Утро - Ветер - Дороги - Валентина Мухина-Петринская

Я вдруг поняла, что как это ни странно, но хулиганку Зинку я все-таки любила больше чистой, как горный лед, воспитанной и одаренной Геленки. Грудь моя разрывалась от рыданий.

- Перестань, - прошептала Зина, - Владя!

Я подняла на нее залитое слезами лицо. Она удовлетворенно улыбалась.

- Я знала, что ты обо мне поплачешь, - сказала она.

У нее уже изменился голос: стал глухим и низким. Я продолжала плакать, но уже тише, слезы попадали в рот соленые, как морская вода.

Немного погодя Зина сказала:

- Спасибо, Владя. Мне уж так надо было, чтобы кто-нибудь обо мне поплакал...

Зина в изнеможении закрыла глаза.

Потянулись долгие мучительные часы - очень долгие и очень мучительные. У Зины было крепкое, здоровое сердце, не задетое ножом преступника, и оно не хотело переставать биться. У нее был здоровый юный мозг, и он не хотел давать команду о прекращении борьбы... Он давал команду бороться, хотя тело умирало.

Врачи делали все, чтобы спасти Зину. Дядя Александр съездил домой и опять вернулся в клинику. Новокаиновая блокада, переливание крови, вливание противошокового раствора, капельные вливания растворов и крови. Когда Зина начинала задыхаться - кислород, глюкозу, инсулин, какие-то еще лекарства и уколы. Измучили они ее, но я понимала: надо было бороться до конца.

Зина лежала словно без сознания, закрыв глаза, стиснув зубы - дыхание вырывалось со свистом, серое лицо искажено страданием, но время от времени она открывала гласа, чтоб взглянуть, здесь ли я.

- Владя... ты здесь ?

- Я никуда не уйду, Зина, я буду за тобой ухаживать.

- Не уходи... карауль меня... Я боюсь.

Вечером для меня Принесли раскладушку, постелили постель, и Вина успокоилась. Как будто я могла бросить ее в такой час.

Заглянула Наташа: меня вызывали к телефону. Зина была в забытьи, и я посадила на свое место Наташу, чтоб Зина не испугалась, когда придет в себя.

Звонил Ермак. Из угрозыска. И опять я не узнала его голос.

- Как Зина? - спросил он. Я рассказала.

- Это хорошо, что ты при ней, - сказал он. И как-то странно поперхнулся. - Слышишь, Владя, всю жизнь меня будет тяготить сознание вины. Если бы мы только раньше поймали этого лупоглазого зверя! Дождались, когда он сделал свое гнусное дело и сам поспешил прийти. Вот он - я! Всего лишь покушение на кражу. Пусть я получу взыскание, но я ему...

О чем он говорит? У меня в голове мутилось. Я не понимала.

- Слушай, Ермак, вы еще не поймали убийцу?

- Он у нас. Только не признается. Ничего, негодяй, расколется... С ума можно сойти.

- Ермак. Надеюсь, ты говоришь не о Валерии Шутове?

- Да. О нем.

- Шутов не убивал.

- Он убийца, Владя. В кустах нашли его записную книжку... Потерял, когда удирал.

- У него есть алиби совершенно точное.

- У него нет алиби. Прятался где-то на чердаках. Никто не видел.

(Какой идиотизм! Валерий Шутов показывает "благородство"... Даже не сослался на меня. Вот балда!)

- Слушай, Ермак... Ты меня хорошо слышишь?

- Отлично.

- Так вот, доложи своему начальству, что Валерий Шутов ночевал у нас, в папиной комнате. Пришел вчера в одиннадцать вечера, а утром я сама отвезла его на такси к вам, в угрозыск. Понятно? Не теряйте времени, ищите убийцу. Я пошла к Зине. Пока!

Я опустила трубку.

Теперь Ермак с ума сходит, но что поделаешь!..

Глава девятнадцатая

БЕЛЫЕ ЖУРАВЛИ

Я шла по коридорам клиники. Больные уже спали. В палатах потушили свет. Сквозь полуоткрытые двери доносились то спокойное дыхание, то стоны. Коридоры были длинные, и на каком-то расстоянии друг от друга стояли столики медсестер с лампами под плотным абажуром. Сестры читали или заполняли какие-то карточки.

Я никогда еще не была в больнице ночью - маму навещала часов в пять-шесть вечера. Чем-то мне больница напоминала корабль. И вдруг я вспомнила письмо Дана. Как он шел ночью пустынными коридорами корабля и машины стучали, как сердце здорового человека, и все было как будто спокойно, но рядом притаилась смерть. А потом Ян Юрис простился со всеми на корабле и ушел навечно.

Но старший механик был стар, он прожил добрую, долгую жизнь, и он уходил, удовлетворенный этой жизнью. А Зина Рябинина, кроме мутного тяжелого детства, которое она сама себе исковеркала, ничего еще не видела и не знала. И вот - смерть тоже бродила по коридору.

Я заглянула к дяде. Он увидел зареванное мое лицо и покачал головой.

- Дядя Александр, ты профессор, ты хороший хирург, неужели нельзя спасти Зину? Она ведь только стала человеком, и вот...

- Она родилась человеком, - поправил меня дядя. - Мы делаем, Владлена, что можем... Но эти негодяи так ее искромсали... Еще не пойманы?

- Поймают, они не там искали. Может, она все-таки выживет, дядя Александр?

Он как-то странно и грустно посмотрел на меня.

- Я завидую Сергею, - сказал он вдруг. - Не представляю своих ребят в такой ситуации... Это невозможно. Такая рационалистичность. Много рассудка и мало сердца. Словно их воспитала твоя мать.

- Она их тетка, - сказала я, всхлипнув, потому что он обошел вопрос о Зине.

- А ты ее дочь, - с досадой сказал дядя. - Не смогла же она сделать рассудочной и холодной тебя?

Я вернулась к Зине. Она только что пришла в себя.

- Ты здесь, Владя?

- Я здесь, Зинушка.

- Ты устала. Придвинь раскладушку... ляг рядом со мной. Держи за руку.

- Я посижу возле тебя.

- Нет. Ляг. Ты устала.

- Нужен подход к кровати, - пояснила Наташа. - Но мы сделаем так...

Мы осторожно подвинули кровать с Зиной на середину палаты. С одной стороны мы поставили раскладушку, а с другой был свободный проход.

- Тогда позови, если что... - сказала Наташа.

Я прилегла на раскладушку и взяла Зинину холодную руку в свои горячие.

- Владя! - зашептала Зина. - Ты не боишься, когда я буду... отходить... держать мою руку?..

- Ты поправишься, Вина.

- Ответь.

- Я буду держать тебя за руку. Я буду с тобой все время.

- Пожалуйста, Владечка, а то я... боюсь...

Она в изнеможении умолкла. Я лежала рядом, держа ее руку в своей. Потом я уснула незаметно для себя, как провалилась в сон, не выпуская ее руки. Проснулась, когда пришли врачи для очередной процедуры.

- Спят, как две сестрички, - сказала дежурный врач, -улыбаясь.

Я сконфуженно села. Когда все опять ушли, я уже. больше не спала.

- Зина, тебе очень больно? - спросила я шепотом.

- Очень...

- А ты почему не стонешь?

- Ты будешь плакать.

- Подумаешь, если и заплачу. Ты постони, тебе легче будет. Не сдерживайся.

После этого Зина стонала.

- Ты все ведь понимаешь? - спросила она вдруг. - Пусть Геленка не приходит на мои похороны.

- Ее сейчас нет в Москве. Она уехала на конкурс пианистов в Бельгию, кажется.

Мне хотелось сказать ей, что не Геленка виновата в ее неудавшейся жизни, а отец. Но разве могла я спорить! Не спор был ей нужен, не возражения, а ласка, чтоб не чувствовать себя одинокой в грозный, великий час. Я села рядом и стала тихонечко гладить Зинины волосы.

Слезинка медленно поползла по ее щеке.

- Словно мама, - сказала она и долго молчала. Потом окликнула меня. .

- Зажги свет поярче...

Я включила свет и подвинула кровать к окну, чтоб свет не бил ей в глаза.

- Владя!

Я наклонилась.

- Владя, спой мне... тихонечко... ту песню про журавлей. Спой. Спой!

Я могла бы, конечно, сослаться, что не помню слов. Но я их помнила. И я тихонечко напела ей песню Гамзатова.

- Еще, - попросила Зина.

И я снова, и снова пела ей совсем тихо:

Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый,

Быть может, это место для меня.

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле.

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на Земле.

- Владя, неужели я умру, и ничего больше не будет!.. Ничего. А может, и правда... С белыми журавлями. Видеть небо, солнце, облака, землю... Владя, это может быть?

- Конечно, может, - заверила я Зину.

Не могла же я вести антирелигиозную пропаганду у постели умирающей, охваченной ужасом. И я, комсомолка, рассказала ей, что, по верованиям индусов, человек после смерти может стать и цветком, и птицей, и любым животным или другим человеком.

- Человеком у меня не вышло... пусть белым журавлем... - четко произнесла Зина и опять закрыла глаза.

Но она не спала, так как все крепче сжимала мою руку.

Рано утром вынесли раскладушку, вымыли пол. Зина очень страдала. Почему-то обезболивающее не помогало. Лицо ее заострилось еще больше, а страдание так исказило его, что Зина не походила на себя.

Врачи уже не уходили, и я поняла, что это агония. Я села рядом и взяла ее за руку.

Врач и медсестра присели на стулья у двери, Наташа стояла, прислонившись к косяку, и плакала.

- Наташа плачет, - прошептала я Зине.

- Правда?

- Наташа, иди сюда, - позвала я.

Врач что-то пробурчала недовольно. Наташа подошла и поцеловала Зину. Зина слабо улыбнулась, довольная, что еще один человек о ней плакал. Разве врач понимала, что это было нужно умирающей - чтобы о ней кто-то плакал. Ничего она не поняла.