Чешежопица. Очерки тюремных нравов - Вячеслав Майер

Водворив подследственного в карцер, Е. А. Дубровин начинает добиваться сотрудничества с ним: приходит в цивильной одежде, угощает чаем и просит сообщить о деле поподробнее, о разговорах с сокамерниками. Ездит домой к подследственным и получает от них деньги, ценности, книги (он любит читать зарубежные детективы), адреса нужных людей, особенно женщин. Последние в цене, он и его ребята используют их для своих утех и похождений. Жена одного скульптора-могильщика стала его любовницей, а законный муж в это время получил смягчение режима — просторную светлую хату со шконкой и в придачу глухонемого педераста, рабочего Челябинского тракторного завода и лауреата премии 1985 года в Праге среди глухонемых мнемонистов Европы.

Власть тюремщиков необъятна: можно отослать осужденного в дальняк, а за плату оставить в местной зоне. И даже не в зоне, а при тюрьме на разных хозяйственных работах. Можно подследственному организовать ночью нужное свидание с подельником — крупным воротилам подобное свидание обходится до десяти тысяч рублей. Кто обнаружит такое нарушение УПК РСФСР? Свидания в тюрьме устраиваются с кем угодно. Результат — один получает десятку, другой — ИТР, где четыре месяца приравниваются к году выплат и такой прямо с суда попадает в объятия семьи и друзей. Процветает ныне уже в майорском звании Евгений Александрович Дубровин, не нарадуется на свои возможности. Кем бы он был, если после института стал бы работать на инженерной должности? Прорабом перестройки? Проектировщиком в проектной конторе? Короче, никем. Доходна и выгодна служба в тюрьме, к тому же можно проводить исследования по народам, которых в Союзе по переписи 1926 года было 194, а ныне прибавились новые — вьетнамцы, кубинцы, на подходе китайцы. Работы непочатый край. Весь в творчестве, майор Дубровин — предложил в своем коридоре оборудовать специальную камеру для гермафродитов и добился, чтобы им как женщинам приносили горячую воду и вату. (Видно, что перестройка коснулась и тюрьмы). Вата — материал дефицитный, передается в обмен на чай педерастам.

Зоновское восприятие национальных отношений столь же причудливо и изменчиво, как обожание советскими философами вождей народа. В младые годы писали: «Сталинское руководство — залог успехов Советского Киргизстана» (доктор философских наук М. С. Джунусов); ныне тот же Масхуд Садыкович советует националистам-перестройщикам руководствоваться методом Михаила Горбачева.

ВОР КАК ТАКОВОЙ

В изъятии у себе подобного есть нечто от подвига, и многие люди, как ни крутись, воры. Один увел, отбил жену у другого. Как назовешь это явление? Конечно, воровство. Правда, ему нашли другое, поэтическое определение: любовь. Они, дескать, друг для друга созданы. Воровство, осуществляемое повседневно и ежечасно — известное воплощение идеи равенства. Справедливо же — попользовался, отдай другому. Бывает, что и воры отдают что-либо даром, как бы возвышаясь над хозяйкой их души — собственностью. Воровство — профессия вечная и немеркнущая, а в условиях социализма — советского, паханского толка — она получила столь широкое распространение, что стала формой существования и повышения благосостояния масс. «Не унесешь, не проживешь», «Вор вора видит издалека» — мировоззрение зрелого, развитого, доношенного социализма.

Прогресс, как ему и положено, внес в ремесло свои особенности: раньше были обозники, ныне — автоугонщики; в прошлом — форточники, ныне — квартирные взломщики; в сейф влез — медвежатник, в карман — карманник; в госказну — партийный мафиози.

Ежели представить преступность как изящно растатуированную матрешку, то воровской мир в ней самый емкий. В ней пребывает своя аристократия и ее подданные, гордые одиночки и коллективисты, виртуозы-умельцы и просто хапуги, последних даже стыдно относить к классу воров.

Фаруху Усманову далеко за восемьдесят, он вор-карманник одиночка, за все годы советской власти своему ремеслу не изменил. Ни разу не влетел: как чувствовал «наседание», так сматывался в другие города необъятного Союза. Работает только по-ремесленному, руками, специалист по части кошельков и бумажников, не мелочится, действует без моек и шулерского подталкивания. Фарух благороден, опорожняет карманы только мужчин. На дверях не виснет, автобусы и вообще движущийся транспорт обходит стороной. Его стихия — рынки, их он знает, помнит с десятых годов, различает по вкусу и запаху: приторно-слащавый самаркандский, голосистый — нальчикский, самодовольно-поросячий — тбилисский, холодный — свердловский, вокзальный — бессарабский (киевский), разноцветный — московский. Бывал и на благовещенских, и на южно-сахалинских. На всех рынках он продает и покупает, и несет с астраханского, к примеру, с тыквой-кубанкой сумму на много месяцев житья. Ведь ему не только себя надо обеспечить, но и многочисленную семью — непутевых детей, ставших при социализме и ушедших на пенсию инженерами, агрономами, бухгалтерами. Так они и прожили в неведении о том, что их папа-травник на самом деле — карманник. Его считают продавцом мумие, собирателем трав и никому в голову не придет, что при всей трескотне о целебности этого снадобья на его продаже и сборе и месяца не проживешь. Мумие он сварил еще в тридцатых на одном хивинском кладбище из вывернутых ветром из песка всохших трупов и вот так для отвода глаз уже более полста лет продает чертово варево, советуя по крупицам на кончике ножа добавлять в кипяченую воду и размешивать серебряной ложечкой. Многим помогает.

Жиган — вор-профессионал, домушник. Восемнадцать лет отбухал за вторжение в быт граждан и экспроприацию экспроприированного. Профессиональность у него во всем: в нервности, осторожности, переживаниях — вдруг не получится, в уязвимости. Все мозги Жигана забиты недоверием к людям — не ворам. Из-за них он столько лет мытарился, столько здоровья потерял. Квартиры он вычленяет долго, продуманно. Замки щелкает, как орешки кедровые, без внешнего повреждения. Каждый вновь появившийся замок в отечестве подвергает собственному анализу. В его руках они крошатся и хрустят: в скважину вставляет вату, пропитанную заранее спиртом и, поджигает, от высокой температуры пружины лопаются и запоры сами вываливаются. Некоторые открывают постукиванием. К каждому замку свой подход — набор отмычек, ключей, зажимов, домкратиков, пилок. Войдя в помещение, сначала успокаивается (раньше бывало выкуривал папиросу и выпивал рюмку водки), садится и размышляет, не ошибся ли он в выборе. Он считает, что граждане не умны по части прятания, хотя об этом думают. Любит вспоминать трудные случаи своего ремесла, своей смекалкой гордится.

На Урале, а там народ мастеровой и остроумный, он в одной «хавире» — квартире чиновника не обнаружил ни денег, ни золотишка. Знал, чувствовал, что есть сумма приличная. Перед уходом, опустился в кресло и раскрыл «Вопросы ленинизма» И. В. Сталина. Текст был на плохой, рыхлой бумаге и плохо читался. Пришлось включить свет. Ага, ясно. Книгу поставил на полку и прощупал абажур — в нем были драгоценности и несколько тысяч. На Урале предпочитают ценности в технике хоронить — в старых утюгах, ручках молотков, под умывальниками и кранами, в унитазах, пылесосах, стиральных машинах.

Они в одном правы — при пожарах эти ценности могут сохраниться.

А вот иркутяне стараются хоронить деньги под клеенками и бумажной подстилкой в шкафах, под скатертями, коврами, приклеивать и вшивать в одежду, в сапоги. Москвич боится денег, дома не держит, несет их в сберкассы или, по-столичному это считается хорошим тоном, одалживает субъектам, у которых и без того «куры денег не клюют». Это делается для того, чтобы держать их в приятной зависимости. В Средней Азии деньги шукать не просто, прячут в банках-склянках и прямо в землю. В земле искать труднее всего. Интересны были воровские гастроли на Украине, где так прячут, что сами забывают, приходится помогать в поисках. В одном дворе Жиган нашел деньги в свином навозе, в другом — сверток положили в печку летней кухни.

Воровская жизнь превратила Жигана в тонкого знатока человеческих душ. У крупного академика при осмотре квартиры и трешки не найдешь, зато можно побаловаться содержимым холодильника — коньячком, финским сервелатом, копченым балычком, черной икоркой с маслицем вологодским на ржаном хлебе свежей выпечки. Грязный базарный цветочник навряд ли станет обременять дом деньжатами, но вот в гардеробе найдется отменный костюмчик из добротного материала, всего раз примеренный при покупке.

Профессия приучила Жигана приглядывать за гражданами отечества. Приметил он как-то перед рассветом зимой человека с сумой и саночками, потом его же с сумой и велосипедом в летнюю пору, бодро потрошащего помойки города. Присмотрелся, что он частенько бывает на городских свалках, узнал, что работает фотографом в НИИ, женат, двое детей, мать-старушка. Жена — скромная техничка, так, по совету социолога И. В. Бестужева-Лады, стали в стране победившего социализма, чтобы не оскорблять слуха, называть уборщиц. Говорят с акцентом — немцы. Однажды потрошитель помоек совсем поверг Жигана в удивление — он его увидел бегущим на лыжах. Что же поразило спеца-товароведа? То, что вместо гетр лыжник надел оторванные рукава свитера. Ага — скряга! Явно есть деньжата, да немалые. Вычленил жилье и для ознакомления посетил соседнюю квартиру, где по-камерному, приложив кружку к стенам, прослушал весь строй и быт семьи.