы — Ванюшка и Григорий.

— В Оглядкино, ребята, поедем, — сказал Андрей, заводя мотоцикл.

— Брать будем? — небрежно, будто он всякий день кого-нибудь "брал", поинтересовался Богатырев. — Инструктаж проведите, товарищ лейтенант.

Андрей провел "инструктаж", посадил бравого командира в коляску, братья оседлали видавшие бездорожье велосипеды, и, как рассказывал потом Богатырев, "группа захвата решительно отправилась на задание".

Не доезжая Оглядкина, Андрей остановил мотоцикл. Дальше пошли пешком. Пока добирались, стемнело. Остановились у крайнего дома, где ярко светили на дорогу окна и картаво, на чужом языке орал магнитофон.

— Останьтесь здесь. Один — на задах, другой — с улицы, — шепнул Андрей братьям. Те молча кивнули. — Богатырев — за мной!

Андрей расстегнул кобуру, бесшумно взбежал на крыльцо, прошел темные сени и рванул обитую войлоком дверь.

Здесь уже, видно, пили не первый день: в комнате стоял густой до рези в глазах, тошнотворно осязаемый запах перегара, пролитой водки, окурков и табачного дыма. За неопрятным столом, заставленным и заваленным бутылками, вспоротыми консервными банками, грязными тарелками, где вперемешку с закуской дымили незагашенные сигареты, сидели Сенька Ковбой и двое в телогрейках и с вилками в руках. Третий из механиков топтался посреди комнаты — пытался под иностранную музыку удариться вприсядку, но заваливался на пол, толкая стулья и нелепо взмахивая руками. Он, первым разглядев милицейскую форму на Андрее, неожиданно бросился к двери, столкнулся с Богатыревым, упал и быстро, по-тараканьи, побежал на четвереньках в угол и сел там, выставив вперед руки.

Один из сидящих за столом, тоже сильно пьяный, вскочил и сдернул со стены ружье.

— Ты что, сдурел? — вырвал у него ружье Сенька. — Это же наш участковый — Андрюшка Ратников!

Тот дурашливо присел и поднял руки.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Андрей.

— Гуляю, — нахально пропел Ковбой, но в глазах его всплескивала то ли злость, то ли тревога.

— Отойди-ка в сторонку. Попрошу всех, — со спокойной строгостью сказал Андрей, — оставаться на местах и предъявить документы.

Документов, конечно, ни у кого не оказалось.

— Прошу следовать за мной, — объявил Андрей, — для выяснения личности.

Плясун следовать не захотел: с отчаянным вскриком натянул на голову пиджак и маханул, как нырнул, в приоткрытое окно. Задел створку зазвенели стекла. Богатырев бросился было за ним.

— Куда он денется? — остановил его Андрей. — Забери-ка лучше это, — и выдвинул из-под кровати почти пустой водочный ящик. — И это, — снял приколотую над детской кроваткой шоколадную обертку "Сказки Пушкина". Колбасу-то небось уже сожрали? — Андрей повернулся к Семену. — Давай-ка, Ковбой, иди запрягать.

Сенька дернул плечом, ничего не сказал, вышел. Вслед за ним потянулись задержанные.

Плясун маялся за забором, озираясь, вытряхивал из пиджака осколки стекла. К нему с двух сторон подбирались дружинники.

— Не набегался еще? — усмехнулся Андрей.

— А что мне будет, если сдамся? Учтут, что самовольно?

Братья враз бросились на него, схватили за руки, повели к телеге. Богатырев нахмурился, свел брови и демонстративно сунул руку в карман:

— И чтоб больше без глупостей у меня.

В тот же вечер Андрей допросил быстро протрезвевших механиков. Каждого по отдельности. Для проверки их показаний он попутно задавал такие неожиданные вопросы о деталях, сговориться о которых они не могли. Потом, уже утром, устроил им очную ставку, предложил покурить, собрал окурки. Напуганные тем, что над ними повисло обвинение в убийстве, механики были предельно откровенны, слезливо оправдывались, вызывая у Андрея чувство омерзения.

Показания задержанных, по существу, сводились к следующему:

"Застряли в Оглядкине по причине разлива рек. Загуляли от нечего делать. В ночь на 20-е действительно заезжали на колесном тракторе "Беларусь" в Синеречье, искали выпить. Примерно в половине второго, проезжая мимо магазина, увидели, что он открыт, в тамбуре — свет. Зашли. Сторож был уже мертв. Один из механиков (кто именно, Андрей так и не добился), желая проверить, бьется ли у сторожа сердце, просунул руку под пиджак, нащупал кобуру и вынул из нее револьвер. Другой (тоже неизвестно кто — все трое валили друг на друга) предложил взять водку и закуску — все равно, мол, растащат до утра. Дверь они не взламывали — до них кто-то постарался. Забрали ящик водки и, так как в кабине трактора трое не помещались, один из них, как и раньше, стал сзади на прицеп, держа под мышкой батон колбасы. У дома Ворожейко поняли, что дальше не проедут, решили вернуться в Оглядкино. Развернулись на огороде, трактор тряхнуло, стоящий на прицепе колбасу выронил".

Андрей едва зубами не скрипел.

— Вам не пришло в голову сообщить в милицию, вызвать врача? Возможно, сторожа удалось бы спасти.

— Испугались. Поддатые были сильно. Не сообразили.

— Ну да, а кражу совершить сообразили? Мертвого обобрать догадались, воспользоваться трагичным случаем, чтобы поживиться, смелости хватило? Знаете, как это называется? — не сдержался Андрей. — Мародерство!

— Да не крали мы, товарищ участковый. Просто взяли. Мы вернем все, заплатим. Ты уж не казни нас строго. Ну что мы такое сделали?

Андрей развел руки, обреченно вздохнул.

— Хороши! До полной потери стыда и соображения допились. Да вы, голубчики, по трем статьям проходите. И подозрение в убийстве с вас не снимается.

Андрей не имел права так говорить, и, кроме того, косвенное свидетельство Дружка и другие данные подтверждали, что механики к убийству непричастны. Но это еще нужно проверять, да и успокаивать этих сволочей Андрей не собирался, пусть подумают — не вредно.

Он позвонил в район, доложил, что установил таких-то и таких-то, совершивших кражу в магазине и похитивших оружие сторожа, и сказал, что выезжает за револьвером, который в настоящее время находится в таком-то месте.

— Молодец, Ратников! Энергично действуешь! Мне тут вертолет обещают скоро будут у тебя наши орлы. А как с убийцей, есть соображения?

Андрей ответил, что есть, но высказывать их считает преждевременным.

— Экой ты осторожный, — посмеялся начальник.

Через два часа, когда Андрей с дружинниками перерыл весь сарай, где был спрятан револьвер, и не нашел его, он горячо пожалел о своей поспешности.

День кончился. Сделано вроде много, да все как-то на холостом ходу, с пробуксовкой.

Не хотелось, очень не хотелось Андрею допрашивать Дашутку. И жаль ее было, и на душе больно, и неловкость какая-то возникла между ними: будто бы Дашутка безмолвно его в чем-то упрекала, а он, в свой черед, в чем-то винил ее…