Опасные гастроли - Далия Трускиновская

С женщинами не жизнь, а каторга. Если бы передо мной был мужчина, от падения с лошади потерявший сознание, я бы его хорошенько встряхнул. А с женщиной нужно обращаться бережно, ей нужно поднести к точеному носику флакончик с ароматическими солями! Вот как раз флакончика у меня с собой отродясь не бывало!

Гаврюша опустился на колени, протянул было руки к лицу Клариссы — и тут же отдернул. Девка чужого исповедания, того гляди, оскоромишься об нее… Он посмотрел на меня, ожидая приказаний.

— Ну сделай хоть что-нибудь… — вот и все, что я мог сказать.

Тогда он нагнулся послушать, дышит ли она.

— Жива, — сказал Гаврюша. — Если мы ее сейчас не поднимем и не взвалим на лошадь, нас всех тут переловят, как слепых кутят.

Я полагал, что вороной конь оседлан, и ошибся — на нем была лишь широкая подпруга из толстой кожи, снабженная сверху двумя деревянными ручками. Я понял, что с таким сооружением учатся вольтижировке. Но как сесть на коня без стремян — я не знал.

Гаврюша подставил мне сложенные руки и помог усесться на конской спине. Потом он все же усадил Клариссу и похлопал по щекам. Она пришла в себя и что-то пробормотала по-немецки. Он стал ей втолковывать, что рядом — свои, добрые люди, и надобно поторопиться. Ей было несколько не по себе, и он подставил ей сложенные руки под мягкий сапожок, а я тянул ее сверху. Наконец удалось усадить ее передо мной, а на белого коня Гаврюша забрался без затей — просто завел его в канаву и прыгнул на спину с крутого откоса.

Я плохой наездник, но мне хоть было за что держаться — обняв Клариссу, я ухватился за деревянные ручки. Гаврюша взялся за конскую гриву и ударил липпициана (теперь я был убежден, что мы отыскали именно похищенных липпицианов) каблуками под бока. Потом он рассказывал, что ход у его лошади оказался неожиданно плавный и мягкий. Мы сперва продвигались вперед рысью, потом Гаврюше удалось перевести коня в галоп, а у лошадей так заведено: что начинает делать одна, то тут же подхватывают другие.

Если нас и преследовали, то мы об этом не узнали.

Подъехав к корчме, мы наконец-то задали друг другу вопрос: что делать дальше? Мы не могли являться туда ночью, с переодетой девицей и тремя лошадьми, неизвестно где взятыми. Оставалось одно — потихоньку продвигаться в сторону Риги. Причем не по широкой дороге, а огородами! Мы осознавали, насколько подозрительно выглядим. А поскольку патрули ночью ходили не только по крепости, но и по предместьям, мы имели прекрасный шанс угодить им в лапы.

Мадемуазель Кларисса окончательно пришла в себя и заявила, что не впервые падает с лошади, просто на сей раз падение было неожиданным, и она не успела собраться в плотный клубочек. Так, во всяком случае, поняли мы с Гаврюшей.

Она оказалась довольно бойкой девицей и первым делом сцепилась спорить с моим помощником — он, видите ли, своей неправильной посадкой мог испортить ее драгоценного липпициана! Гаврюша терпел, терпел, да и огрызнулся, после чего вообще перестал с Клариссой разговаривать. Тут лишь до нее дошло, что двое странных незнакомцев спасли ее от крупных неприятностей. В этом отношении она оказалась похожа на мою бестолковую сестрицу — та тоже сперва нагородит чуши, а потом идет на попятный.

Дальше мадемуазель Кларисса объяснялась уже со мной, насколько позволял мой немецкий с петербуржским выговором и ее немецкий с торопливым венским выговором.

Разъезжать по ночному городу верхом показалось нам опасным — если учесть, что я этой ночью подстрелил человека. Нам недоставало только ссоры с патрулем и бегства от него. Кларисса предложила, подъехав к городу поближе, нам с лошадьми спрятаться поблизости, она же поспешит к цирку, проберется на конюшню, а с рассветом пошлет гонца в крепость, к де Баху. Он человек светский и бывалый, придумает, как без лишнего беспокойства вернуть липпицианов в цирк.

Это было разумно — убрав волосы, она в коротких, чуть ниже колена, порточках и рубахе была совсем как мальчик, а мальчик может двигаться по ночному городу перебежками и прятаться, присев на корточки, за каждым высоким крыльцом с каменными ступенями.

Кстати, ее мальчишеский костюм объяснялся просто — она для репетиций надевала короткую юбку поверх отороченных кружевом панталончиков, так что оставалось юбку приспособить заместо чепрака, а кружево со штанин оборвать и выкинуть.

Гаврюша повел нас дорогой довольно несуразной, но, по его мнению, безопасной. При этом он говорил исключительно со мной, а на Клариссу даже не глядел. Так мы добрались до русского кладбища, на краю которого стояла кладбищенская Покровская церковь. Дальше идти было опасно — за Ревельской улицей, собственно, начинался город, по улицам которого ходили патрули. Хотя Гаврюша и носил на поясе тесак, но в одиночку он с этим тесаком выглядел подозрительно.

Я объяснил Клариссе дорогу к цирку, хотя и объяснять особо было нечего — по Каролинской улице до Александровской, а там все прямо да прямо, до самого цирка.

Она ушла, а мы с тремя лошадьми остались в той части кладбища, где росли большие деревья.

— Бойкая девка, — неодобрительно сказал Гаврюша. — У нас таких не любят, с такими разговор простой — за косу да и…

Он замолчал, не желая смущать меня продолжением.

— Если бы не она — так бы липпицианы и пропали, — возразил я. — Но сколько отваги надобно, чтобы ночью пуститься в погоню за похитителями, преследовать их тайно до Берга, выслеживать лошадей, выбрать подходящий час для кражи!

— Так она ж все твердила, что это ее собственные лошади. Как свое добро не вызволить у нехристей? — спросил он, видимо, имея в виду господина Крюднера.

— Да, сдается, что де Бах пообещал ей этих лошадей в приданое. То-то обрадуется, когда она вернется!

— Жаль, что вы ее про Ваню не спросили.

— Да как же спрашивать, когда я ее понимал — через три слова четвертое?

Я отнюдь не упрекал Гаврюшу. Во-первых, он обиделся на Клариссу, а во-вторых, разговоры с чужой девкой, да еще лютеранской, что ли, веры для него — грех. Когда без разговора уж никак нельзя было обойтись, он и сказал ей несколько слов. А потом даже в ее сторону не глянул, хотя мог бы послужить переводчиком!

Мы привязали лошадей, использовав для этого Гаврюшин и мой кушаки, улеглись в высокой траве, и Гаврюша сразу же заснул, а я еще ломал голову, как бы выспросить Клариссу о Ване.

Многое мне в этом деле казалось странным. Если лошади украдены по приказу Крюднера, так отчего же он держал их неподалеку от Риги? Неужто не догадался спрятать где-нибудь подальше? Тем более, что похититель лошадей, возможно, убил молодого наездника, и полиция уже предпринимает какие-то шаги, чтобы отыскать убийцу. Немецкие бароны бывают несносными чудаками, но такого глупца даже среди баронов быть не должно. И если Ваня не имеет отношения к краже лошадей, то где же он?

Наконец я задремал. Проспать удалось недолго — Иванова ночь самая короткая в году. Нас с Гаврюшей разбудили голоса. Речь была немецкая. Я вскинулся было и снова спрятался в траве. Да и Гаврюше не дал высунуться.

Случилось именно то, что должно было случиться, — экспедицию возглавили де Бах и его старший сын Альберт. То есть — те господа, к которым мы приходили с нашей великолепной подножкой. Сталкиваться с ними было решительно незачем! Даже круглый дурак задумается, как двое мастеровых, бегавших с замыслом подножки, вдруг оказались причастны к возвращению лошадей, и задаст себе вопрос: те ли мы, за кого себя выдаем?

Эта часть кладбища еще не имела ограды, а была просто земельным участком, отведенным для будущих покойников. Поэтому господа из цирка въехали беспрепятственно и увидели свою пропажу — двух белых коней и одного вороного. Мы с Гаврюшей наблюдали за этой встречей из кустов.

Экспедиция состояла из шести человек — де Баха, Альберта, Клариссы, еще не успевшей переодеться в девичье платье, старшего конюха Карла и еще двух человек, нам неизвестных. Кларисса была сильно чем-то расстроена, плакала и очень неохотно отвечала на вопросы, которые ей делал де Бах. А он, разумеется, хотел знать, где те два человека, которые помогли ей увести коней у Крюднера и сопроводили ее до самой Риги.

Наконец де Бах решил, что мы где-то неподалеку, и велел оставить на видном месте наши кушаки. После чего кавалькада двинулась к Каролинской улице и далее — к цирку.

Мы выбрались из кустов.

— Сегодня надо явиться в цирк с подножкой, — сказал я.

— А дерево для нее где?

Я стал вспоминать.

— Тьфу ты! Да ведь мы это дерево у Якова Агафоновича оставили!

Тогда-то мы с ним из цирка убрались и пошли в Московской форштадт…

— Верно, Алексей Дмитрич. Стало быть, нам теперь в Московский форштадт. Заодно все расскажем Якову Агафонычу.

Я уже говорил и опять повторяю — Яшка был далеко не дурак. Он в молодости так накуролесил, что это ему остался урок на всю жизнь.