«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории - Сергей Львович Фирсов

в течение 37 лет) кардинально изменилось. По словам современников, он привел ее в цветущее состояние. При отце Моисее основные строительные работы были успешно завершены: расширен Введенский собор, к которому пристроили два боковых придела; к больничной церкви также сделали пристройку: вместо старого обеденного зала (братской трапезы) устроили храм во имя преп. Марии Египетской; выстроили кладбищенскую церковь; построили семь братских корпусов внутри обители; новую трапезную; библиотеку; восемь корпусов с тремя флигелями для гостиниц; два конных двора; скотный двор; кирпичный и черепичный заводы; мельницу и каменную ограду вокруг монастыря[358]. Простого перечисления сделанного достаточно для того, чтобы заявить: именно благодаря трудам настоятеля Оптина пустынь из бедного малонаселенного монастыря превратилась в одну из наиболее крупных обителей Центральной России.

Разумеется, это только внешняя оценка. Главная заслуга отца Моисея заключалась в другом: как уже неоднократно указывалось, за годы его настоятельства в Оптиной утвердилось старчество и это, собственно, стало определяющим моментом в истории ее возрождения. Насельники скита во имя Иоанна Предтечи (а именно там жили старцы), используя опыт древних подвижников благочестия, перенесли традиции отшельнической жизни первых веков христианства в Россию, где уже к середине XIX в. подвижничество, по словам А. Н. Муравьева, «дало столь обильные цветы и плод»[359].

Инициатором же возрождения старческой традиции, полагаю, можно считать епископа Филарета (Амфитеатрова), много содействовавшего созданию при пустыни скита. Старчество, получившее там свое развитие, не могло бы реализоваться без первоначального импульса, данного всему делу Калужским архиереем. Выше говорилось, что владыка не благословил отца Моисея на принятие схимы, предложив ему продолжить церковное служение в священном сане. Однако сам епископ Филарет схиму (хотя и тайную) принял, оставшись при этом действующим иерархом. На это обстоятельство, имеющее косвенное отношение к традициям, утвердившимся в 40–60 гг. XIX в. у старцев Оптиной, стоит обратить внимание. Итак, 13 июля 1841 г., являясь членом Св. Синода и митрополитом Киевским, священно-архимандритом Киево-Печерской лавры, Филарет (Амфитеатров), к тому времени сменивший пять архиерейских кафедр, принял схиму в честь святого Феодосия Печерского. Уже будучи схимником, в 1856 г. он получил в награду алмазные знаки ордена святого Андрея Первозванного[360]. Как такое возможно объяснить? Это далеко не праздный вопрос, тем более, если вспомнить об отношении к принятию схимы в Оптинском скиту. Схима, принятая тайно, в тайне же и сохранялась – до смерти святителя. В завещании владыка Филарет просил похоронить его в схимнической одежде, одетой поверх архиерейского облачения.

Биографы владыки еще в 80-х годах XIX в. пытались ответить, законно или не законно он поступил, приняв схиму и оставшись на кафедре. По их мнению, в этом не было никакого преступления, – для доказательств приводились примеры афонских монахов, где всегда схимничество «признавалось безотличным от нашего монашества»; пример митрополита Тобольского (в 1702–1721 гг.) Филофея (Лещинского), принявшего схиму, но через несколько лет вновь занявшего покинутую ранее кафедру. Приводилась и информация из святцев. В результате делался вывод о законности принятия схимы митрополитом Филаретом, продолжавшим до смерти свое архиерейское служение. Получалось, что схимническое «состояние, как нельзя более, соответствовало истинному духу и идее, какие заключаются в истинном строжайшем понятии о епископстве»[361]. Впрочем, логика апологета схимничества митрополита Филарета несколько нарушается необходимостью доказывать правильность его действий: если всё сделано более чем нормально, то зачем об этом было столько говорить?

Но для нас важно отметить иное: сам факт схимничества основателя Оптинского скита. Волею судьбы оказавшийся на вершине церковной власти в России (будучи одним из трех русских митрополитов), владыка Филарет продолжал оставаться истовым монахом, выше всего ставившим иноческую уединенную жизнь. Приезжая в Оптину пустынь, он как мог старался помочь ее старцам, тем более что и отца Моисея, и отца Леонида (Наголкина) он хорошо знал и понимал[362]. После 1825 г. владыка Филарет не забывал о ските, но лично после своего перевода из Калуги бывал в Оптиной лишь два раза: 17 июня 1837 г., проезжая из Петербурга в Киев и 20 мая 1842 г. Оба раза он демонстрировал самые добрые чувства по отношению к отцу Моисею и насельникам скита. Примечательно, что в 1837 г. владыка уклонился от принятия почетного поздравления Козельского городского головы, заявив: «Митрополит в монастыре, а здесь в скиту он – просто инок»[363].

Тогда же он заступился за старца Леонида, которому епископ Николай (Соколов) запретил носить схимническую одежду. Дело в том, что старец принял схиму тайно. Келейное принятие схимы (с именем Льва) произошло в начале XIX в. в лесу около Белобережской пустыни, где отец Леонид недолгое время настоятельствовал. Проживая в одной келье со своим наставником, учеником прп. Паисия Величковского схимонахом Феодором, проводя время в уединенной молитве и изучении святоотеческих творений, он, по сути, уже тогда продолжал традицию иноческого делания, заложенную преподобным. Примечательно, что к тому времени относится и знакомство старца Леонида с игуменом Филаретом (Амфитеатровым), – настоятелем Севского монастыря и префектом духовной семинарии[364]. Зная это, легко понять, почему в 1837 г. митрополит Филарет, посещая Оптину и ее скит, встретился со старцем, вел с ним оживленный разговор и упросил местного архиерея разрешить ему, Леониду-Льву, носить схимническую одежду. Такое отношение к отцу Леониду имело благотворное влияние на дело укрепления старчества в Оптиной (хотя калужское епархиальное начальство и далее не доверяло старцу)[365].

Посещая скит в 1842 г., митрополит Филарет (уже тайный схимник!), вновь проявил себя не как церковный администратор, а как молитвенник, обратившись к настоятелю пустыни с весьма характерным заявлением: «Отец Моисей! Веди всех их (иноков. – С. Ф.) в Царствие Небесное, – ни одного не оставляй»[366] (курсив мой. – С. Ф.). Желание всеобщего спасения и призыв содействовать этому – достаточное доказательство понимания митрополитом одной из главных задач, решавшихся скитскими старцами и, в какой-то степени, признание отца Моисея тоже старцем. Это тем более показательно, что некоторым отец Моисей «казался “простецом”, не слишком далеким и без особых талантов иноком»[367]. Рассуждая об этом, В. А. Котельников справедливо замечает: «Вообще, внешний колорит оптинского монашества имеет для стороннего наблюдателя чрезвычайно скромный, неяркий, как будто приглушенный вид. Это цвет смирения». Исходя из сказанного, оценивать «простоту» отца Моисея оказывается достаточно просто: дар духовного разумения он не стремился как-либо показать, а свой природный ум проявлял обычно при решении хозяйственных дел (хотя с юности блестяще знал Священное Писание и аскетическую литературу). Понимая, что монастырь – это еще и большое хозяйство, отец Моисей сознательно предоставил старцам духовное руководство братией. «Разделение обязанностей» сыграло позитивную роль в деле духовного роста Оптиной, ибо сам настоятель делал всё возможное для того, чтобы «всякому желающему дать возможность пользоваться советами старцев». Гостиницы для бесплатного размещения бедных богомольцев, столовые