Весенняя коллекция детектива - Устинова Татьяна

– Я не заметил. Он кинул чем-то в лампочку и ударил тебя. Он или она.

– Она?!

– Я же сказал, что не заметил. – В голосе Добровольского было раздражение, а лица его она не видела, потому что фонарь он выключил. – Это мог быть кто угодно, он или она. Вставай. Ты можешь встать?

– Он нас здесь запер?! – дрожащим голосом спросила Олимпиада, решительно не признавая того, что могла быть «она». – В этом… бункере?!

Тут она все вспомнила, и ей стало страшно. Так страшно, как никогда в жизни.

Ей не было так страшно, даже когда она, словно в замедленной съемке, смотрела, как переворачивается в воздухе тело и падает, падает, и понятно, что в следующую секунду грянет взрыв, и неизвестно, останется ли что-нибудь после этого взрыва!

– Мы должны выбраться отсюда как можно скорее.

– А дверь? – дрожащим голосом спросила Олимпиада Владимировна. – Дверь… закрыта?

– Yes, – ответил Добровольский. – Она закрыта, она металлическая, с этой стороны на ней нет никаких отверстий. Про дверь можно забыть. Нужно искать другой путь.

– Какой путь?!

Он не ответил, только рука, державшая ее спину, убралась. Олимпиада покачнулась.

– Возьми.

– Что взять?

В ладонь ей сунулось что-то металлическое, сильно нагретое.

– Нащупай кнопку и нажми.

Твердое и металлическое оказалось фонарем, и лезвие света опять ударило по глазам так, что они заслезились. Олимпиада сморгнула слезы, и очертание яркого круга на потолке стало четким.

– Нажми сильнее, Липа.

Она послушно нажала сильнее, и свет из острого стал рассеянным и мягким. После полной черноты казалось, что очень светло, как в театральном фойе, когда в антракте вдруг зажигаются все лампы.

– Нам нужно выбраться отсюда как можно скорее. Никто не придет нам на помощь, я даже телефон с собой не взял! Давай, Липа. Помогай мне!

Сжимая в руке фонарь, она поднялась. Голова была будто чужая, она потрогала ее свободной рукой, проверяя. На ощупь понять ничего было нельзя.

– Он решил нас здесь… замуровать? Чтобы мы умерли от голода и жажды, да?

– Нет.

Она помолчала. Добровольский чем-то шуровал у дальней стены.

– Что значит – нет?

– Здесь трудно умереть от голода и жажды. Вон водопроводная труба, и еще холодильник у двери.

Она оглянулась – и вправду холодильник.

– А зачем он нас запер?

– Пока мы здесь, у него полная свобода действий. Он может прямо сейчас позвонить в полицию, и следующие несколько лет мы будем доказывать властям, что вовсе не мы в этой комнате занимались изготовлением взрывных устройств на пару с покойным.

– Но это же не мы!

– Я знаю, – согласился Добровольский. – Но власти не знают. А мне не хотелось бы ближайшие годы провести в русской тюрьме. А тебе хочется?

Нет, и Олимпиада Владимировна не хотела тоже.

Она держала фонарь так крепко, что рука тряслась от напряжения и свет плясал по углам.

– Липа, положи его вон туда и помоги мне.

Олимпиада положила фонарь и даже придержала его, когда он вдруг покатился. Соображала она по-прежнему плохо.

– Давай. Осторожно снимай все со стола и относи к той стене. Ты поняла меня, Липа?

Конечно, она поняла, чего ж тут непонятного! Нужно просто снимать со стола странные предметы и коробки, в которых была взрывчатка, и нести к «той стене»! Яснее ясного.

Двумя руками она взялась за какой-то ящик, охнула от тяжести и поволокла его.

– Бери что полегче, – распорядился Добровольский.

– А что полегче?

Ответа на это не последовало, и Олимпиада продолжала таскать. В висках у нее сильно и мерно стучало.

– Что происходит? – вдруг громко спросила она, остановившись. – Что происходит в моем доме?! Кто делает все эти пакости?! Разбойники?! Террористы?!

– Мы выясним, – пообещал Добровольский. – Я тебе обещаю.

И она поверила. Конечно, они выяснят, раз он так сказал. Невозможно ему не верить, он же не Олежка! Им бы только выбраться отсюда, хотя как это сделать, когда металлическая дверь захлопнулась и заперла их, как в мышеловке!

Кажется, у Агаты Кристи был рассказ с таким названием. Или с каким-то другим?

Если я выберусь отсюда и меня не посадят в тюрьму, как пособницу террористов, я перечитаю все детективы, вдруг пообещала она себе. Я больше ни слова не скажу Люське, которая только и делает, что их читает, и да простит меня большой русский писатель Михаил Морокин, который так же презирает детективы, как и я сама!..

– Липа, давай! Берись за тот край!

Она послушно взялась за край стола, и Добровольский моментально закинул его на другой стол, побольше, с которого сам растаскал все барахло. Олимпиада только в последнюю секунду успела отцепиться, а то бы он и ее закинул!..

Склонив голову, он критически оценил сооружение, что-то прикинул и еще воздвиг на верхний стол утлый офисный стульчик, на котором, видимо, сиживал дядя Гоша, когда мастерил свои смертоносные игрушки!

– Так. Теперь мне нужно, чтобы ты держала стул очень крепко, иначе я свалюсь и сломаю себе шею.

– Ты собираешься туда лезть?!

– Липа, – сказал он нетерпеливо, – стены мы не разберем и дверь не откроем. Позвонить нам неоткуда, телефона нет. Путь у нас только через крышу, и времени очень мало. Если он вызвал полицию, она приедет очень быстро, они уже привыкли сюда ездить как на работу.

– Ты собираешься разбирать крышу?!

– Липа.

Она изучила сооружение – стол, на нем еще стол, а сверху вращающийся офисный стул. Выглядело не слишком надежно. То есть совсем ненадежно! Тем же взглядом Олимпиада оценила Добровольского.

Он тяжело дышал – то ли от усилий, то ли от того, что духота сгущалась ощутимо, и было совершенно ясно, что сооружение его не выдержит, даже если он похудеет в застенке ровно в два раза.

– Придется ждать, пока ты похудеешь, – тоном Кролика сказала она Винни-Пуху.

Он подумал.

– А сколько ждать?

– Неделю!

И они улыбнулись друг другу.

У них были разное детство, разные родители, даже страны разные, только книжки одни и те же.

– Подсади меня, – велела решительная Олимпиада Владимировна, примерилась и встала на колени на нижний стол. – И держи, ради бога!

Добровольский, который не ожидал от нее никаких таких геройств, странно хмыкнул, как бы по-новому оценивая ее.

Придерживая ее одной рукой за лодыжку, другой он плотно ухватил стол, который даже от ее веса ходил ходуном.

– Отпусти, щекотно, – велела Олимпиада, дернула ногой и осторожно полезла на второй. Офисный стульчик зашатался, закрутился и чуть не упал.

– Липа, осторожнее!

– Это стол, – пропыхтела она сверху, – на нем едят. Это стул, на нем сидят. Павел, держи меня!

– Я стараюсь.

– А чем я буду пилить крышу? Или что я должна делать? – Она стояла на коленях на стуле, который крутился во все стороны, но до потолочных балок было еще довольно высоко, и стало понятно, что придется вставать на ноги, и Добровольский вдруг подумал, что вряд ли удержит ее, если она начнет падать.

– Пилы нет, – сказал он.

Задрав голову, он смотрел, как она пытается встать на ноги на шатком стуле. Обеими руками он держал основание стула, не давал колесикам ездить, но это мало помогало.

– А что есть?

– Топорик.

– Мне придется ее рубить?

Она не сможет ни размахнуться, ни как следует ударить, подумал Добровольский. Она стоит, согнувшись в три погибели, и как только размахнется, стул повернется и она упадет. Упадет.

– Слезай, – приказал он. – Слезай, ты не сможешь. Придется искать другой путь.

– Дай мне этот твой топорик, – балансируя на дрожащих ногах, как канатоходец под куполом цирка, велела она.

– Ты не сможешь, Липа. Я об этом не подумал.

– Я попробую, – сказала она. Теперь она уже держала равновесие, помогая себе руками. – Ты держишь чертов стул?

– Держу! – рявкнул он. Ладони вспотели. – Но если ты упадешь, я тебя не удержу. Слезай!

– Павел, дай мне топор, пожалуйста.