Украинский Брестский мир - Ирина Михутина

Главная опасность авторам этой формулы виделась в большевизме. Он, по признанию украинских активистов, «распространялся, как эпидемия» {41}. В ночь на 5(18) января по распоряжению Генерального секретариата в разных районах Киева была проведена операция по разоружению отрядов Красной гвардии. На военном заводе «Арсенал» рабочие оказали вооруженное сопротивление правительственным войскам. Против них применили броневики. С предприятия были вывезены находившиеся в процессе производства пушки и другое оружие. Кроме того, были арестованы до 30 большевиков, захвачены редакция и типография газеты «Пролетарская мысль». Но переполнило чашу терпения намерение властей вывезти с «Арсенала» запас угля. Это означало остановку производства и лишение рабочих заработка. «Арсенальцы» восстали в ночь на 16(29) января. К ним присоединились труженики других предприятий и солдаты украинских частей местного гарнизона, в том числе полков, носивших символические имена – Шевченковский, Богдановский и другие. Министры подавшего в отставку правительства, еще исполнявшие обязанности, отклонили требование повстанцев о передаче власти Советам и санкционировали артиллерийский обстрел «Арсенала».

Одновременно неожиданным образом рухнули планы не связанных с этим восстанием украинских левых эсеров по созданию своего правительства. Вечером 16(29) января отряд «вольного казачества» по приказу только что назначенного комендантом города украинского социал-демократа М. Н. Ковенко в здании Центральной рады во время совещания эсеровской фракции, все еще обсуждавшей состав своего кабинета, произвел превентивный арест левых – Михайличенко, Северо-Одоевского, Шумского, только что вернувшегося из Бреста Полозова и еще нескольких депутатов Рады. Члены фракции возмущались, некоторые, в том числе Голубович, в знак протеста против нарушения парламентской неприкосновенности пробовали присоединиться к арестованным.

Любинский, вновь отправившийся в Брест, через несколько дней передал оттуда донос на арестованных и не только – еще и на министра почт и телеграфа эсера Н. Е. Шаповала. «Передаю вам секретно, – сообщил он по прямому проводу, – что в разговоре с Медведевым, довольно наивным человеком, я узнал кое-что компрометирующее Одоевского, Качинского, Шаповала и остальных малоизвестных людей… что Шаповал втянут, не зная, во что его втянули, но во всяком случае примите во внимание» {42}. Но на заседании Рады 17(30) января выступавший от правительства Порш пояснил, что арестованные подозреваются в государственной измене, и привел в доказательство подслушанное немцами приведенное ранее сообщение Сталина о том, что «изнутри Раду взрывают левые эсеры, действующие в контакте с петроградскими коллегами…» {43}.

Арестованной группе в вину вменялось также сотрудничество с харьковским украинским центром. Это было неправдой. В те дни член харьковского Народного секретариата левый эсер Е. П. Терлецкий направил в Смольный телеграмму, свидетельствующую о полной неосведомленности в киевских событиях: «Передайте Карелину просьбу сообщить, что ему известно относительно киевской Рады. Между Киевом и Харьковом сообщения телеграфа нет, и мы от Качинского сообщений не имеем. Положение ЦИК [Советов Украины] крайне укрепилось в смысле военном… и в смысле отношения населения. Крестьянский съезд состоится в Харькове 20 января. Просьба к народному комиссару Колегаеву прислать все материалы по земельному вопросу… будьте добры информировать, что сообщает вам Качинский» {44}.

Отсутствовала не только техническая связь. Обе группы рознились по методам борьбы за власть. То, к чему стремились киевские украинские левые эсеры – добиться левого поворота украинской политики в рамках Центральной рады, – для харьковцев было пройденным, неудавшимся этапом. Многие из них, в том числе Затонский, потеряли веру в возможность преобразования системы Рады в советскую и ревниво относились к факту поддержки большевистским руководством украинской левоэсеровской оппозиции и тем более к проектам, хотя бы косвенно связанным с преобразованием Рады {45}.

16(29) января вечером заместитель председателя ЦИК Украины Артамонов телеграфировал Затонскому в Петроград: «Киев. Новая власть не выбрана. Это авантюра мелкобуржуазных партий эсеров и меньшевиков. Протестуйте и заявите о их самозванстве. Наше наступление идет успешно. Войска вблизи Киева. Наша политика – никаких соглашений. Все за нас. Деревня спешно организуется и вооружается. Отчетливое понимание происходящего. Советы власть осуществляют. Настоящая революция в деревне поставит Украину впереди Великороссии. Колебания народных комиссаров не в наших интересах. Эсеры-центровики и украинские эсеры не имеют сил. Все дутое. Серго (Орджоникидзе. – И. М.). в Екатеринославе успел познакомиться с положением на Украине и вот его мнение: „Целиком согласен с вашей, т. е. позицией ЦИК Украины относительно Центральной рады. Было бы преступлением перед революцией спасать разлагающийся труп“…» {46}.

Но Ленин, как видно, не хотел жечь мосты с Киевом и, напротив, все еще разными способами пробовал их навести. Может быть, потому и оставил непримиримого Затонского в Петрограде после подробного разговора с харьковскими делегатами? Зато с интересом выслушал рассуждения Е. Г. Медведева, одного из очень немногих украинских социал-демократов, переехавших с большевиками в Харьков (Затонский относился к нему критически и свысока).

И вот харьковские представители Медведев и Шахрай в одной из первых своих телеграмм из Бреста 9(22) января среди уничтожающей критики «великодержавной делегации Центральной рады» сообщили: «Мы, ознакомившись на месте, какую фатальную роль сыграли эти политики, попытались было сговориться, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить невероятно трудное положение. Но, увы, было уже поздно. Вчера они вечером выехали в Киев» {47}.

Однако в Бресте остался член киевской делегации, украинский социал-демократ Н. Г. Левицкий. 15(28) января (датировка – по содержанию) он сообщил в Киев Поршу о своем разговоре с товарищем по партии Медведевым. Тот предложил, чтобы харьковское и киевское правительства через свои брестские делегации сейчас же вступили в переговоры, чтобы, как передавал Левицкий, «наша делегация получила от секретарей указания и условия заключения мира с Харьковом и, приехав сюда, в Брест, могла с ним и с Шахраем вести переговоры. У них есть полномочия и они рассчитывают смягчить это дело, а главное остановить эту братоубийственную войну. Он говорит, что может выгнать из Харькова всех большевиков-русских, на что он имеет согласие самого Ленина». Медведев, сообщал Левицкий, хотел взять на себя посредничество в замирении Киева с Петроградом, предлагал, чтобы для этого в составе киевской делегации в Брест приехал Порш, к которому он лично относится серьезно, и обещал, что «в этом вопросе будет непосредственно говорить с Лениным, минуя Иоффе и всю российскую делегацию» {48}.

Левицкий, правда, вынес впечатление о собеседнике как о неуравновешенном, переменчивом человеке, восприимчивом к разным влияниям, но искренне озабоченном случившимся расколом Украины на две части. Киевский делегат просил, чтобы Порш успел переговорить на эту тему с отбывавшей в ночь на 16(29) января брестской делегацией {49}.

Нет данных о том, обсуждалась ли в Киеве эта информация по существу. В обстановке нервозности и неуверенности тех дней делегатам перед выездом, по воспоминаниям Севрюка, невозможно было добиться никаких инструкций или серьезного совещания {50}. Известно только, что когда в пути их как представителей Центральной рады задержал большевистский кордон, то обманное заявление, будто они едут для переговоров с делегатами харьковского Народного секретариата Украины, открыло им беспрепятственный путь в Брест.

Содержание вышеприведенных речей Медведева, переданное Левицким по прямому проводу в Киев, тотчас же стало известно Кюльману. 17(30) января он сообщил рейхсканцлеру: «По-видимому, установились связи между делегатами Харьковской рады… и делегатами Киевской рады, так как при определенных обстоятельствах и Харьковская рада, кажется, согласна придавать особое значение национальным украинским интересам и оказывать сопротивление великороссам» {51}. При этом статс-секретарь был встревожен первыми сведениями о правительственном кризисе в Киеве, опасаясь «радикализации кабинета и… некоторого приближения к позиции большевиков». Вместе с тем он полагал, что «Киевской раде из-за ее неудач… следовало бы быть более уступчивой и согласиться на скорейшее заключение мира», но сомневался, получится ли так, как он находил лучшим {52}.