Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

Я проследил движение одного, в коричневой упругой юбке маятника и понял, что мне движение его неинтересно и надежды никакие не важны.

Хорошо остаться без надежды, когда пустое сердце полно легкого сквозняка. Когда понимаешь, что все люди, которые держали тебя за руки, больше не удержат тебя и твои запястья выскользнут.

Раньше мы, да, все время держали друг друга за руки, я и она.

Проезжая город, я мог вспомнить каждую улицу, остановку, лавочку, каждый сквер, каждую аллею, каждый парк: все это было пройдено вместе, рука в руку, вдоль и наискосок. Куда же мы шли, куда шли мы, куда завлекло ее и меня?

А ведь какое было счастье — тугое, как парус.

Троллейбус вывернул мимо ларька, мимо светофора, ослепшего на солнце, мимо столба, уклеенного объявлениями о досуге, мимо резко вставшего прохожего в зимнем еще пальто. И здесь солнце, которое до сих пор бродило где-то над крышей троллейбуса, вдруг прянуло мне в глаза со всей силы, как окатило из весенней бадьи.

«Господи, спасибо тебе, — сказал я вдруг нежданно для себя, с искренностью такой, какая была разве что в моем первом, новорожденном крике, — спасибо тебе, Господи: у меня было так много счастья, я задыхался от счастья, мне полной мерой дали все, что положено человеку: прощение, жалость, безрассудный пульс нежности!»

«Верность и восхищение — только это нужно мужчине, это важнее всего, и у меня было это, у меня этого было с избытком!» — вдруг вспомнил я с благодарностью.

Я благодарил радостным сердцем и глазами, которые смотрели на солнце и видели огромный свет.

«Еще я знаю, что такое ладонь сына и дыхание дочери, — сказал я себе тихо, — но если я буду думать об этом еще секунду, я умру с расколотым сердцем».

Кондуктор уже посматривала на меня с раздражением, она поняла, что еду я, уже почти полный круг, в никуда. Ей явно хотелось сказать, что ее троллейбус не для того пущен в город, чтобы катать бездельников.

Мы приближались к мосту. Площади. Перекрестку.

«Мне нечего терять, у меня все уже было», — сказал я вслух и улыбнулся живым, казалось мне, обретшим новые мышцы, новую кожу, новую кровь лицом.

«Мне нечего терять, у меня все было, и никто этого не отберет», — сказал я себе.

«Я не волк, чтобы бегать от вас», — сказал я еще и вышел из троллейбуса.

«Я иду домой», — добавил я, закуривая на ходу.

Я не сбавлял хода и шел, легко отталкиваясь от земли, глядя в землю и улыбаясь самому себе. У подъезда я ловким щелчком бросил бычок, он отлетел далеко. Проследив его полет и его падение, я увидел ботинок, наступивший на мягко прикусанный мною фильтр.

— Хамас, твою мать! — сказал я, и мы засмеялись.

— Мать твою, Хамасище! — закричал я, и мы обнялись. — Ты откуда? Ты сбежал?

— Все нормально, — сказал он.

— А меня дома ждут, — внезапно вспомнил я с горечью, заглядывая Хамасу в глаза: может, он придумает что-нибудь, он на свободе теперь.

— Не, уже не ждут, — уверенно ответил Хамас. — Только что вышли. Между прочим, приветливо со мной поздоровались. «Приехал уже?» — спрашивают. «Приехал», — говорю. Велели передать тебе привет. Сказали, чтоб ты еще погулял. Сегодня на тебя отбой.

— Серьезно, Хамас?

— О таком не шутят. Это спецотдел конторы — по борьбе с терроризмом. Они возили меня в Саранск на опознание и тебя хотели везти. Но меня не опознали, и с тобой они передумали.

Мы перетаптывались, подталкивали друг друга, и мне хотелось немного станцевать или сделать кому угодно что-нибудь нежное. В мусорном контейнере, суровый и внимательный, ворошился бомж, и я с трудом удержался от желания обнять его и поцеловать в мохнатый и пахучий затылок.

Выйдя с Хамасом на майскую улицу, мы купили себе мороженого и ели его, похохатывая влажными белыми ртами. Мягкий асфальт стелился нам под ноги, и каждый встречный блудный пес приветствовал нас хвостом как единобеспородных, а иной из них влажно касался моей выставленной навстречу ладони своим мокрым, весенним носом.

Вечером мы опять поругались с женой.

Пацанский рассказ

Братик пришел из тюрьмы и взялся за ум. Б — Мама, — говорит, — я взялся за ум. Дай пять тысяч рублей.

Мать перекрестилась и выдала деньги, с терпкой надеждой глядя братику в глаза.

Братика звали Валек, а друг его был Рубчик.

Рубчику от папаши достался гараж. Дождавшись моего братика из тюрьмы, Рубчик предложил ему завязать с прошлым, устроить в гараже автомастерскую, тем и питаться.

Братик, в отличие от меня, умел делать руками все. Правда, последние семь лет он использовал руки для того, чтобы взламывать двери и готовить наркоту. Но предложение Рубчика ему понравилось, и парни стали думать, с чего начать. Решили купить убитое авто и сделать из него достойный тихоход.

Авто обнаружилось в нашей недалекой деревне — всеми боками пострадавшая белая «копейка», в грязных внутренностях которой отсутствовала половина тяжелых железных деталей. При этом «копейка» еще умела передвигаться, но уже не умела тормозить. Педаль тормоза болталась, как сандалия на ноге алкоголика.

Рычаг скоростей работал, но был удивительным способом обломан прямо посередине, отныне представляя собой острый штырь.

Братик рассмотрел машину, открыл капот, присвистнул и спросил у хозяина, сколько он хочет за свою красавицу.

— Десять, — сдавленно сказал хозяин, молодой парень с редкими волосами и частыми родинками на припухшем белом лице.

— Подумай еще несколько секунд и скажи что-нибудь другое, — попросил брат.

— Девять, — сказал хозяин.

— Не, мы так долго будем разговаривать. Короче, пять, и завтра деньги.

Хозяин кивнул припухшим белым лицом и спросил шепотом, даже не раскрыв, а как бы надув глаза:

— На дело машину берете? Кинете ее, поди, сразу.

Вид у небритого братика располагал к такому ходу мыслей. Братик засмеялся, подмигнул пухлому хозяину и пошлепал.

Дома сразу отправился к мамке за деньгами. У Рубчика тоже мамка была, но денег у нее не водилось никогда.

Мамка отдала деньги и долго вздыхала потом на кухне.

— Поехали в деревню за машиной? — позвал братик меня. — Проветримся.

Пока братик сидел свои шесть лет, которые ему скостили ровно вполовину за хорошее поведение и мамкины дары, Рубчик прикупил себе крохотную машинку иностранного производства. Ездила она резво, к тому же была полноприводной. Мы уселись в нее и закурили все трое сразу. Машина набрала скорость, и салон выветрило.

У Рубчика было приподнятое настроение, с пацанским изяществом он переключал скорости и цепко вертел «баранку».

На улице стоял вялый, словно похмельный, еле теплый август. Девушки спешили погреться на солнышке последней в этом году наготой.

Рубчик очень любил женщин, мы это знали.

— Пасите, какая тварь! — кричал он восхищенно и нежно, крутя головой. — Гляньте, как она идет! — Оставив без внимания дорогу, Рубчик повернул голову, насколько позволяли шейные позвонки.

— Смотри вперед, достал уже! — ругался братик.

— Ладно, не ссы, — весело отругивался Рубчик и спустя секунду вновь счастливо вопил: — Валек, я тормозну! Ты смотри, они готовы уже. Я тебе клянусь, они дадут прямо в машине, только в парк заедем!

Рубчик уже мигал поворотником, намереваясь припарковаться на автобусной остановке, где сияли глупыми глазами две разукрашенные школьницы.

— Рубило, ты сдурел, что ли? — злобился братик, хотя я-то знал, что внутренне он очень потешается.

Рубчик переключал поворотник, мы снова выворачивали на свою полосу, девочки печально смотрели нам вслед.

— На хер тебе нужны эти ссыкухи? — продолжал хрипло шуметь братик. — Мы тачку будем покупать или что?

— Все, еду, еду, хорош орать, — отругивался Рубчик, все еще косясь в зеркало заднего вида и по этой причине едва не въехав в зад иномарки, резко ставшей на мигающем желтом. Рубчик быстро сообразил, что делать, вылетел на встречную полосу, обогнул, жутко матерясь, иномарку и полетел дальше.

— На мигающий встал, даун! — орал Рубчик. — Он что, светофора никогда не видел?

Происшествие его немного отвлекло, и минуту он сосредоточенно курил. Братик включил радио и быстро нашел «Владимирский централ» или что-то подобное, только хуже.

До деревни было километров тридцать по трассе. В отсутствии девушек Рубчик разглядывал машины, одновременно беззлобно ругая всех, кто попадался нам на пути.

— Куда тащишься, дымоход! — материл он фуру. — Пасите, как едет! Тридцать кэмэ, не больше! Это куда он так доберется? Путевку на полгода ему выписывают, прикинь, Валек? Как вокруг света. «Я в Рязань еду, прощай, жена, свидимся не скоро», — изобразил Рубчик водителя фуры.

— А ты куда пылишь, телега? — Здесь он выруливал за двойную сплошную и оставлял позади машину российского производства, не забыв иронично взглянуть на водителя.

Впрочем, тех, кто обгонял его, Рубчик не материл и печально смотрел вслед: это были очень дорогие машины.