Сонджу - Вондра Чхан

Её дочь как будто резко выросла за пять дней её отсутствия.

Ещё несколько дней наедине с собой Сонджу, думая о Кунгу, улыбалась и плакала. Они провели вместе так мало времени, но расставаться было так тяжело. Прощаясь, они оба повернулись спиной, пряча слёзы. Раньше ей казалось, что всё, чего она желает – это увидеть его хоть раз, чтобы знать, что он жив. Но этого было недостаточно. Теперь ей хотелось увидеть его снова. В следующее воскресенье она отправила Кунгу письмо и сказала мужу, что снова поедет в Сеул. Тот не возражал. Теперь уже и неважно было, стал бы он возражать или нет – и он, вероятно, тоже это знал. Насколько ей было известно, он утратил над ней всякую власть и ничего не мог с этим поделать, не потеряв лицо.

Неделю спустя, в субботу, она встретила у ворот традиционного дома Кунгу строгую женщину лет сорока пяти. Взглянув на Сонджу всего раз, служанка отвернулась и внесла вещи Сонджу в гостиную. Затем она вышла из ворот, сердито щёлкнув замком. Вероятно, она была расстроена тем, что ей пришлось ждать, чтобы уйти сегодня домой, подумала Сонджу.

Первое, что Сонджу заметила в гостиной – это книжный стеллаж, заполненный европейскими и русскими произведениями литературы. Она взяла книгу и прочитала ровно двадцать одну страницу «Идиота» Достоевского, когда в ворота зашёл Кунгу.

Увидев Сонджу, он сказал:

– Я мог бы привыкнуть к твоему присутствию здесь.

Переодевшись, он принёс из кухни обеденный столик, сказав, что его служанка всегда готовит еду, прежде чем уйти домой. Во время их первой совместной трапезы он говорил о книгах, которые собирал, о том, какие книги тронули его, а какие – впечатлили. Она рассказала ему о книжном клубе, который организовала для женщин в деревне. Они говорили о многих вещах, как раньше.

Пообедав, они перешли в его комнату, и она села, прислонившись к стене. Он взял её за руку, улыбаясь. Это первое прикосновение потрясло её. Она ждала этого с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. Она рассказала ему о своей фантазии, в которой он обнимал её в лунном свете. Рассмеявшись, он обнял её и спросил:

– Вот так?

Она обвила его руками в ответ, прильнув к его плечу. Сказала:

– Во время войны я думала, что ты мог умереть. Я сама умирала тысячи раз, думая, что подвела тебя. Когда я умоляла мать подождать с замужеством до твоего выпуска, мне стоило сказать ей, что мы уже делили постель. Я слишком поздно это поняла.

Он крепче прижал её к себе и ответил:

– Теперь мы вместе.

Она подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и попросила:

– Кунгу, я хочу этого. Хотя бы раз. Чтобы жить без сожалений.

Мгновение он молчал.

– Мы можем пожалеть позже.

– Я не стану. А ты?

Они неспешно касались друг друга, как будто у них в запасе имелось всё время мира. Она почувствовала нечто новое. Она закрыла глаза, и её тело задрожало от острого, почти невыносимого удовольствия. Телом и разумом они теперь были практически женаты – и она ни о чём не жалела. Они обнялись и перекатились, смеясь. Потом они сели бок о бок и прислонились к стене. Он обнимал её за плечи. Перебирая её волосы своими длинными тонкими пальцами, он сказал:

– Во время войны я думал иногда, что больше никогда тебя не увижу.

Она слушала ровное биение его сердца и наслаждалась его запахом.

– Ты сражался на войне?

Кунгу помедлил, прежде чем ответить: он никогда не говорил поспешно. Всегда обдумывал свои слова.

– Это долгая история, – сказал он. – Мой дядя был антикоммунистическим активистом, так что он доносил на левых и сторонников коммунизма властям. Когда Север захватил Сеул, его семья эвакуировалась.

– А ты?

Она погладила его лицо, чувствуя кончиками пальцев его гладкий лоб, изгиб носа и губ, очертания челюсти.

– Мне стоило бы. Однажды солдаты Северной Кореи пришли ко мне домой и заставили присоединиться к их армии. Один мужчина от каждой семьи, сказали они. И они знали о моём дяде.

Она села и озадаченно посмотрела на него.

– Ты сражался за Север?

Она никогда не слышала о подобном, даже от горбуна или от её родственников в Тэджоне.

– Как и многие. Во время учений солдаты Северной Кореи говорили, что возьмут пленников с собой на север после окончания войны. Это было страшнее сражений: тогда я точно больше никогда бы тебя не увидел.

– Где ты сражался? – Голос её звенел от напряжения.

– Пятого июля была битва против американских войск в Осане. Победив там, Северная Корея двинулась на Тэджон.

– Я была в Тэджоне. Я думала, что ты тоже мог там быть, но даже не догадывалась, что ты сражаешься на вражеской стороне. Битва там шла невероятно напряжённая.

Она снова испугалась, представив, что Кунгу сражался в той бесконечной битве.

– К югу от Пусана было ещё хуже и дольше, – он крепко прижал её к себе, словно нуждался в якоре. – Когда Север проиграл, пленники стали обсуждать возможность побега. Повсюду царил хаос. Отрезанные от своих солдаты Северной Кореи, некоторые в гражданской одежде, бродили по округе и пытались воссоединиться со своими войсками, и ещё там были всевозможные сторонники коммунизма, дезертиры и беженцы. Не всегда понятно было, кто есть кто. Солдаты Северной Кореи поджигали здания и дома, пытали и убивали гражданских. Солдаты Южной Кореи охотились на людей с севера, пытали и убивали их в отместку. На улицах повсюду лежали тела со связанными руками и простреленной головой.

Её до сих пор преследовал образ изувеченных трупов по пути к вокзалу в тот последний день в Тэджоне – это было всего год назад. Время от времени она ощущала запах крови в самые странные моменты, когда даже не думала о войне. Кунгу, похоже, погрузился в свои воспоминания. Он ослабил объятия и говорил теперь спокойным ровным голосом:

– Как-то ночью четверо из нас украли крестьянскую одежду, висевшую на верёвках. Мы переоделись и пошли по деревенской дороге на восток. Сожгли наши формы, чтобы согреться. На рассвете мы начали вызывать подозрения – четверо молодых мужчин, путешествующих группой, – так что мы разошлись. Я шёл сельскими дорогами и говорил людям, что я беженец из Сеула и пытаюсь вернуться домой. Они, вероятно, догадывались, что я дезертир, учитывая мой возраст, но не задавали вопросов. Я нёс на спине сумки других беженцев или их детей. Некоторые делились со мной едой. Однажды ночью, когда голод стал невыносимым, я