Уроки зависти - Анна Берсенева

– Мам, для меня все они появились на свет три года назад, – объясняла Люба. – Из одного яйца вылупились. Какое мне дело до подробностей?

– Бернхард был бы рад, чтобы ты уделяла ему внимание, – возражала мама.

– Бернхард рад, что я его жена, – усмехалась в ответ Люба. – Здесь это ценят. Здесь вообще все по-другому, мам. Люди ценят простые вещи. Которых мы и не заметили бы.

Она говорила это и понимала, что все-таки не может объяснить свое ощущение, в ее сознании очень ясное, так доходчиво, чтобы понятно стало даже маме.

– Жаннетта, ну что за мода собаку в кухню пускать? Иди, иди гуляй. – Мама похлопала Тузика по блестящему, как очищенный каштан, боку и указала ему на дверь, через которую только что вошла в кухню сама. Тузик послушно поплелся к выходу, а она обернулась к дочке: – Пора пироги лепить, а тебя нет и нет.

– Давай один большой пирог сделаем, а? – предложила Люба. – Ну не все ли равно, один большой или десять маленьких?

– А начинку куда денем? Не ленись. Люди с удовольствием домашнего поедят.

– Эти люди и так голодными не сидят, – хмыкнула было Люба, но спорить не стала.

В конце концов, ей самой все это нравится – жизнь, полная ежечасного удобства и бытовой красоты, которая наконец ей досталась.

– Смотрю, ты оценила скромное обаяние буржуазии! – так высказалась на этот счет Сашка Иваровская, когда в прошлом году приезжала к Любе в гости.

То есть она не то чтобы именно в гости к ней приезжала, просто консерваторские студенты были с концертами в Баден-Бадене, вот и завернула на денек в Берггартен, благо ехать недалеко.

Вроде бы ничего такого особенного не было в том ее высказывании, но Люба почувствовала себя уязвленной. Никак ей не сбросить с себя эту лягушачью шкурку вечной второсортности! Чего бы она ни достигла, все будут относиться к этому не как к чему-то естественному, а как к поводу для добродушных дружеских насмешек.

– Огурцы вымой, Жаннетта, – сказала мама, заглядывая в принесенную Любой корзинку. – И зелень тоже. А я пока начну тесто разделывать.

Вот что Люба стала делать в Германии спустя рукава – это мыть овощи и фрукты. Она еще в первый свой немецкий год с удивлением обнаружила, что здесь этому придают гораздо меньше значения, чем в Москве. Дома ее с детства стращали микробами и дизентерией, а здесь она своими глазами видела, как двухлетний ребенок катал по полу супермаркета яблоко, время от времени с аппетитом от него откусывая, а мамаша его, ничуть не похожая на бомжиху, преспокойно за этим наблюдала.

Киркина бабушка объяснила это просто.

– Вспомни Гончарова, – сказала она. Люба, как ни напрягалась, не могла вспомнить из Гончарова ни единого слова. – Захар, слуга Обломова, с презрением говорил: «Это же немцы, откуда им и взять грязи?» – И добавила ровно с такой же, как и у Сашки, сниходительной усмешкой: – Видишь, даже Захар понимал. Немцы менее тщательно моют овощи, потому что у них повсюду чистота. И сознание этого сидит у них в голове, даже когда чистота относительная.

После таких снисходительных замечаний у Любы сама собою отпадала охота приезжать в Москву. Вот за последние два года ни разу не была, и нисколько не тянет. Мама к ней сюда приезжает, и достаточно.

«А Леонид Викторович сказал, что германцы не моют овощи, потому что варвары! – злорадно вспомнила она мнение на этот счет Киркиного отца. – И сказал, что это еще со времен Римской империи известно».

Что там было с германцами во времена Римской империи, Люба, конечно, не помнила, но ей было приятно думать сейчас, что Ангелина Константиновна ошибалась со своими насмешками в ее адрес.

Она достала из корзинки огурцы, зелень. Для салатных листьев среди кухонной утвари имелась специальная миска, в которой те особым образом прокручивались, чтобы из них вымывался песок.

На кухонных полках и в шкафах вперемежку стояла посуда, появившаяся здесь и сто, и пять лет назад.

Столетним был медный кофейник – Бернхард с гордостью показал его Любе, когда она впервые вошла в кухню, и попросил, чтобы она непременно им пользовалась, потому что его приобрел самый давний из известных ему предков еще в семнадцатом веке, и с тех самых пор он всегда был у дел.

А всякие штуки вроде приспособления для мытья салатных листьев или для прокалывания яичной скорлупы, чтобы она не лопалась во время варки, – это было куплено уже самим Бернхардом еще до Любиного здесь появления.

Сама она ничего нового в эту кухню не привнесла: ей казалось, что для приготовления пищи для двоих взрослых людей здесь и так всего более чем достаточно.

– А родить ты не собираешься, Жаннетта? – спросила мама.

Люба вздрогнула от неожиданности. Только что мама спрашивала, куда она подевала сушеный укроп, и вдруг… Да еще тем же обыденным тоном!

– Я не беременная, – ответила Люба.

Но маму не провести было уклончивым ответом.

– Я и спрашиваю: не собираешься? – повторила она.

– Мам! – Люба сердито шмякнула в раковину пучок петрушки. – Ну какая мне спешка рожать? Мне двадцать пять лет, а…

– Для первого самое время, – ввернула мама.

«А жизнь здесь такая, столько в ней разного, что рожать – это последнее, что может прийти в голову», – хотела сказать Люба.

Нет, ну в самом деле! Столько всего можно делать, что глаза разбегаются. Шварцвальд начинается в Германии, а заканчивается в Швейцарии и Франции – вон они, обе границы, чуть не из окошка видны. А она и в Париже-то была всего два раза, не говоря про какой-нибудь Лондон!

При мимолетном воспоминании о Париже у Любы даже голова закружилась. Город этот, в который они с Бернхардом поехали вскоре после того как она появилась в его доме, оказался таким пронзительным, таким… ранящим! Его словно острым ножом прочертили по ее сознанию. Она намеревалась бывать там почаще, у нее на этот счет уже сложились вполне определенные планы – и что, отказаться от них?

И Лондон, кстати, тоже посмотреть охота, и в Америку неплохо бы съездить. Мир, огромный мир открыт перед нею всеми своими пространствами и чудесами, она не чужая в этом мире, она много может найти в нем такого, что насыщает ее душу и пробуждает разум…

Все это Люба хотела сказать маме. Но не сказала. Вряд ли та ее поняла бы, зачем же зря воздух сотрясать?

Может, мама не отстала бы от нее так быстро, но, на Любино счастье, дверь кухни снова открылась, и вошел Бернхард.

– О!.. – радостно воскликнула Люба. Надо же, как кстати появился муж! – Ты же сказал, что задержишься.

– Мы поработали эффективно и закончили быстро, – улыбнулся он. – А я был самый эффективный. И получил награду.

С этими словами он поставил на кухонный стол бутылку белого вина. Она весело заблестела на широкой столешнице из темного дерева.