Его знала вся Москва. К столетию С. Д. Индурского - Евгений Сидоров

Михаил Ботвинник во время турниров признавал только один способ передвижения. На каждую встречу шел пешком.

Михаил Таль, пока ему сопутствует успех, не меняет «везучего» костюма, галстука и… карандаша. Но стоит ему проиграть партию, как на следующую игру является в другом костюме, в другом галстуке, а в руках у него другой карандаш.

Случилось, однако, и такое, что поколебало у мастеров древней игры веру в приметы.

Однажды Борис Спасский, который никогда не читал во время турниров газетных отчетов о своих играх, отложил партию в чрезвычайно сложном для себя положении. Домашний анализ ничего не дал, партия представлялась проигранной. На следующий день на доигрывании он признал себя побежденным.

В кулуарах его соперник предложил проанализировать партию и доказал, что она была отложена в ничейном положении.

– Позвольте, – удивился гроссмейстер, – когда вы успели прийти к такому выводу?

– Сегодня утром, – ответил соперник. И, смущаясь, пояснил: – Видите ли, у меня есть примета. Я, как и вы, никогда не читаю газетных обозрений тех партий, которые не закончил. А сегодня, уверенный в том, что партия фактически выиграна мною, прочитал отчет о ней. И представьте себе, комментатор нашел единственно правильное решение, которое обеспечивало вам ничью… Признаюсь, если бы вы предложили мировую, я бы, не возобновляя игры, согласился.

Перепутал

Он выжидающе остановился в дверях – высокий, седой, с черными лохматыми бровями. Обаятельно улыбнулся и пробасил:

– Давайте знакомиться: Харцизский Иван Николаевич, художник. Вы соус «Южный острый» ели когда-нибудь?

Я пожал плечами.

– Так вот, этикетка на банке – мое произведение. Я пришел, впрочем, не по этому поводу. Буду откровенен до конца, как с лечащим врачом. Прежде чем изложить что к чему, я хочу поставить точки над «i». Я ни в чем не виноват.

Я слушал его, не перебивая.

– Моя первая жена была ужасной женщиной. Я прожил с ней целых пять лет, каждый год был сплошным кошмаром. В конце концов я был вынужден оставить ее и двух детей, а ведь я любил их.

Полгода ходил как в тумане, пока не встретил Любовь Андреевну. Мне показалось, что я нашел то, что искал.

Она была отзывчива, скромна, интеллигентна, разбиралась в живописи. Но только один год. Потом я убедился, что жестоко обманут. Я полюбил эгоистку. Она кормила меня пищевыми брикетами, бульонными кубиками! Я сам стирал себе сорочки. Я стал опускаться, мое дарование зачахло. Короче, я вынужден был оставить ее и ребенка, которого по сей день люблю до безумия. Я ушел к Антонине Петровне. Лучше бы не уходил. Полгода совместной жизни с нею открыли мне глаза. Это был феодал в юбке. Она хотела превратить меня, художника, в подкаблучника. Я натирал полы, я сдавал стеклянную тару, я шинковал капусту!.. Я взбунтовался и ушел к Марии Николаевне. Лучше бы не уходил!..

Моя новая жена была соткана из противоречий и лжи. Поймите меня правильно: я не стяжатель, я не раб вещей, я, если хотите, раб любви. И я не могу вытерпеть лжи. Ну зачем она говорила мне перед женитьбой, что ей в наследство от покойного мужа остались библиотека, дача, машина? Библиотека оказалась покосившимся шкафом с несколькими десятками книг из тех, что букинистические магазины не принимают. Так называемая дача – просто развалившаяся сторожка. А машина? Старая инвалидная коляска, проржавевшая до дыр. И вот я спрашиваю вас: зачем было опутывать меня ложью?

– Простите, – прервал я наконец монолог, – зачем вы все это мне рассказываете? Что привело вас в редакцию?

– Как что? Фельетон! Я надеюсь, что после всего рассказанного мною вы фельетона обо мне не напечатаете.

Я проверил. В редакции такого фельетона не было. Он ушел успокоенный и удовлетворенный.

На следующий день в одной из газет я обнаружил фельетон под заголовком «Раб любви».

Вот что может натворить склероз…

Сверхоперативность

22 февраля на 4-й странице появилось объявление в траурной рамке: некая организация с глубоким прискорбием сообщала о смерти сотрудника, последовавшей 23 февраля.

Соболезнование почему-то выражалось только семье покойного.

Сила рекламы

Приятель редактора поместил в рекламном приложении к «Вечерке» объявление о том, что он продает гарнитур импортной мебели.

Жена друга капризничала: по ее мнению, гарнитур не подходил к новой квартире.

Напечатали. События развивались с быстротой молнии. Утром следующего дня приятеля разбудил телефонный звонок. Мягкий баритон попросил ответить на некоторые вопросы, называя мебель несколько фамильярно «она». Имеет ли «она» паспорт, нуждается ли в обновлении, почему «она» продается дома, а не через комиссионный магазин. Ответы, видимо, удовлетворили.

– Понятно, – прозвучало в телефонной трубке. – Бегу за машиной.

А потом пошли беспрерывные звонки. Поначалу владелец гарнитура подробно объяснял, что гарнитур вывезен, деньги получены. А звонки продолжались.

Редактор посоветовал подключить к телефону автоматического «секретаря». Записали лапидарный ответ: «Продано».

Посетив друга, редактор полюбопытствовал, как реагируют претенденты на ответы автомата.

– Послушай сам, – ответил хозяин дома.

Редактор поднял трубку и услышал старушечий голос:

– Сыночек, в сотый раз слышу – ты говоришь «продано», а не отвечаешь, что именно?

Это была родная мама хозяина гарнитура…

Военный корреспондент

Во время фронтовой командировки 1942 год

В газете «Московский комсомолец»

Редактор «Вечерней Москвы»

С Сергеем Михалковым в Карловых Варах

С Арамом Хачатуряном и Николаем Рыкуниным

Эстафета по Садовому кольцу на приз газеты «Вечерняя Москва».

Редактор поздравляет победителей.

С футболистами «Спартака». Рядом Константин Бесков.

С главным редактором «Вечерней Праги» Франтишеком Неблом

Внук унаследовал профессию деда.

Дмитрий Сидоров, специальный корреспондент «Коммерсанта» в Вашингтоне.

Совещание на лету

Этот полный, среднего роста человек с массивными роговыми очками на носу пришел в ту самую минуту, когда электрический звонок возвестил о начале летучки. Летучками в редакциях называются совещания на лету, которые иногда длятся часами. На этот раз уложились в 75 минут.