Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле (и) - Мартти Ларни

— Не бери ты чертей тысячами, — сказал Бобо спокойно. — С психологической точки зрения в этом нет ничего особенного. Писатель и Бродяга лишь подчиняются известным влечениям. Они думают не столько о смысле и последствиях пьянства, сколько о том минутном удовольствии, которое дает алкоголь в ближайший момент.

— Хорошенькое объяснение пьянства! — воскликнул Змея. — Нет, я вам скажу, ребята, что скорее буду воровать, чем побираться.

— И в один прекрасный день попадешься, — ответил Бобо. — За тобою уже следят.

Змея ничего не ответил. Он не спеша надел свое пальто и старую дырявую шляпу и вышел.

— Я пойду повидать одного знакомого, — сказал он не очень определенно.

— Приятеля выпустили на днях из Синг-Синга…

Джерри и Бобо остались вдвоем. Хиропрактик оглядел комнату и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

— Джон Фицджеральд — очень тонкий тип, — сказал немного погодя Бобо. — С первого взгляда он производит впечатление сварливого кверулянта, но в глубине души он добрый человек. Внутренняя неуверенность делает его агрессивным.

— Неужели у него нет возможности получить хоть какую-нибудь работу?

— Кто знает, но он хочет работать только по своей специальности. По его мнению, даже эпизодическая роль лучше постоянного куска хлеба. Он не понимает, что цель умственного и физического труда одна и та же: приспособление к внешней среде. Но он не единственный представитель этого типа… В артистической трущобе Гринвич Вилэдж имеются тысячи артистов, жизнь которых основана на таком же противоречии. Один за другим они впоследствии переселяются в Бауэри, где становятся босяками или бродягами-«хобо». Человек опускается постепенно.

Джерри быстро взглянул на своего собеседника. Действительно, человек скатывается постепенно. Профессор Минвеген на замечал, что и сам он уж скатился. И все же до дна был только один шаг — длинный, скользящий по наклону, — но лишь один шаг. Джерри захотелось обратно, в Бруклин. Он принял молчаливое решение: «Если не сумею завтра же найти работу, вернусь к жене…»

На лестнице послышались шаги, дверь медленно отворилась, и в комнату вошел господин средних лет, с треугольным лицом и тонкими пальцами пианиста. Он извинился за позднее вторжение и гладко, без запинки заговорил.

— Если не ошибаюсь, вы постоянные жильцы этого дома, господа, не так ли? Мое имя Харрис Клейн. Вы, наверное, знаете меня? Меня хорошо знают все жители Бауэри. Вы также, я полагаю, знаете, в чем дело, не правда ли, господа?

— К сожалению, мы не знаем, — ответил Бобо. — Если вы рассчитываете найти здесь ночлег, то ошибаетесь…

— О нет, сэр, дело совсем не в этом. У меня есть собственное жилище. Но я нуждаюсь в вашей поддержке, господа, иначе говоря — в ваших голосах.

— Вы говорите безукоризненно правильным языком, — сказал Бобо, — и все-таки я не понимаю, что вы имеете в виду.

Господин подошел поближе, и лицо его засияло откровенностью и великим оптимизмом.

— Прошу прощения, господа! Я был действительно убежден, что вы меня знаете. Вам ведь известно, что все общественные должности у нас выборные и что при выборах имеет место всеобщее голосование? Ведь у нас демократия, не так ли, господа? Если вы слушали радио — простите, у вас, по-видимому, нет даже радио! — или читали газеты, или хотя бы взглянули на большие предвыборные плакаты, вы должны были заметить мое имя, поскольку я являюсь кандидатом. Да, господа. Честь моя безупречна, репутация незапятнанна, и я обещаю делать все, что только в моих силах, чтобы послужить на благо общества. Итак, вы можете без всяких колебаний отдать ваши голоса мне.

— Вы баллотируетесь в конгресс или в сенат? — поинтересовался Бобо.

— На данном этапе пока еще нет, сэр. Возможно, впоследствии.

— На какую же должность вы теперь претендуете?

— О, сэр, неужели вы действительно не знаете, в чем дело? В третьем районе Бауэри открылась вакансия дворника народной школы, и выборы состоятся послезавтра. Я являюсь кандидатом от демократической партии, а репутация моя, господа, действительно без единого пятнышка, как я уже имел честь вам сообщить. Если вы проголосуете за меня, я обещаю поддерживать чистоту на участке вокруг школы и не дам ученикам курить в коридорах. Моим конкурентом является выдвинутый республиканцами Герберт С. Бромли. Мне не хотелось бы отзываться дурно о своих противниках, скажу только, что у мистера Бромли дурная слава, хоть он и бывший профессор университета.

— Профессор Бромли, — медленно повторил Бобо. — Помнится, я слышал это имя и раньше.

— Конечно, вы о нем слышали. Его исключили из государственного метеорологического института полгода назад. Он брал взятки. Большие взятки. А теперь он стремится к общественной деятельности!

— Как же мог метеоролог брать взятки? — спросил, в свою очередь, Джерри.

Мистер Клейн развел руками и сказал:

— Взятки можно брать на любой должности. Это ведь совершенно обычное дело. Но профессор Бромли зашел чересчур далеко. В мае он два раза подряд объявил, что ожидаются страшные ливни, настоящий потоп, и что дождливая погода продержится три недели без перерыва. А что же оказалось? Как раз наоборот! Четыре недели над Нью-Йорком стояла жара, в небе ни облачка, и сушь такая, что городские власти стали ограничивать потребление воды. Неудивительно, что профессора Бромли уволили с работы и приговорили к штрафу.

Бобо покачал головой.

— Мистер Клейн, я все-таки не понимаю, какая связь между жарой в Нью-Йорке и взятками профессора Бромли?

Мистер Клейн сочувственно усмехнулся:

— Дело в том, господа, что склады фирм, производящих зонтики и калоши, были завалены готовыми изделиями. Фирмы обратились к профессору Бромли и попросили его предсказать длительный период дождей. Хотя профессор Бромли отлично знал, что впереди много солнечных дней, он предсказал дожди. Деловые люди воспользовались его прогнозом, и за полдня в Нью-Йорке, были распроданы все без остатка зонты, плащи и калоши. Таким образом, людей обманули, а за этот обман фирмы и компании заплатили профессору Бромли десять тысяч долларов. Вы только подумайте, господа, десять тысяч долларов чистоганом! И теперь этот аморальный ученый добивается места дворника народной школы третьего района Бауэри. Но это ему не удастся! Ни в коем случае. Если все жители Бауэри на выборах отдадут свои голоса мне.

Мистер Клейн сделал маленькую передышку, а затем подвел итог:

— Уважаемые господа! Не пренебрегайте вашим правом голоса. Боритесь за демократию и отдайте голоса мне. И заодно скажите всем друзьям и знакомым, что Харрис Клейн — единственный достойный кандидат на место дворника народной школы третьего района. А вот это, господа, это вам две маленькие листовочки, в которых говорится о моих деловых качествах. Я сам издал эти листовки. Прочтите, проштудируйте, и вам сразу станет ясно, что демократическая партия имеет все шансы на победу. Благодарю вас, господа! Если у вас имеются какие-нибудь вопросы, я готов ответить на них.

Бобо отрицательно покачал головой.

— У нас нет никаких вопросов, мистер Клейн. Или, погодите: какая у вас профессия?

— Раньше или сейчас?

— И то и другое.

— Я был коммивояжером, а в настоящее время я женат.

— Хорошо, мистер Клейн. Желаем вам счастья и успеха.

— Тысячу раз спасибо, господа! Вы можете на меня положиться. Благодарю вас, благодарю…

Мистер Клейн, пятясь, вышел из комнаты и в дверях еще воскликнул:

— Итак, до послезавтра, господа! Пусть ваши голоса решают!

Когда дверь закрылась, Бобо вздохнул с облегчением:

— Счастье, что Змеи не было дома. Ему всегда становится дурно при слове «демократия».

Беспечно заброшенный в сердце Нью-Йорка, Бауэри дремал в объятиях полуночи. По узким улочкам и переулкам бродило несколько веселых Магдалин с очень тяжелой походкой и безрадостными лицами.

Откуда-то издалека послышался стук копыт. Это проехал отряд конной полиции. Ночь шла, прихрамывая и тяжело дыша.

Сон Джерри был беспокоен и прерывист. Он спал возле психолога на расстеленном на полу тюфяке, и в голове его галопом проносились образы бессвязных сновидений. В этой сумятице снов четко выделялся лишь один, центральный образ: лицо Джоан. Все, что было по краям, тонуло в неясном тумане. То и дело он просыпался, вздрагивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Но Бобо спал спокойно. Его душевного равновесия не нарушали путаные шизофренические галлюцинации. Он и в трущобе Бауэри был так же счастлив, как некогда в своей комфортабельной профессорской квартире. Он приспособился к внешней среде и во всем видел относительно светлые и теневые стороны. Если, например, спишь на полу, то не приходится бояться, что упадешь с кровати. Десять месяцев он спал, не раздеваясь и не укрываясь, положив под голову какой-нибудь замусоленный печатный труд, был далек от физического порога раздражительности и вообще, по-видимому, не ощущал никаких неудобств.