Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович

Заглянув в щель неплотно прикрытой двери, Костя разглядел человека в белом халате, стоявшего спиной к нему. В настоящий момент он массировал немолодую дебелую даму. Кулаки его погружались в пышную плоть, как в квашню с тестом. Дама при этом издавала долгие сладострастные стоны. Если учесть, что оба – и пациентка и целитель – тяжело и часто дышали, то звуковое сопровождение получалось весьма забавное.

Всякий раз, как человек в халате прерывал сеанс массажа, смазывая ладони вазелином, дама делала попытку перевернуться на спину, и тогда ее отвислые, хоботообразные груди разваливались на стороны, создавая иллюзию еще одной пары рук.

Целитель по этому поводу лениво говорил:

– Мадам, фасад не обрабатываем. Только тыл, только тыл…

Его лицо Костя видеть не мог, однако в голосе звучали нотки, свойственные только приснопамятному Ермолаю, невинно пострадавшему через Костину симпатию. Не хватало только сакраментального обращения «брат».

После того как пациентка оделась, расплатилась и договорилась о следующем визите, целитель заглянул в приемную.

– Есть тут еще кто-нибудь? – спросил он, утираясь вафельным полотенцем. Мадам все же вогнала его в пот.

Они узнали друг друга одновременно, и лицо Ермолая сразу посуровело.

– Где же твоя знаменитая шляпа? – даже не поздоровавшись, спросил Костя.

– Нету шляпы, – ответил Ермолай. – Ни шляпы, ни дома, ни хозяйства. Все пропало. Крепко ты мне тогда помог.

– Я тебя предупреждал. – Костя не ожидал, что с первых минут встречи ему придется держать оборону.

– Ответь, кто из людей хоть когда-нибудь внимал предупреждениям! Припомни! Начни с Кассандры. С пророка Иеремии! С вещего Олега! И таким примерам нет числа! – Ермолай замахнулся на Костю полотенцем, словно бы тот был вредоносным насекомым типа малярийного комара или мухи цеце.

– Ты говоришь так, как будто бы я в чем-то виноват! – огрызнулся Костя.

– Я говорю так, чтобы ты больше не воспылал ко мне добрыми чувствами!

– Ответь, а люди хозяева своих чувств? – в тон ему произнес Костя. – Припомни! Начни с Елены Прекрасной! С Самсона! С Ромео и Джульетты! И таким примерам нет числа.

– Зачем ты ко мне пришел? – Ермолай первым понял всю бесперспективность этой перепалки.

– Денег одолжить, – ответил Костя прямо.

– На пропой?

– Нет, на дело.

– Иных источников дохода, стало быть, нет? Так с тех пор и бомжуешь?

– Обижаешь! Я в ментовке пятнадцать лет протрубил.

– Сам туда пошел или заставили?

– Вынудили, так скажем. Давили из меня ненависть во славу и процветание органов.

– То-то, как я посмотрю, вас на каждом перекрестке по трое стоит! И у каждого рожа лоснится! А почему дальше не служил?

– Обстоятельства изменились. – Костя не собирался вдаваться в лишние подробности. – Дашь ты мне денег или нет? Я не так прошу, а в долг.

– По-твоему, я деньги печатаю? Сам видишь, сколько у меня клиентов. Раз-два и обчелся. Наша советская бабка лучше будет полдня дожидаться приема у терапевта-недоучки, чем мне свой кровный червонец принесет.

– Ладно, извини, что побеспокоил. – Костя подался к выходу.

– Подожди, – остановил его Ермолай. – Дай подумать… Если я тебе сейчас денег не дам, ты обидишься, но ненадолго. А если дам, ты мне их, конечно, не вернешь и потому крепко невзлюбишь. Психология человеческая мне, слава богу, знакома.

– Если сказал, что отдам, значит, отдам! – Костя повысил голос.

– А как собираешься заработать?

– Придумаю что-нибудь.

– Иди ко мне ассистентом. Внедрим новый вид услуг. Пока я вот такую корову отмассирую, будешь ей пятки чесать. По пятерке за пару. Тебе сколько денег надо?

– Рублей сто пятьдесят, – ответил Костя автоматически.

– Ну вот, всего тридцать пар! За месяц управишься. Согласен?

– Не успею. – Костя так и не понял, шутит Ермолай или говорит серьезно. – Мне уезжать скоро.

– Далеко?

– К Черному морю.

– Ого! И собираешься в полторы сотни уложиться?

– Мне только на билет. Харчи и крыша дармовые.

– А выпивка, а девочки?

– Обойдусь.

– Так и быть. – Ермолай полез в карман своего белого халата. – Сто пятьдесят я тебе, конечно, не дам. Жирно будет. С твоими потребностями и сотни много. И учти, деньги я даю под проценты. Ты ведь мне не друг и не родственник. Ставка стандартная. Один день – один процент. Отдашь через месяц – тридцать процентов. Через год – триста шестьдесят пять.

– А ты книжку про старуху-процентщицу читал? – Костя нетерпеливо протянул руку.

– Кино видел. Только учти, меня топор не берет. Я от железа заговоренный. – Слюнявя пальцы, он отсчитал нужную сумму, тщательно выбирая самые мелкие и засаленные купюры.

– Придумаем что-нибудь другое, – пообещал Костя.

– Деньги пошлешь в город Воркуту. Главпочтамт, до востребования. Я здесь долго задерживаться не собираюсь. Настригу бабок и двинусь дальше. Меня искать не надо. Я тебя сам найду, если только придумаю, как можно с выгодой использовать твой талант.

Уже оказавшись на улице, Костя оценил поведение Ермолая. Действовал тот психологически точно – и денег дал, и симпатии к себе не вызвал… Хитрая лиса, ничего не скажешь…

Глава 4

Бросок на юг

Заблаговременно заказав билет, Костя на оставшиеся деньги приобрел дешевые отечественные джинсы, хлопчатобумажный свитер и сборник фантастики, изданный ТОРФом (переплатив за него на книжном рынке чуть ли не втрое). Кем бы ни стали для него в будущем члены этого литобъединения – друзьями или врагами, – а с их творчеством нужно было познакомиться заранее.

Название сборника – «Компас» – прозрачно намекало на то, что все другие отечественные фантасты бредут наобум, не различая сторон света.

Его действительно открывала пространная статья Самозванцева, впрочем, к содержанию сборника никакого отношения не имевшая. Была она написана никак не меньше двадцати лет назад и представляла собой злобный пасквиль на англо-американскую фантастику, названную «плодом ненависти и безысходности, которая не в силах подняться до светлой и смелой мечты».

Некоторые наиболее идиотские фразы глубоко запали в Костину память. Например: «Известно, что фантазия в Америке служит также и реакции». Или еще круче: «Через фантазию американцев можно понять их действительность, почувствовать тупик „американского образа жизни“, в котором бьется, как в клетке, мечта».

Кроме того, автор бессовестно переврал все упоминавшиеся в статье фамилии, кроме Уэллса и Ленина. Олафа Стэплдана он назвал Аллафом Стеббельдогом! Хола Клемента – Хэллом Клеменсом! Даже знаменитый Хьюго Гернсбек почему-то превратился в Гуго! Ученый-философ и теолог Клайв Льюис, с творчеством которого Костя ознакомился через «самиздат», был охарактеризован как «некий мистер Люис, церковник и ханжа».

Попутно были пролиты крокодиловы слезы о кризисе в американской фантастике, где только за несколько последних лет закрылось около тридцати специализированных журналов. В этом смысле положение в советской фантастике было куда как благополучнее. Не закрылся ни один журнал, посколько таковых не существовало вообще.

Далее под высокопарной рубрикой «Слова мастера» помещалась статья небезызвестного Топтыгина об основных этапах жизненного и творческого пути Самозванцева. Как выяснилось, он был не только великим писателем, но, кроме того, еще и археологом, путешественником, изобретателем, военачальником, шахматистом, геологом, радиотехником и т. д. и т. п.

Список великих людей, с которыми водил дружбу или просто встречался Самозванцев, занимал полстраницы. Правда, кое-где Топтыгин погрешил против истины, упомянув среди собеседников своего кумира Пьера Ферма, Эвариста Галуа, Дмитрия Менделеева и Вильгельма Стейница, но то, что непозволительно серьезному биографу, вполне простительно для писателя-фантаста.

Книги Самозванцева, как оказалось, вдохновляли космонавтов, осознавших величие поставленной перед ними задачи; академиков, в корне изменивших свое представление о значимости тех или иных научных проблем; якутских градостроителей, решивших вместо дефицитного бетона использовать дармовой лед (к которому автор почему-то испытывал особую теплоту); кинематографистов, экранизировавших несколько его книг; своих же коллег-писателей, широко использовавших художественные находки и технические идеи старшего товарища; летчиков-полярников, проложивших в высоких широтах новые маршруты, и советскую молодежь, воспитанную в духе оптимизма, патриотизма, гуманизма и трудолюбия.

Поскольку Костя не принадлежал ни к одной из вышеуказанных категорий наших граждан, то и возразить ему было нечего.

Художественные произведения членов литературного объединения начинались примерно с сороковой страницы. Это было то, что редакторы называют «Братской могилой», – бессистемная и случайная подборка стихов, рассказов, обзоров, гипотез, путевых заметок и юморесок.