Истоки нейро-лингвистического программирования - Джон Гриндер

Как вы можете идти на такой риск?

Фрэнк спросил с искренним удивлением, какой риск они имеют в виду. Они стали объяснять, что такая демонстрация перед всей этой публикой означала (для них) неприемлемый риск. В конце их объяснения Фрэнк умолк и попросту ушел. Для Фрэнка (ввиду его опыта во Вьетнаме), а также для нас с Бендлером (со случаями риска в наших биографиях) такие опасности были попросту желательной и необходимой возможностью узнать, к чему мы способны в разных контекстах. Когда Фрэнк, вернувшись с работы, рассказал мне этот случай, он все еще не мог поверить заданному вопросу по поводу риска».2

Мы также принимали участие в социально прогрессивных действиях, таких, например, как закрашивание окошек парковочных платежных автоматов с целью предотвращения попыток взимать деньги за парковку на территории кампуса.

Еще до нашей встречи Фрэнк и Ричард организовали занятия по гештальт-терапии и проводили группы людей (в основном студентов университета, но иногда к ним присоединялись и другие жители Санта-Круза) через процессы гештальта, разработанные Фрицем Перлзом, автором этого особенного метода личных изменений. Подробности моего знакомства с Фрэнком и Ричардом я уже описывал в книге «Шепот на ветру», поэтому здесь я привожу лишь небольшой отрывок.

«В один весенний вечер в начале семидесятых годов ко мне неожиданно постучали в дверь, что отвлекло меня от чтения учебника по монополистическому капитализму, который я тщательно изучал, пытаясь углубить мое понимание экономики – я готовился через несколько месяцев читать курс экономики в колледже Кресдж Калифорнийского университета в Санта-Круз. Открыв дверь, я с удивлением увидел студента четвертого курса Ричарда Бендлера. Я пригласил его войти, несколько удивленный, зачем он хотел меня видеть. Вообще визиты студентов не были необычны, поскольку вновь основанный колледж (Кресдж) предоставил территорию для жизни и обучения, где могли жить (в принципе) и студенты, и преподаватели.

Я познакомился с Ричардом несколькими месяцами раньше при его вступлении в Т-группу (так называемую группу встреч – это название было семантической ошибкой людей из Национальной тренинговой лаборатории); это была одна из первоначальных американских групп

психотерапии, за которую я нес ответственность в качестве сотрудника факультета. Между нами сразу же установился раппорт – оба мы быстро почувствовали, что у нас есть ряд общих паттернов, в том числе потребность любой ценой избегать скуки.

До этого момента наше общение было довольно ограниченным, и хотя приносило нам удовольствие, никак не обещало того высокопродуктивного и даже революционного сотрудничества, какое возникло позже. Это общение состояло главным образом в такой деятельности как закрашивание окошек на счетчиках автостоянки, чтобы помешать полицейским Калифорнийского университета налагать штрафы за неправильную парковку; странные психические игры на регулярных собраниях Т-группы; шумные выходки на митингах против вьетнамской войны; и собирание местных трав вокруг Санта-Круз.

В этот памятный вечер Ричард быстро переходил с одного предмета на другой, в его обычной занимательной манере, не обнаруживая, с какой целью он нанес мне визит – если у него вообще была такая цель. После того как мы приятно провели минут двадцать в шутливой беседе, он вдруг встал и собрался уходить. Я проводил его до двери, мы остановились, и тут он с не характерным для него смущенным видом спросил меня, не хотел ли бы я его проводить. Дальше он рассказал, что он со своим другом Фрэнком Пьюселиком ведет недалеко отсюда группу гештальт-терапии, и пригласил меня ее посетить. Он сказал, что, может быть, мне будет интересно увидеть эту группу. Это приглашение меня удивило. Я поблагодарил его и объяснил, что не намерен участвовать ни в какой терапии. Кроме того, хотя у меня не было никакого опыта в этих делах, мне было ясно, что один из главных результатов терапии состоял в приспособлении людей к социальному, экономическому и политическому контексту, в котором они подвергаются эксплуатации, более того, как убежденный революционер, я был уверен, что такая деятельность (терапия)является в высшей степени контрреволюционной. Я терпеливо объяснил ему, что приспособление людей к несправедливой системе приводит к отрицательному результату, снижая революционный потенциал.

Такой ритуал – визит, завершавшийся приглашением посетить группу гештальт-терапии – повторялся несколько раз в течение ближайших недель, пока, наконец, я не спросил его, что может получиться, по его мнению, из моего визита. Он сбивчиво объяснил мне, что слушал в моих лекциях подробные, пространные и точные описания процессов естественного языка (моя докторская диссертация по трансформационной лингвистике) и его отношения к структуре человеческой психики. Он рассказал о своих разочарованиях от работы в группе гештальт-терапии, несмотря на то, что он и Фрэнк были превосходными гештальт-терапевтами; их настоящая цель состояла в том, чтобы научить других делать то, что они делали, но в этой части своего предприятия они пока что полностью провалились. Ричард надеялся, что я сумею описать то, что они делали, чтобы они могли обучить искусству гештальта других.

Когда таким образом выяснилось, в чем его трудность, мне захотелось посетить группу, где он и Фрэнк занимались гештальтом. Одного вечера было более чем достаточно, чтобы привлечь мое внимание – я уяснил себе, что оба они, Фрэнк и Ричард, своим странным и (как мне казалось) забавным поведением великолепно помогали другим совершать быстрые и, насколько я мог судить, глубокие изменения личности, освобождая своих клиентов от ограничений, наложенных ими на самих себя. Их работа была превосходной. И в самом деле, когда я позже сравнил их работу с работой Перлза в записи, то я убедился, что работа Пьюселика и Бендлера была значительно эффективнее модели, которой они подражали (то есть самого Перлза).3

Мы решили сотрудничать – и Фрэнк, и Ричард выразили огромное желание разобраться, как передавать свои умения (гештальт) студентам, и это должно было стать для меня целью нашего сотрудничества. Я был восхищен их работой, я увидел, что часть того, что они делали, затрагивала моменты, которых недоставало левым радикальным группам (например, движению против войны во Вьетнаме) в способах выражения при организации политических и личных акций. Наиболее ярко это проявлялось в отсутствии способности увидеть и использовать возможность выбора в их подходе к тем ценностям, которые они поддерживали. Это была система, которая требовала, понуждала, не оставляла другого выбора в том, как себя вести. Люди не чувствовали большой ответственности за то, что они делали или не делали в ответ на поставленные перед ними задачи. Они не ВЫБИРАЛИ противостоять войне во Вьетнаме (или другим современным войнам, которые развязало правительство США) или необузданному сексизму и расизму, стремящимся к ликвидации права выбора и любых движений за предоставление права выбора, они ДОЛЖНЫ БЫЛИ так поступать – право выбора в этом деле считалось буржуазным предрассудком, предательством грядущей революции. В моем понимании люди, ратующие за какое-либо движение/дело и демонстрирующие полное отсутствие выбора в своих стремлениях, сразу же показывают свою несостоятельность как представители направления, которое я мог бы поддержать при иных условиях.

Очень редко в своей жизни я видел людей, настолько движимых тем, что они считали своей миссией, и одновременно неспособных или нежелающих делать личный выбор, касающийся их собственных жизней. В частности, они считали почти невозможным поощрять как у других, так и у себя принятие ответственности за последствия своих действий – в этих группах левого крыла (SDS («Студенты за демократическое общество»), Tuesday the ninth («Вторник девятого числа») и др.) шквал модальных операторов (в применении как к их личным, так и политическим делам) значительно затруднял способность видеть более ясно и двигаться более эффективно туда, куда мы хотели прийти, и выбирать пути, которые могли бы туда привести.

Я убедился, что применяемые Пьюселиком и Бендлером умения и навыки в качестве самого значительного результата приводили к созданию выбора там, где ранее этот выбор не был очевиден, доступен или использован. Я увидел в этом великолепную стратегию, которой хотел бы придерживаться, и желанную возможность навести порядок в деятельности левого движения – мрачной и не оставляющей места юмору. Я был полон решимости исследовать эти новые умения и понять, каким образом они могут послужить тем же намерениям, которыми я руководствовался во время службы в Специальных войсках, а также при участии в радикальном левом политическом движении и в политических акциях во время учебы в университете Сан-Диего и работы в университете Санта-Круза. В этом смысле я видел в метамодели детектор «бреда собачьего». Любой, кто применял метамодель для распознавания, знает ли человек, о чем говорит, может подтвердить, что уже во время первой дюжины уточняющих вопросов, повторенных многократно в отношении какого-либо предмета разговора, проявляются (или не проявляются) границы знаний человека, говорящего об этом предмете. Данный инструмент, и в особенности оспаривание модальных операторов, воздействует как глоток свежего воздуха во время преувеличенных эмоциональных проявлений систем убеждений, базирующихся как на фундаментальных христианских/мусульманских, так и на крайне левых политических взглядах, как благотворный антидот для этих охватывающих весь мир систем убеждений.