Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

Возможно, именно самоуверенность и погубила меня…

Итак, пятнадцать лет я трудился не покладая рук. План мой реализовывался даже успешней, чем я мог ожидать, и вот однажды, видя, что до задуманной суммы остается совсем немного, я решил, что могу позволить себе «расслабиться».

Предчувствие триумфа, близость триумфа, должно быть, не менее сладки, чем сам триумф. Может, даже более сладки. Мне не с чем сравнить, но что-то подсказывает мне, что это так. Ведь триумф – это миг, а предвкушение длительно… Мне понравилось «расслабляться», я стал делать это все чаще, мотивируя тем, что все равно успеваю достигнуть цели раньше, чем предполагал.

Нужно ли говорить, что спустя некоторое время я оказался во власти порока, называть который не вижу смысла, ибо он давно стал своего рода визитной карточкой империи. До поры я, впрочем, не сознавал тяжести положения, ибо руки по-прежнему верно служили мне. До поры…

Нет, я был достаточно здравомыслящим разумным, чтобы понимать всю опасность моего порока. Я уверял себя, что чутко слежу за собой и в состоянии в любой момент остановиться. Кроме того, отдавая себе отчет в том, что единственный способ «расслабления» легко может превратиться в пагубную привычку, я нарочно обзавелся другим, куда более безвредным на вид.

Я полюбил бродить по магазинам и лавкам и делать мелкие покупки. В расчете их стоимости и осознании того, что я благодаря своему трудолюбию могу себе позволить то-то и то-то, была своя прелесть. Не берусь утверждать со всей определенностью, но, кажется, этот мелочный обрядик в силу нервической моей натуры приобрел надо мною власть едва ли не большую, чем обряд «расслабления».

И вот однажды, примерно за месяц до прибытия в Дремск обер-полицмейстера, я, выбрав для себя очередной свободный день и уже «расслабившись», гулял по городу и любовался домами, из которых намерен был выбрать себе когда-нибудь один для покупки. Я был погружен в мечты о спокойном и радостном быте почтенного семьянина, и тут мне в голову пришла мысль, что следовало бы озаботиться уже и выбором будущей жены. До того дня мои мечты были заняты по большей части выбором дома, словно жена должна была явиться при покупке его сама собой.

Тут я несколько смутился, потому что в общении с женщинами никогда не преуспевал. Однако «расслабленность» быстро развеяла смущение. Взяв извозчика, я немедленно направился в один дом, где, как мне было известно, обитает не слишком богатая, но честная семья, имевшая дочь на выданье. Ничего определенного я в мыслях не держал, к тому же девушка вряд ли засидится в невестах до той поры, когда, по моим расчетам, я накоплю сумму, вычисленную мною еще в юности и принятую за краеугольный камень беспечного существования. Иными словами, это должна была быть своеобразная проба – так я про себя подумал, едва ли четко представляя, в чем она должна заключаться.

Не буду утомлять вас подробностями. Смею заверить, я был, как и свойственно мне, сдержан, но вместе с тем вдохновенен, и нужные, как мне казалось, слова сами собой рождались на языке. Клянусь, я никогда еще не был так красноречив, никогда еще не говорил так легко, без тени угодливости, поневоле просачивающейся на язык, когда намереваешься о чем-то просить, без тени же и высокомерия, тоже столь нередкого, когда проситель сознает себя существом высшим по сравнению с тем, у кого он хочет просить, и как бы представляет дело таким образом, будто это он сам оказывает благодеяние, обращаясь с просьбой…

Я был, что называется, в ударе. Однако, простите за каламбур, удар постиг меня. В ту минуту, когда ткань разговора стала совсем прозрачной, барышня, поймав, кажется, мой брошенный на нее исподтишка взгляд, сказала:

– Признаюсь вам честно, Барберий Флиттович, я не знаю, как мне выбрать будущего мужа, но одно могу сказать наверняка: с тем, кого я выберу, не должно быть скучно.

Вы замечали, что наши барышни любят изображать столичный говор? У них непременно получилось бы «скушна». А она сказала «скучно», и, черт знает почему, это звучание придало весомости всему слову, и оно больно ударило по моим взбудораженным нервам.

Я впервые подумал о себе как о скучном существе. И хотя потом, уже выйдя от тех людей, я яростно продолжал внутри себя спор с девицей, сокрушительно громя ее робкие аргументы, на душе у меня кошки скребли. Я мог сколько угодно отстаивать правильность своего образа жизни, но мне не под силу было убедить кого-то в том, что он не скучен. Потому что он и был, наверное, скучен, во всяком случае, при взгляде со стороны.

Я начал думать о том, как открыть этой девице глаза на внутреннюю, увлекательную сторону моего существования. Сама девица меня по-прежнему не интересовала, но ведь она была моей пробой – если сумею ее убедить, значит, сумею потом убедить и другую. Однако в голову ничего не приходило, и в крайнем расстройстве я завернул в первую попавшуюся лавку, чтобы утешить себя какой-нибудь мелкой покупкой.

В лавке было пыльно, с потолка свисала паутина, и хозяин смотрелся неопрятно – заведение переживало не лучшие времена. Странно, но я не могу вспомнить ни названия той лавки, ни товаров – но это были какие-то очень разнородные предметы. Кажется, я приметил там пару книг, письменный прибор, штуку материи, несколько часов и музыкальных шкатулок на полке. А впрочем, может, и не было ничего этого. Единственное, что сразу приковало мое внимание, – бритвенный прибор в кожаном чехле.

Чехол был потертый, и помазок был дрянь, и зеркальце надколотое, однако сама бритва, украшенная затейливой серебристой резьбой, вьющейся по черненой рукояти, была великолепна. Полированная сталь отражала не хуже зеркала. Я выдернул у себя волос, провел им по лезвию и был поражен его остротой. Кажется, им никогда еще не брились.

Я немедленно купил прибор. То есть я сказал, что покупаю только бритву, однако лавочник заупрямился. Впрочем, цену он просил смехотворную, и я согласился. Купил прибор, переложил бритву в карман, а все остальное выбросил тут же, на улице, едва выйдя за дверь, над которой на редкость противно дребезжал колокольчик.

Однако, представьте, покупка не заняла меня надолго и не помогла избавиться от дурного настроения. Точно так же и новая порция «расслабления» не произвела ожидаемого эффекта. Я много думал над этим, и, прошу заметить, мне кажется очень важным, что по-настоящему расстроили меня отнюдь не слова девицы, а именно то, что привычные ритуалы повседневности вдруг дали сбой. Вот что меня выбило из колеи на самом деле – что по сравнению с этим слова какой-то юной особы, ничего еще в жизни не понимающей, которой в силу невысокого положения отца остается только мечтать о счастливом браке?

Вот что на самом деле мучило меня в ту ночь… Хотя и то, что я вам сказал сейчас, не есть, конечно, настоящая причина моих несчастий. Нет, если проследить цепочку событий, то именно девушка во всем виновата. Простите, я путано объясняю? Да ведь дело в том, что в той лавке всего за два гривенника я купил себе демона.

Я совершенно уверен, что в бритве находилась некая демоническая сущность. Страшная, неощутимая, неуловимая… Все-таки не средневековье на дворе, а эпоха просвещенная, каждый образованный гражданин в состоянии определить не только темную или светлую энергетику, но и угадать наличие поблизости демона. Но этот, как вы его шутливо прозвали, Ухокусай гораздо могущественнее тех демонов, с которыми доводилось встречаться разумным за всю историю.

Да, я уверен, что это так! Подумайте, из-за чего еще могли не помочь такие надежные, проверенные временем способы обрести душевное спокойствие? Ну, может, и не спокойствие, но хотя бы его призрак – ведь я понимаю, что обманывал себя, что я действительно был скучным существом и все такое прочее, но ведь прежде мне удавалось внушить себе противоположное. А тут не удалось. Конечно, из-за того, что в бритве сидел демон…

И почему бы еще не когда-нибудь, а именно на следующий день у меня впервые в жизни дрогнула рука и я порезал клиента при бритье? Я здравомыслящий человек, то есть теперь уже призрак, конечно, но все равно здравомыслящий, не сомневайтесь, я понимаю, что рано или поздно все случается впервые. Но почему именно тогда, именно вслед тому несчастному дню? Разве не ощущается тут явственно чья-то злая воля?

Эта первая и единственная покамест ошибка крепко меня подкосила. Рука больше не изменяла мне, но я ожидал этого каждодневно, стал тревожен и мнителен. Высшая аккуратность во время работы сменялась рассеянностью в часы досуга. Я стал терять вещи, путать дни недели. Раздражался по мелочам, чего со мною отродясь не бывало. Всей выдержки моей теперь хватало только на то, чтобы предельно сосредоточиться, когда приходил клиент.

В тот день, когда меня посетил обер-полицмейстер, я вопреки ожиданиям чувствовал себя намного лучше, был бодр и самоуверен. О том, кто таков мой посетитель, я не знал, ведь я не разбираюсь в знаках отличия полицейского ведомства и газет не читал, так что понятия не имел о визите в Дремск высокого начальства.