Далеко ли до Вавилона? Старая шутка - Дженнифер Джонстон

— Эй!

Вошла в хижину, оделась. По крыше стукнули еще несколько редких капель.

Нэнси стала на пороге, стряхнула полотенце.

— Э-э-эй!

Чайка, сидящая на гранитной плите, искоса глянула на нее недобрым глазом.

— Почему бы тут кому-то и не быть? — рассудительно спросила Нэнси чайку. — В конце концов, считается, что у нас тут свободная страна, и напрасно ты на меня так уставилась.

Чайка повернулась к ней спиной. Когти нетерпеливо царапнули по камню. Вряд ли она бы сидела так спокойно, шастай кто-то поблизости. Нэнси повесила полотенце на внутреннюю сторону двери. Дождь уже дробно стучал по песку и по крыше. Нэнси заботливо притворила дверь, чтобы дождь не захлестывал внутрь, не то сгниет пол, потом взобралась на насыпь и почти всю дорогу до дому бежала бегом.

Когда она вошла, все сидели в гостиной, допивали чай.

Гарри еще не ушел. Ему очень даже по вкусу и сандвичи с огурцами, и слабый китайский чай, и Мэйв тоже, покорно подумала Нэнси.

— Я еще здесь, — сказал он, будто она сама не видит.

— Выпей чаю, — сказала тетя Мэри. — Только он уже остыл.

— Спасибо, не хочется.

— Пирог мы еще не разрезали. Хотя искушение нешуточное.

— Куда это ты исчезала? — спросил Гарри почти жалобно.

— Она вечно исчезает. Жизнь ее полна тайн. Но я необыкновенно тактична, никогда ни о чем не спрашиваю. Правда, детка?

— А сандвичей не осталось?

— Неужели ты думаешь…

— Понятно.

— Давайте отведаем пирога. Разрежь сама, детка. Пирог полагается разрезать новорожденной.

— Причем загадать желание, — подсказал Гарри.

Нэнси взяла нож и взрезала шоколадную корочку. Желаю… нет, не желаю, чтобы он сказал, не заскочить ли нам сейчас к Мэйв. Первый ломтик.

— Восхитительно выглядит. Фирменный пирог Брайди. Она у вас просто сокровище, Мэри.

— Хочешь пирога, дед?

— Пирога, — растерянно повторил старик, никто не понял, означает это да или нет.

Нэнси отрезала кусочек, положила на тарелку. Отнесла и поставила на круглый столик возле деда.

— Сегодня мой день рожденья. Ты не забыл? Мне уже восемнадцать.

Старик с минуту смотрел снизу вверх ей в лицо, пытался сообразить, кто это перед ним.

— А, да, — сказал он наконец. — Дочка Элен. — Глаза его блеснули торжеством. — Я не ем пирогов.

Она все-таки оставила тарелку подле него, может быть, еще передумает.

— Ты промокла, — сказала тетя Мэри.

— Немножко. Дождь начался так неожиданно.

— На твоем месте я пошла бы и переоделась.

— Только не в день рожденья, — отрезала Нэнси.

— Ревматизм…

— В восемнадцать лет ревматизма не бывает.

— Детка, надо быть осторожнее…

— Э-э… я вот думаю… — начал Гарри с набитым ртом, жуя пирог. — Я думаю, может, нам заскочить к Мэйв. На минутку.

Нэнси отошла к окну, выглянула на сверкающие струи дождя. Вот и загадывай желания. Всегда заранее знаешь, чего от него ждать, черт возьми. Непостижимо, откуда у нее к нему… ну… слабость. Слабость, нежные чувства. Может быть, это потому, что всегда знаешь, чего от этого человека ждать. Никакие опасности тут не грозят. С ним скучно до смерти? Если любишь, так не скучно.

— Мартышкина свадьба, — сказала Нэнси.

— Что такое?

— Она хочет сказать, сразу и дождь и солнце, — пояснила тетя Мэри, собирая чашки с блюдцами на поднос.

— Вот тебе и раз! Почему?

— Что почему?

— Почему это называется мартышкина свадьба?

— А почему бы и нет? — спросила Нэнси.

— Жаль, что ты упустила сандвичи с огурцами. У Брайди они просто изумительны, Мэри.

— Надо резать хлеб тонкими-тонкими ломтиками. В этом весь секрет. Совсем тонкими, иначе ничего не получится. И в перце, конечно. Нужна очень точная мера.

Она забрала с отцова столика тарелку с нетронутым пирогом.

— Извините, я только отнесу поднос на кухню. По субботам Брайди любит попасть в церковь пораньше.

Она вышла, а Гарри подошел к Нэнси.

— Так как же?

— Хорошо. Если вам так хочется.

— Только на минутку заглянем.

— Прямо сейчас?

— Ну… ну да… А почему бы нет?

— Дождь.

— Мартышкина…

— Да.

— Ты уже все равно промокла.

Нэнси вздохнула.

— Ладно, пойдем.

Они вышли на веранду, вслед послышался голос деда:

— «Век земной быстротечен, близок полночный час, радости наши меркнут, свет покидает нас. Все преходяще и тленно…»

— Мы ушли, тетя Мэри, до свиданья. Идем к Мэйв. Заскочим на минутку… — Ее разобрал смех.

— Переоденься. Переоденься, детка, сними мокрое… Переоденься.

Нэнси потащила Гарри с веранды.

— Скорей, Гарри. Гарри, скорей. Скорей, скорей.

— Нэнси…

— Тише! Не суматошьтесь вроде нее. А то вдруг, пока я стану переодеваться, Мэйв возьмет да и уйдет куда-нибудь. Мало ли. Лови мгновенье[42] — кто-то что-то такое сказал, верно? Это, кажется, из латыни?

— Почему он все время поет? Пока тебя не было дома, он все время пел. Похоже, он и сам этого не замечает? Да еще такой мрачный гимн.

— Ну, не знаю. «И в смерти восторжествую, лишь милостив будь ко мне». Хотя завтра, наверно, он запоет что-нибудь другое. Знаете, иногда бывает, привяжется мотив. И никак от него не отделаешься. Дед обожает Тома Мура. «Часто в полночной тиши»[43]. Больше все вот такое унылое. Винтиков у него не хватает, а слова помнит в точности, прямо чудеса.

Она храбро взяла Гарри под руку. Он не противился. Он всегда такой вежливый.

— Можно вас кое о чем спросить?

— Давай.

— Если не хотите, не отвечайте.

— А в чем дело?

— Вам приятно было воевать?

Он остановился — стоял и смотрел на желтую розу на прямом зеленом стебле, готовую вот-вот распуститься.

— Какой странный вопрос.

Меж бровей у него прорезалась морщинка.

— Я любопытная. Вот и любопытничаю.

Гарри слегка наклонился к розе. Нэнси чувствовала, прежде, чем он ей ответит, розе придет конец.

— Приятно… Странно сказано, Нэнси.

Она ждала.

— Ну… надо признаться, иногда бывали приятные минуты… Иногда… Пожалуй, я был не против. Скажем так. Как называется эта роза?

— Вам было страшно?

— Право, не замечал.

— Страшно кого-то убить?

— Глупая девочка. Много от этого было бы толку.

— А что вас самого убьют?

И она щелкнула пальцами, словно точку поставила.

— Тоже не суть важно. Ну, иногда как-то вроде сосало под ложечкой. Но подолгу страха не чувствовал. Не понимаю, почему тебе это интересно. Уставал. Пожалуй, больше всего запомнилось вот это чувство: усталость. Страх мы там отлично научились подавлять, о нем почти не помнили. Так что же это за роза?

— Понятия не имею. Спросите у тети Мэри. Она знает по именам нее цветы и деревья… наверно, все, сколько их есть на свете. И птиц тоже. А вы чувствовали себя героем?

— Конечно, нет. — Гарри засмеялся. — Ну, ясно, там были и герои, но только не я. В конце концов, у меня деды и прадеды солдаты, а не герои. Самые обыкновенные солдаты. Знали свое дело. Но мне это занятие не по душе. По-моему, времена несколько изменились. Наверно, родители были разочарованы, когда я ушел из армии. Особенно мать. Она всегда воображала, что сынок вырастет генералом. Ты же знаешь, каковы матери.

— Не знаю, — сказала Нэнси.

Он густо покраснел.

— О господи! Извини, Нэнси. Надо же такое ляпнуть. Как-то сорвалось с языка.

Она чуть подтолкнула его локтем — хватит стоять на месте. Трава под ногами была скользкая. Пора бы ее скосить. Она будто разом выросла под этим нежданным дождем.

— Ну, а…

— А что?

— А вот быть биржевым маклером… это занятие вам по душе?

— Какое ты еще незрелое существо.

— Но-но! — сердито вскинулась Нэнси.

— Я хочу сказать… когда станешь постарше, ты не будешь приставать к людям с такими глупыми вопросами.

— Но я хочу знать. Как же что-нибудь узнать, если ни о чем не спрашивать?

Гарри сочувственно вздохнул.

— Живешь, и никто тебе ничего не говорит, ничего не рассказывает. Мне надо столько времени наверстать. У меня голова гудит от вопросов. Вам так страшно хочется быть биржевым маклером?

— Надо же чем-то заниматься. Когда-нибудь и ты это поймешь. Мужчине, во всяком случае, нужно занятие. Нужно делать карьеру, зарабатывать деньги, нести какую-то ответственность. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Маклерством зарабатываешь деньги, способ не хуже других. А вообще хорошо быть девушкой… никаких таких забот. Сиди и жди, покуда не явится какой-нибудь малый и не поднесет тебе все на блюдечке.

Нэнси не ответила. Они молча шли к калитке в высокой живой изгороди, которая отделяла сад Кейси от поля.

— «Страшно хочется», — повторил Гарри не презрительно, скорее задумчиво. — Наверно, тебе самой чего-то страшно хочется?