Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич

Сам же Никитин был нетребователен и скромен — «сапожник без сапог». Личной машины он так и не собрал, а рассказы коллег о его невероятно золотых руках вызывали язвительные реакции жены: дома текли краны, систематически перегорали жучки вместо пробок, и второй год в коридоре в коробке стояла несобранная прихожая.

Вот и сейчас, припарковав машину, Мастер демонстрировал обществу свой зад, торчащий из-под капота.

Около десяти к дому подъехала темная «Вольво». Клиент оживился и, бросившись к ней, стал что-то вещать водителю, отчаянно жестикулируя. После непродолжительного доклада он юркнул внутрь, и авто рвануло с места.

— «Коробочка», срочно к «помидору» — шепнул Рысь в микрофон. Через минуту они вели «Вольво» в сторону кольцевой.

«Сделать» ее, несмотря на мощный мотор иномарки, для Мастера было раз плюнуть. Нога чуть касалась педали газа.

Торговая инспекция взялась за дело азартно. Молоденькие девчушки Аня, Лена и Марина под предводительством матроны или, как для себя определил Олег, «бандерши» Алевтины Сергеевны лихо шуровали в палатках со сноровкой биндюжников на Привозе. Как и предполагалось, ни накладных, ни сертификатов качества и в помине не было. Более того, само слово «сертификат» произвело ошеломляющее впечатление на торговцев. Они почему-то посчитали этот термин именем собственным и потому, толкуя на своем родном и не менее могучем языке, поминали неизвестного и, наверное, грозного типа весьма уважительно — словно бы с большой буквы. Акт разбухал на глазах. Девушки периодически отрывались от бумаг и, словно школьницы, трясли кистями — «мы писали, мы писали, наши пальчики устали».

Парни, притомленные от ожидания и неожиданного покорства коварных «стурков», с удовольствием помогали наводить революционный порядок в торговле товарами народного потребления, демонстрируя не только собственную крутизну, но и феерическое чувство юмора. Откуда что бралось, так и осталось загадкой для Олега.

Особенно блистал своим красноречием Зеленый, что, по мнению многих, ему должно было здорово икнуться впоследствии.

Торговцы с ненавистью смотрели на происходящее. Собственно, их раздражала не сама проверка, а присутствие посторонних глаз, лишающих возможности договориться «по-человечески». Несмотря на железобетонную принципиальность Алевтины Сергеевны, ее искреннее возмущение и антисанитарией, и истекшими сроками хранения товаров, старые опера понимали, что своим присутствием они лишают «бандершу» солидного приварка. При данных обстоятельствах этот не облагаемый налогом доход мог составить кругленькую сумму. И посчитать ее можно было по пальцам, а точнее, по массивным кольцам, украшающим персты с облупленным лаком на обкусанных ногтях.

Сама же Алевтина Сергеевна делала свое дело с неподдельным старанием и принципиальностью, гордая от того, что достойные свидетели могут воочию убедиться, насколько неблагодарен труд торгового инспектора, которого каждый может унизить и оскорбить. Она трудилась, как на ленинском субботнике, отдавая всю «негабаритную себя» делу служения справедливости. Ее реплики были образны и выразительны, а владение специальной терминологией и умение по каким-то черточкам определить «экологически чистый продукт» просто поражало.

Высокопарное обращение к владельцам нелицензионного товара: «Эй вы, санитары Европы!» — надежно осело в файлах памяти Зеленого, впервые столкнувшегося с представителями этой древней профессии, не менее древней, чем две известные.

Работа с инспекторами открыла новое и полезное. Оказывается, по информации на упаковке товара можно узнать многое, кроме страны-производителя. Особенно поразила возможность определять по обычному цифровому коду, насколько вреден для здоровья человека тот или иной продукт. Проклятые буржуины даже это предусмотрели, чтобы оградить свой организм от вредных веществ! Олегу невольно вспомнилось, что, знакомясь с каталогом вин, он обратил внимание на интересную деталь. Напротив русской водки была указана смертельная доза для организма — 700 граммов — с весьма любопытной пометкой: «кроме русских».

Наверное, поэтому поставщики рассматривали россиян как людей с неограниченным иммунитетом, способным противостоять всем испытаниям — от революции и развитого социализма до клея БФ как напитка и «Педигрипала» как закуски.

Наблюдая за работой девушек, Олег искренне сожалел, что они не работали в конторе в эпоху борьбы с экономическим саботажем. Этот незабываемый период перестройки надолго останется в памяти многих чекистов. Тогда все как один — от резидента до младшего опера — считали тушенку на складах и в подвалах под изумленными взглядами работников торговли.

Акт торговой инспекции на фоне будущих убытков (было описано и подлежало уничтожению немало полезного для неразборчивого и доверчивого покупателя товара) потряс владельцев палаток. Они угрюмо смотрели на происходящее, не ожидая ничего хорошего.

Несколько раз мимо киосков проезжали иномарки с бритоголовыми парнями. Притормаживая, они с интересом рассматривали непривычную картину. Дважды по ложному вызову прибывал наряд милиции.

В двенадцать ночи Олег выразительно показал на часы кучкующимся абрекам. Те что-то полопотали на своем языке, разводя руками, что было понято, как: «Аллах велик, все в его власти».

В двадцать минут первого из темноты показалась фигура старшего, в руках его был кейс. Он с опаской взглянул на Деда и поманил к себе.

На дне кейса лежали все пропавшие бумаги, деньги и пистолет — в целости и сохранности. Задавать лишние вопросы было бессмысленно, да и не требовалось: из темноты появилась фигура Рыси. Даже по его физиономии было ясно, что до тайника и обратно он провел «клиента» невидимкой.

— Спокойной ночи, товарищи легко и тяжело раненные, — провозгласил радостный Дед голосом Левитана, особо обращаясь к тем, кто в первый момент встречи пытался задать вопрос Шуры Балаганова: «А ты кто такой?» Они получили вполне краткий и вразумительный ответ, до сих пор читаемый на их лицах. — До скорой встречи! — уверил он их.

Расставание было хоть и не теплым, но оживленным и, самое главное, обнадеживающим.

Дед готов был плясать от радости и целовать всех подряд, даже «старшего». Мрачная неприступность сменилась раскованностью, граничащей с телячьим восторгом. Его счастливая физиономия по степени излучения могла конкурировать с проблесковым маяком на крыше машины. Плечи распрямились, в движениях появились грация и изящество, насколько это позволяла его комплекция. То было счастье идиота, выигравшего путевку на Канары.

Если бы час назад кому-нибудь из его товарищей предложили оказаться на месте облажавшегося Деда, то больница имени великого земского врача и психиатра Петра Петровича Кащенко пополнилась бы новым пациентом. Сейчас же непонятная черная зависть вползала в усталые души оперов.

— Ну что, в контору?! — вопросительно-восклицательно возвестил Дед, успевший прикупить в соседнем «легальном» киоске кое-что «на перекус». Сумма, извлеченная из многострадального кейса с бухгалтерскими ведомостями, была ровно уполовинена, а распухшие стенки не оставляли сомнений в его содержимом.

— В контору… Но через Мытищи. — Олег успел шушукнуться с запыхавшимся Рысью, который только что побывал там с объектом: судя по всему, в Мытищах оставалось кое-что еще.

Захлопали дверцы, мигнул сигнал на крыше адмиральского «Жигуля», и машины рванули вон из Москвы.

— Вах, — схватился за голову старший «стурок»: уходящие из города фонари подписали ему приговор.

Маленький город спал, как спят все такие городки и поселки средней России. Редкие фонари, словно ночники в детской, бросали тусклый свет на пыльные тротуары и покосившиеся заборы, выхватывая из темноты нелепые в это время суток аэрозольные призывы, вроде «Спартак — чемпион» или «Ельцин — иуда». Собаки, уставшие от дневной бестолковой суеты своих владельцев, дремали в будках и в режиме автосторожа иногда подавали голос.

Машины сбросили скорость. Спешить ночью в незнакомом месте бессмысленно. Как утверждают знающие люди, ночью дорог в два раза больше. Служившие в армии постигали это на своей шкуре, когда, ориентируясь в потемках по карте, в конечном счете обнаруживали себя за много километров от того места, где должны были бы быть