Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии - Бруно Латур

Или, скорее, это скольжение, начинающееся с крайних точек и идущее к центру и дальше вниз, заставляющее вращаться и объекты, и субъекты вокруг практики квазиобъектов и медиаторов. Мы не нуждаемся в том, чтобы привязывать наши объяснения к этим двум чистым формам — объекту или субъекту-обществу, поскольку они, напротив, представляют собой частичные и очищенные результаты центральной практики, которая одна только нас и интересует. Эти объяснения — продукт очищающего крекинга, а не первичных материй. Природа, на самом деле, действительно вертится, но не вокруг субъекта-общества. Она вращается вокруг коллектива, производящего вещи и людей. Субъект действительно вращается, но не вокруг природы. Он возник из коллектива, производящего людей и вещи. Срединная Империя наконец-то обрела свою репрезентацию. А природа и общества стали ее сателлитами.

От посредников к медиаторам

Как только мы осуществляем коперниковскую контрреволюцию и как только мы устанавливаем квазиобъект под прежними вещами-в-себе и прежними людьми-между-собой, а также на равном расстоянии от тех и других, то, возвращаясь к нашей обычной практике, мы замечаем, что нет никаких оснований ограничиваться двумя разновидностями онтологии (или тремя, если считать отграниченного Бога).

Является ли вакуумный насос, до сих пор служивший нам в качестве примера, еще одной полноправной онтологической разновидностью? В мире, где имеет место коперниковская революция, мы должны разделить его надвое; первая часть отправилась бы на левую сторону и стала бы «законами природы», вторая пошла бы на правую сторону и стала бы «английским обществом XVII века»; и, возможно, третья часть, сам феномен, маркировал бы пустое место, где два первых должны были бы оказаться сшитыми друг с другом. Затем, умножая количество посредников, мы должны были бы сблизить то, что только что разделили. Мы должны были бы сказать, что лабораторный насос «открывает», или «представляет», или «материализует», или «позволяет схватить» законы природы. Мы сказали бы также, что «представительство» богатых английских джентльменов позволило «интерпретировать» давление воздуха и «принять» существование вакуума. Все более приближаясь к точке разделения и встречи, мы должны были бы перейти от общего контекста к контексту локальному и показать, как действия Бойля и давление Королевского общества позволили ему осознать недостатки и дефекты насоса, а также имеющие место утечки и аберрации. За счет увеличения количества посредничающих звеньев мы пришли бы к тому, что воссоединили две части, первоначально бесконечно удаленные от природы и социального.

Предположив, что симметричные историки существуют, я описал оптимальное положение вещей. На практике, однако, будут существовать лишь историки Англии XVII века, которые вообще не будут интересоваться никаким насосом, если не считать того, что для них он чудесным образом упадет с Неба Идей и даст возможность этим же самым историкам установить свою хронологию. С другой стороны, ученые и эпистемологи опишут физику пустоты, ни в коей мере не занимаясь ни Англией, ни даже Бойлем. Давайте оставим эти две асимметричные задачи, одна из которых упускает из виду нечеловеков, а другая — людей, и попробуем подвести итог предыдущего объяснения, стремившегося при всем том остаться симметричным.

Если исходить из такого объяснения, то ничего существенного не произошло. Чтобы объяснить феномен нашего воздушного насоса, мы попеременно что-то вытягивали то из ящика, который с незапамятных времен содержит в себе природные существа, то из ящика, в котором находятся неизменные пружины социального мира. Природа всегда оставалась тождественна себе самой. Во все времена общество содержит в себе одни и те же ресурсы, одни и те же интёресы, одни и те же страсти. В нововременной перспективе природа и общество являются тем источником, который позволяет создавать объяснения, поскольку сами они не нуждаются в том, чтобы их объясняли. Конечно же, посредники, роль которых состоит именно в том, чтобы установить связи между двумя полюсами, существуют, но они устанавливают эти связи только потому, что сами лишены онтологического статуса. Они только транспортируют, передают, перемещают силу двух реальных сущностей — природы и общества. Конечно, они могут плохо справляться со своими задачами, могут не заслуживать доверия или просто быть слишком грубыми. Но их недостаточная надежность не наделяет их никаким самостоятельным значением, поскольку, напротив, она как раз и подтверждает их статус посредников. Они не имеют своей собственной компетенции. В худшем случае это — «рабочая скотина» или рабы, в лучшем — верные слуги.

Если мы осуществим коперниковскую контрреволюцию, тогда нам придется намного более серьезно отнестись к работе посредников, поскольку речь уже не идет о том, что они просто транслируют могущество природы и могущество общества и поскольку все они тем не менее производят точно такие же эффекты реальности. Если мы подсчитаем теперь все единицы, обладающие независимым статусом, то обнаружим, что их гораздо больше, чем две или три. Мы насчитаем их десятки. Терпит природа пустоту или нет? Возникает в насосе подлинный вакуум, или туда просочился тончайший эфир? Каким образом свидетели из Королевского общества собираются определить, возникают утечки в насосе или нет? Как английский король отнесется к тому, что мы вновь станем говорить о свойствах материи и будем устраивать частные собрания именно тогда, когда проблема абсолютной власти уже близка к разрешению? Подкрепляется ли подлинность чудес материальными механизмами или нет? Станет ли Бойль уважаемым экспериментатором, если он посвящает себя решению этих низменных экспериментальных задач и отказывается от дедуктивного объяснения, которое одно только и достойно ученого? Все эти вопросы больше уже не содержатся между полюсами природы и общества, поскольку заново определяют то, что может природа, и то, что есть общество. Природа и общество не являются больше объясняющими терминами, но предстают в качестве того, что требует одновременного объяснения (Latour, 1989а). Вокруг работы насоса рождается новый Бойль, новая природа, новая теология чудесного, новая социабельность ученого, новое общество, которое отныне будет включать в себя вакуум, ученых и лабораторию.

Мы больше не будем объяснять инновацию воздушного насоса, попеременно опуская руку в два разных ящика — природу и общество. Напротив, мы наполним их заново или, по крайней мере, существенно изменим их содержимое. Природа, как и английское общество, выйдут из лаборатории Бойля измененными, но в той же самой мере изменятся и Бойль и Гоббс. Такие метаморфозы останутся непонятными, если исходить из того, что с незапамятных времен существует только две сущности — природа и общество, или, иначе говоря, есть природа, которая остается вечной, и есть общество, которое одно только и приводится в движение историей. Метаморфозы, напротив, станут объяснимыми, если мы перераспределим субстанцию между всеми сущностями, составляющими эту историю. Но тогда они перестанут быть простыми, более или менее надежными посредниками. Они становятся медиаторами, то есть акторами, обладающими способностью переводить то, что они транспортируют, заново это определять, заново развертывать, но также и предавать. Рабы снова стали свободными гражданами.

Открывая перед всеми медиаторами бытие, которое, вплоть до настоящего момента, оставалось в плену природы и общества, движение времени становится более понятным. В мире коперниковской революции, где все должно удерживаться между двумя полюсами природы и общества, история, в сущности, не принималась в расчет. Все только и занимались тем, что открывали природу, или разворачивали общество, или прилагали одно к другому. Феномены были ничем иным, как встречей двух изначально данных элементов. Случайная история существовала, но она касалась лишь людей, оторванных от необходимого порядка естественных вещей. Но только с того момента, как мы начинаем отталкиваться от середины, переворачиваем направления объяснения, принимаемся за субстанцию, аккумулировавшуюся на двух противоположных полюсах, чтобы перераспределить ее по всей совокупности посредников, возвышаем последних до статуса полноценных медиаторов, — только тогда история оказывается действительно возможной. Теперь время существует не для виду, а на самом деле. Что-то на самом деле произошло с Бойлем, сопротивлением воздуха, вакуумом, воздушным насосом, королем и Гоббсом. Все они в итоге изменились. Все сущности стали событиями, и сопротивление воздуха стало событием в той же мере, что и смерть Керубино. История больше не является только историей людей, она также становится историей природных вещей (Serres, 1989а).