Факелоносцы - Розмэри Сатклифф

Она подняла голову, когда он появился из-за колонн, но не произнесла ни слова и продолжала молча сидеть, наблюдая за ним, застыв в ожидании.

Он подошел и встал рядом, привалившись плечом к стене, словно в изнеможении. Нэсс по-прежнему молчала, не отводя взгляда от его лица, хотя для этого ей теперь пришлось задрать голову.

— Интересно, что привело тебя домой в такой неурочный час? — наконец спросила она.

— Я пришел сообщить тебе, что твои соплеменники покидают знамя Амбросия. — Он с трудом подбирал слова. — Послезавтра, а может быть, даже сегодня к ночи они уйдут.

Лицо ее по-прежнему выражало лишь терпеливое ожидание.

— Я знаю, — сказала она. — Вся Вента жужжит от новостей.

— Я только что говорил с твоим отцом. Он помнит, как я когда-то отвел направленный на него удар, и поэтому оставляет за тобой право сделать выбор, Нэсс.

— А ты? Ты тоже предоставляешь мне это право?

— Если ты выберешь свой народ, я не буду тебя удерживать.

Она поднялась со скамьи и теперь стояла, глядя на него в упор, и в глазах ее светился прежний вызов.

— А как же ребенок?

Аквила не мог совладать с собой и ответил не сразу. Слова, казалось, прилипали к гортани и душили его.

Он поглядел на мальчика и щенка.

— Возьми Пескарика с собой, — произнес он, с натугой выдавив из себя слова. — Он такой маленький, и ты ему нужнее, чем я. Но только отправь его ко мне, когда он подрастет и сможет носить щит… — Он взял себя в руки. — Нет, не надо. Это ведь означает, что ты пошлешь его воевать против своего народа. Возьми его и расти сама, Нэсс.

— Какой ты странный человек, мой повелитель. Три осени назад ты забрал меня от очага моего отца так, будто я какая-то вещь, к тому же не очень-то тебе и нужная. А теперь ты отпускаешь меня… отпускаешь ребенка потому — так я думаю, — что тебе хочется, чтоб мы остались.

Аквила беззвучно кивнул. Он так плохо знал Нэсс, совсем почти не знал, во всяком случае недостаточно, чтобы понять, какие мысли бродят в ее голове, какие чувства скрываются за внешним спокойствием смуглого худенького личика.

Она долго смотрела на него, а затем, вскинув голову, захохотала своим высоким птичьим смехом и разбудила Пескарика. Малыш сел, мигая спросонок, озадаченный неожиданным появлением отца и напуганный диким смехом матери, и для утешения крепко прижал к себе щенка. Но смех Нэсс вдруг оборвался, и она зарылась лицом в ладони.

— Ночь за ночью я мечтала о свободе, о том, чтобы вернуться на родину, к своему народу… Но уже поздно. Я теперь принадлежу тебе, и я, и ребенок.

Аквиле показалось, будто удивительный покой снизошел на мир вокруг.

— Будут говорить, что ты предала свой народ, оставшись со мной, — сказал он.

Она оторвала руки от лица и, как бы принимая неизбежное, сказала:

— Да, я предаю свой народ… свой мир, оставаясь с тобой.

И вдруг ему почудилось, что в тишине, вслед за голосом Нэсс он слышит голос Флавии, некогда прекрасный, а теперь безжизненный и охрипший от горя: «Боже, помоги мне. Ведь он мой муж».

Конечно, это было не одно и то же. Он не был врагом, какими были саксы. Он не принадлежал к банде разбойников и не принимал участия в убийстве отца Нэсс. Однако в глубине души он знал, что решение Нэсс и решение Флавии выросли из одного зерна. И у него вдруг возникло мучительное желание, несвойственное человеку, каким он нынче стал, но вполне естественное для него прежнего, до того, как саксы сожгли его дом, — желание подарить что-то очень хорошее Нэсс. Ему захотелось высыпать ей на колени целую охапку каких-нибудь необыкновенных подарков: новую песню, три звезды из созвездия Ориона, мед в сотах и ветки белого цветущего боярышника в середине зимы, и не только ради самой Нэсс, но и ради Флавии.

Он услышал свой собственный голос, сдавленный, слегка сбивающийся, умоляющий ее понять и принять то единственное, сокровенное, что он мог ей сейчас дать, — другого подарка у него не было.

— Нэсс, у меня была сестра. Ее увели с собой саксы, после того как сожгли наш дом. Я молился за нее… Я думал, ее нет в живых, а потом, через несколько лет, я снова нашел ее, нашел в сакском лагере. Я хотел взять ее с собой, но для нее тоже… все было слишком поздно. Ее звали Флавия.

Впервые за эти годы он говорил о сестре.

И Нэсс, которая стояла, не разводя сведенных вместе ладоней, слегка приподняла их, как бы принимая его дар.

— Бедный Аквила… бедная Флавия… и бедная Нэсс.

Группа всадников легким галопом проскакала по улице за их домом, и Нэсс уронила руки — мир снаружи снова ворвался к ним.

Аквила пристегнул меч, отодвинув в сторону семейные дела.

— Я должен пойти проверить, есть ли наши солдаты на сторожевых постах, которые охраняли люди Вортимера.

Он произнес «люди Вортимера», а не «ваши люди», даже не заметив этого. Зато заметила Нэсс, и на губах ее появилась улыбка, горькая и в то же время нежная, как сок дикой яблони, и она с улыбкой смотрела, как Аквила большими шагами возвращается в свой мужской мир. Затем она повернулась, чтобы успокоить Пескарика, который, окончательно расстроившись из-за всего непонятного вокруг, громко разревелся.

У Аквилы почему-то было чувство, что уход войска Вортимера непременно обострит борьбу и будущие беды накатятся на них, как накатывается прилив, когда сносит дамбу. И поэтому, как только он вышел на улицу, пройдя мимо дремлющего привратника, он первым делом, чисто инстинктивным движением, попробовал, свободно ли ходит меч в ножнах, будто ждал, что сразу же услышит боевой клич саксов за стенами Венты и бряцание оружия у ворот.

Но вместо битв долгое тревожное затишье установилось на все лето. Ослабленная британская армия спешно вооружалась для охраны границ от нападения, а нападения так и не последовало. До войска, находящегося в постоянном нервном ожидании, то и дело доходили вести из разных концов Британии. Теперь, когда после смерти сына к Вортигерну вернулись его сторонники, он пытался всеми силами упрочить свое положение и заключить более тесный союз с саксами.

— Дурак! Что за дурак! — воскликнул по этому поводу Амбросий. — Какой толк заключать союз с волком, которого ты сам же пригласил к себе на порог!

И еще упорнее он и его военачальники принялись формировать армию и сколачивать воедино территории Каллевы и Венты, Акве-Сулис и Сорбиодуна — много лет эти города были предоставлены сами себе, что поставило их в особое положение, превратив магистратов в мелких князьков, таких, какими были их предки.

Вскоре до воинов Амбросия дошел слух, что в Дурноварии готовится большой сбор сакских и кельтских вождей для заключения договора, который должен был навеки закрепить за саксами их границы в Британии, и они мрачно пересмеивались, сидя вокруг сторожевых костров.

— Сакские границы будут закреплены на века, только когда умрет последний Морской Волк, не раньше.

В конце лета они узнали, чем закончилось это сборище.

К этому времени оно уже получило известность под названием «Предательство длинных ножей» и под тем же названием навеки вошло в память грядущих поколений. В соответствии с принятым обычаем, гласящим, что никто не должен являться на круг Совета с оружием в руках, Вортигерн и его люди пришли на сбор безоружными, тогда как люди из дома Хенгеста во время пиршества, которое началось сразу же после Совета, — саксы и кельты сидели на одной скамье вперемежку через одного — спрятали в рукавах кинжалы (недаром британцы тысячу лет еще потом говорили: «Не напрасно саксы носят длинные рукава» или еще: «Никогда не доверяй человеку с длинными рукавами»). По сигналу они выхватили их, и каждый нанес удар соседу слева. Около сотни знатных кельтских воинов погибли во время того Совета, но самого Вортигерна оставили в живых. И ему, который величал себя Верховным Королем, пришлось заплатить непомерный выкуп за эту милость. Растеряв последние остатки гордости, под угрозой приставленного к горлу кинжала он отказал саксам земли в Больших Лесах, в Стране Холмов и вверх по Тамезе почти до самого Лондиния. И все это писец записал, как и полагалось, на латыни, чтобы ничего нельзя было потом оспорить.

После этих печальных событий некоторые кельтские вожди вернулись, как побитые собаки с поджатыми хвостами, к Амбросию, но большинство просто растворилось в родных горах. Поскольку у британцев не хватало сил даже после того, как отозвали войска, посланные для укрепления западного побережья от набегов скоттов, — Амбросию только и оставалось, что сохранить в прежних границах старые отцовские владения с крепостью в центре — этот своего рода остров. Так прошел еще один год, и снова стояло лето в разгаре.

Бурая лесная земля мягко уходила из-под копыт Инганиад; по обе стороны дороги высились прямые, бледные стволы ясеня, и свет под высоким лиственным шатром был бледно-зеленый, так что Аквиле казалось, будто он передвигается под водой, как это всегда бывает в ясеневом лесу. Он слышал слабое позвякивание оружия следовавшего за ним патруля, но голосов не было слышно — люди привыкли хранить молчание в лесу. Юный Арт, ехавший рядом с Аквилой, — в то время как верный пес Кабаль бежал впереди, — вдруг вскинул голову и, завороженный, застыл на месте.