Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

Глава 4

Когда на том месте, где был Громобой, вдруг взвился в воздух рыжий конь, княжна Дарована в испуге отшатнулась и упала бы, если бы ее не подхватили сзади. Она не верила своим глазам – только что там был человек, за каждым движением которого она следила с напряженным вниманием надежды, веры и любви – и вдруг конь, дикий конь, огненный вихрь! «Не он, не он!» – отчаянно кричало все ее существо. Громобой исчез, просто исчез, а на его месте бесновался могучий зверь, живая молния! По площадке катились мощные волны жара, снег с шипением плавился под копытами живого огня. Яркий блеск рыжей шкуры, вихрь черной гривы, пламя глаз, мощные движения коня – это была живая буря, это буйствовал пробудившийся бог!

С диким ржаньем конь рванулся к берегу озера, и стук его копыт гулким громом раскатился над мерзлой землей. Он бросился с обрыва в воду и пропал; в тот миг, когда он коснулся воды, над озером вспыхнуло кольцо яркого золотистого света. Раздался шумный всплеск, по озеру пробежала широкая волна, и все стихло, даже сияние погасло, словно конь-молния унес его с собой в глубину.

А толпа молчала и не двигалась, потрясенная: кого не держали ноги, тот так и сидел на снегу, не смея пошевелиться. Подобный исход поединка никто и вообразить не мог, это было больше, чем удавалось сразу осознать.

Изволод остался лежать на площадке поединка, и поначалу на него не обращали внимания. Потом к нему подошли жрецы, стали осматривать, пытались поднять. Дарована бросила на него растерянный взгляд, как будто соперник Громобоя в поединке мог объяснить ей, что случилось. Он-то знал, что произошло, что послужило толчком к чудесному превращению, но никому и ничего он больше не мог объяснить! Он был мертв, его грудь была раздавлена ударом тяжелых широких копыт, а голова разбита.

– Не смотри, маленькая моя, отвернись! Не смотри! – приговаривал князь Скородум, заслоняя от нее тело, которое жрецы пытались поднять.

В святилище стоял шум, все говорили и кричали разом.

– Чудо, чудо! – вопили в одном конце.

– Оборотень, оборотень! – твердили в другом.

– Знак Перуна!

– Злое волхование!

– Скажи ты, Повелин, что это такое!

– Что мы видели? За кем верх остался?

– Боги выбрали того, кто им угоден! – ответил жрец. Руки его дрожали, и, стараясь это скрыть, он изо всех сил сжимал ладонями свой посох с коровьей головой. – Не девицу выбрали боги, а бойца. Вот он и ушел в город Стрибожин. Сам биться будет. Перун и Макошь его призвали!

– Ну, помогай ему Перун! Славный боец! – с облегчением заговорили кмети и воеводы.

– Уж этот справится!

– Кому еще!

– Конь-то, конь! Сам Перун в нем!

– Вот и Перуна дождались! Знать, и до весны теперь недалеко!

– Так ведь он обещал! Спрашивайте, дескать, говорит, весну с меня!

– Знал, что говорит!

– Пойдем, душа моя! – Князь Скородум с облегчением взял дочь за руку. Ему хотелось скорее увести ее из этого священного и страшного места. – Пойдем домой!

– А меч куда? – Воевода Смелобор указал красной рукавицей на меч Громобоя, лежавший у подножия Макошина идола.

– Забери! – велел князь. – Вернется же он когда-нибудь…

Смелобор покачал головой, да и сам князь не вполне верил в свои слова. Внезапное обращение Громобоя в коня и исчезновение в воде священного озера сразу оторвало его от людей, унесло в невероятные дали. Он, как видение, пришел из ниоткуда и ушел в никуда; в нем к племени смолятичей ненадолго наведалось божество, и не верилось, что оно посетит их еще раз ради какой-то забытой вещи. Боги своего не забывают – они оставляют людям святыни, как память о своем посещении.

– Оставь! – Повелин двинул посохом. – Пусть у богини лежит.

– Забери! – повторил князь. – Оружию у Макоши в дому не место.

Повелин не стал спорить. Воевода Смелобор сделал знак, Ратибор подошел к идолу, взялся за меч посередине ножен и хотел его поднять. Но удивительное дело – меч не поддался, словно стал вдесятеро тяжелее. Ратибор с удивлением посмотрел на свою руку, тряхнул головой, точно желая стряхнуть наваждение, ухватил меч обеими руками и снова попытался поднять. Меч не шевелился, как будто всей плоскостью ножен прирос к мерзлой земле перед идолом.

– Говорю же – не берите! – подал голос Повелин.

Сам Смелобор, с недовольным лицом, подошел к идолу, отстранил сына и взялся за меч. Покраснев от натуги, он наконец разогнулся, посмотрел на князя и качнул головой:

– Не дается.

– Великая Мать не отдает его! – сказал Повелин.

– Значит, будет меч хозяина дожидаться! – решил князь. – А другому в руки не дается – оно и к лучшему, пожалуй. Пойдем, воевода.

Князь уехал, народ стал расходиться из святилища. Многие оставались там до темноты – все надеялись увидеть еще какое-нибудь чудо. В Глиногоре до самой ночи народ сновал по улицам из ворот в ворота, по-всякому толкуя о произошедшем. На княжьем дворе тоже далеко за полночь в гриднице горели огни и раздавались голоса.

– Значит, за княжну нашу теперь бояться нечего! – говорили в дружине. – Как бы там ни вышло, а ее уж в жертву не потребуют!

– Нельзя же второй раз!

– Парень-то сам за нее пошел!

– Я тебе что говорю: эти Макошины служители завсегда своего не упустят! Говорили: надо жертву в озеро – вот и получили! Не одну, так другую!

– А парень-то, выходит, самому Перуну того… не сын ли?

– А ты что думал? Я-то сразу так и знал!

– Оборотень!

– И знак на нем! Говорят, княжна давно видала на нем знак!

– Наболтаешь тоже…

– Чего – наболтаю? Ты-то умеешь жеребцом оборачиваться? Князь же Огнеяр Чуроборский – сын Велеса, он умеет волком оборачиваться. А этот раз в коня умеет – значит, сын Перуна!

– А глаза-то вы у него видели? Огонь! Пламя палючее!

Княжна Дарована могла считать себя избавленной от всякой опасности, но это ее ничуть не радовало. Она не находила себе места, ей было тесно в горнице, а в гриднице – страшно, и она металась из угла в угол, то плача, то заламывая руки, не слушала ни уговоров, ни утешений. Все ее существо было так потрясено неожиданным превращением Громобоя, что все ее прежние тревоги показались пустяком. Ей было зябко, каждая жилка трепетала. У нее было странное чувство, как будто ее обманули. Громобой, которому она верила больше, чем самой себе, вдруг оказался оборотнем! В нем проявился тот же полубожественный-полузвериный дух, который так ужасал ее в Огнеяре. Само слово «оборотень» означало для нее дикую стихийную силу, далекую от упорядоченности и доброты. Буйное первобытное пламя против тепла домашней печки, завывание ветра против песни над колыбелью. Боги неба и подземелья против земли, против всего того, что несет людям Макошь. Сейчас Громобой казался ей таким же чуждым существом, как и Князь Волков, и Дарована содрогалась, вспоминая, как стояла подле него и даже позволяла держать свою руку.