Американец, или очень скрытный джентльмен - Мартин Бут

— Начальная скорость? — осведомилась она.

— Не меньше трехсот шестидесяти. Пламегаситель уменьшает ее метров на двадцать в секунду, не больше.

Она рассмотрела отметины на металле, оставшиеся от серийного номера, который я свел кислотой.

— «Сочими», — объявила она безапелляционно.

— Восемьсот двадцать первый.

— Я таким еще никогда не пользовалась.

— Удобный, увидите. Я сбалансировал его под более длинный ствол. Точка равновесия теперь чуть дальше магазина. Это непринципиально, так как стрелять вы будете, полагаю, из стационарной позиции. — Ответа на это не последовало. — Отдача минимальная, — продолжал я, — а наводить можно даже на самую мелкую цель.

Она снарядила магазин двумя патронами, выбрав те, что в оболочке, расставила ноги пошире, прицелилась. Легкий ветерок, дувший под каштаном, прижал легкую летнюю юбку к загорелым икрам. Она не стала ставить локоть на машину для стрельбы с упора, как это делал я. Она была моложе, молодость и оптимизм придавали ее рукам твердость. Раздалось кратчайшее «так-так». Еще мгновение она держала пистолет наведенным, потом опустила его стволом вниз. Пистолет вполне мог сойти за охотничью винтовку, а она — за благородную леди, стреляющую осенним днем фазанов на землях собственного поместья.

— Прекрасная работа, господин Мотылек. Большое спасибо. Я правда очень признательна.

Она чуть-чуть подправила ногтем регулировку оптического прицела. Вряд ли вертикальный винт провернулся больше чем на четверть оборота. Потом снарядила полный магазин и снова выстрелила.

Я поднес бинокль к глазам и посмотрел на цель. Никаких сомнений — это был нарисованный серебряной краской силуэт «Боинга 747–400», длиной метра полтора. Наверху вытянутая кабина. Аккуратно прорисован загнутый вверх край крыла. Передний люк, тот, через который входят в первый класс, затушеван. В нем просматривался силуэт человека. По центру в силуэте виднелись две дырки. На камне над самолетом я разглядел царапины от срикошетивших пуль.

Итак, она собирается застрелить пассажира международного рейса — либо в момент его отлета за границу с целью изменить мир, либо когда он будет возвращаться домой, успешно произведя соответствующие измения.

В магазине оставалось еще двадцать восемь патронов в оболочке; она снова прицелилась. Я смотрел на цель в бинокль. Так-так-так-так! Там, где была голова силуэта, на камнях появился еще один шрам. В теплом воздухе поплыли клочки картона.

— Вы прекрасно стреляете, — не удержался я.

— Да, — ответила она почти без всякого выражения. — Работа такая.

Она снарядила полный комплект патронов со свинцовыми пулями, со щелчком вставила магазин в приклад и передала пистолет мне.

— Ступайте к камням, — приказала она, — и стреляйте в мою сторону. Ну, например… — она огляделась, ища подходящую цель, — вот по этому кусту за желтыми цветочками. Две очереди с перерывом, скажем в пять секунд.

Я отошел к камням, обернулся и взглянул на нее. «Ситроен» был надежно спрятан в густой тени каштана. Видел я только ее юбку и блузку. Это не просто испытание оружия, это еще и испытание доверия. Я поднял пистолет к плечу — она повернулась ко мне лицом.

Я прицелился в желтые цветы, задержал дыхание и нажал на спуск. Первая очередь. Желтые цветочные головки, похоже, остались не задеты. А я был уверен, что целил прямо в них. Я медленно сосчитал до пяти и снова выстрелил. В прицел мне было видно, как два стебля с золотистыми цветками упали набок.

— Очень хорошо, — похвалила она, когда я вернулся к машине. — Просто отличный пламегаситель. Я не смогла понять, откуда стреляют.

Она достала из сумки еще один конверт, в точности такой же, как и первый, — обыкновенный коричневый почтовый конверт без каких-либо надписей.

— Боекомплект и пистолет нужны мне к концу следующей недели. И заодно подтяните, пожалуйста, регулировочные винты на прицеле. Слишком свободно ходят. Еще удлините приклад на три сантиметра. Кроме того, мне нужен магазин на шестьдесят патронов. Знаю, он будет громоздким и может слегка сбить баланс, но…

Я кивнул, выражая свое согласие, и сказал:

— Я и сам думал о шестидесятизарядном. Баланс, как вы сказали, от этого слегка собьется. Но если вас это не смущает, я сделаю. Это несложно.

— Футляр есть?

— Чемоданчик, — ответил я. — «Самсонайт». Самый обыкновенный. Цифровые замки. Может, предложите число для шифра?

— Восемьсот двадцать один, — сказала она.

А потом сноровисто разобрала пистолет, завернула все части в куски ткани и положила обратно в рюкзак. Конверт с деньгами я засунул туда же. Потом подобрал гильзы.

— Что предлагаете с ними делать? — спросила она.

— В прошлый раз я выбросил гильзы в озеро.

Пока я распаковывал еду, она спустилась в долину; я видел, как она побросала гильзы в воду, и мимоходом подумал, а не всплывет ли опять рыба.

Усевшись на плед у самого края тени от ореха, она взяла в руки бутылку и внимательно рассмотрела этикетку.

— «Аспринио». Я плохо разбираюсь в итальянских винах. Шипучее.

— Frizzante, — поправил я. — Vino frizzante.

— Вы приезжаете сюда рисовать бабочек?

— Нет. Я приезжал испытывать «Сочими». И рисовать цветы.

— Художник — хорошее прикрытие. Им дозволяется вести себя эксцентрично, шляться по диким местам, работать ночами, встречаться со странными личностями. Никто не видит в этом ничего особенного. Пожалуй, я когда-нибудь тоже стану художницей.

— Только для этого, — напомнил я, — нужно уметь рисовать.

— Рисовать я умею, — произнесла она с невеселой улыбкой. — Запросто нарисую красную бусину на любой голове с расстояния в триста метров.

Я не стал отвечать — просто не подыскал подходящего ответа. Одно было ясно. Со мной рядом был настоящий профессионал, один из лучших. Интересно, какие из происшествий, о которых я читал в газетах или слышал в международных новостях Би-би-си, были делом ее рук и мозгов?

Она отрезала себе ломтик моцареллы.

— А это что?

— Сыр из молока буйволицы. Не исключено, что изготовлен неподалеку от той деревушки у начала проселка.

— Терранеры? Я видела там буйволов в поле.

— Вы очень наблюдательны.

— А вы разве нет? Потому-то мы оба до сих пор живы. — Она бросила взгляд на циферблат «Сейко». — Мой поезд отходит от вокзала без пятнадцати шесть. Думаю, нам пора.

Мы собрали то, что не доели, и поехали обратно; «ситроен» качало и подкидывало на ухабах.

— Очень красивая долина, — сказала она, оглянувшись через плечо, когда мы поднялись на первый перевал. — Даже обидно, что вы меня сюда привезли. Мне бы хотелось открыть ее самостоятельно, а потом, когда-нибудь, поселиться здесь, когда уйду на покой. Но теперь вы об этом знаете…

— Я ведь много старше вас, — напомнил я. — К тому времени, когда вы уйдете на покой, я уже буду в могиле.

Когда я остановился возле станции, она сказала:

— Вы больше не занимаетесь доставкой — и я вполне понимаю почему. Но приехать сюда еще раз я не могу. Вы согласны встретиться на сервисной станции на автостраде — тридцать километров отсюда в северном направлении?

— Согласен, — ответил я.

— Через неделю?

Я кивнул.

— Около полудня?

Я кивнул снова.

Она открыла заднюю дверцу и взяла из машины свою спортивную сумку.

— Спасибо за замечательный день, господин Мотылек. — Она нагнулась к рулю и легко поцеловала меня в щеку — сухие стремительные губы скользнули по щетине. — И обязательно свозите сюда свою любовницу.

Она захлопнула дверцу и исчезла в здании. Я поехал домой, пребывая в легком замешательстве.

На Пьяцца дель Дуомо рыночная суета. Торговлей здесь занимаются со дня основания города: может, из-за рынка город и стал городом, потому что торговые ряды появились раньше строений, здесь было место сбора купцов, пастухов с высокогорья, бродячих монахов и целителей, шарлатанов и факиров, солдат удачи и наемников, разбойников и конокрадов, гадалок и чародеев, ростовщиков и торговцев грезами. На холме возле моста — там, где ведущая в долину дорога пересекает реку и сходятся все горные тропки, — собиралось целое мироздание. А почему, спросите вы, именно на холме? Чтобы обдувало ветром.

Мало что изменилось. Вместо лошадей теперь «фиатовские» грузовички, лотки стоят на козлах, а не на тележках, навесы сделаны из яркого полиэтилена, а не из просмоленной дерюги, но торговцы все те же. Каркая, как престарелые вороны, одетые в черное старухи горбятся над грудами овощей — багряного острого перца, тускло-зеленой паприки, вишневых помидоров, берилловых корней сельдерея. Юнцы в обтягивающих джинсах — шарлатаны, современные зазывалы и торговцы индульгенциями — теперь продают не обещания рая и не отпущение грехов, а дешевую обувь, футболки, электронные часы на солнечных батареях, подтекающие шариковые ручки. Мужчины постарше, в брюках и пиджаках, торгуют кухонной утварью, медными котлами, фабричным фаянсом, тайваньскими ножиками из стали и дешевыми пластмассовыми кувшинами. Другие лотки ломятся от сыра и ветчины, колбас и свежей рыбы, только сегодня выловленной в море, доставленной через горы благодаря туннелям на автостраде.