Ночь над водой - Кен Фоллетт

А та старая курица с розовыми бриллиантовыми подвесками от Фаберже, вероятно, княгиня Лавиния. Фу-ты, ну-ты, лицо надутое, на нем застыло выражение такого величайшего презрения, будто герцогиню загнали в стойло.

Сравнительно большое помещение — там, где они садились в самолет, — было пустым. Сейчас же, заметил Гарри, его использовали как общую гостиную. Здесь сидели четыре-пять человек, в том числе, сосед по купе, похожий на полицейского. Мужчины играли в карты, и он внезапно подумал, что это выгодное место для профессионального картежника — в таком рейсе можно выиграть кучу денег.

Он вернулся на свое место как раз вовремя. Стюард уже принес ему скотч.

— По-моему, самолет полупустой, пассажиров немного.

Никки отрицательно покачал головой.

— Нет, полный комплект.

Гарри оглянулся вокруг, стремясь найти подтверждение своим словам.

— Как же так? Только в нашем отсеке четыре свободных места, в остальных то же самое.

— Правильно. В каждом отсеке десять сидячих мест, но спальных получается лишь четыре. Вы сами все увидите, когда начнут раскладывать кушетки после ужина. А пока не буду вам мешать.

Гарри потягивал виски. «Странно, — думал он, — этот стюард такой вежливый, обходительный, но ни в коей мере не подобострастный, не то, что официант в ресторане лондонского отеля. Интересно, может, в Америке и официанты другие? Вот так и надо жить, без предрассудков». Когда Гарри только начинал близко знакомиться с высшим обществом английской столицы, он терпеть не мог, когда ему то и дело отвешивали дурацкие поклоны, уступали дорогу и постоянно называли «сэр». Он находил это даже унизительным для людей.

Рядом сидела Маргарет Оксенфорд. Пора было продолжить общение. Она держала в руке бокал шампанского и листала какой-то журнал. У него был большой опыт общения с девушками ее возраста и примерно такого же социального положения, поэтому завязать разговор было нетрудно.

— Вы живете в Лондоне?

— У нас есть особняк на Итон-сквер, но большую часть года мы проводим за городом, в Беркшире. У отца есть еще охотничий домик в Шотландии.

Маргарет отвечала на вопрос таким тоном, будто находила тему скучной и хотела поскорее сменить ее.

— Вы охотитесь? — Гарри не случайно выбрал охоту, обычно, этот прием действовал почти безошибочно, в аристократических семьях обожают азарт погони за зверем, лай гончих, пронзительные звуки рожков и могут говорить об этом часами.

— Редко. Чаще просто стреляем по мишеням.

— Неужели? Вы умеете обращаться с оружием? — Он был удивлен, потому что всегда считал это не женским занятием.

— Немножко.

— Боже, да у вас наверняка масса поклонников.

Она повернулась к нему и сказала, понизив голос до шепота.

— Послушайте, зачем вы расспрашиваете меня о таких глупостях?

Гарри был явно сбит с толку, несколько секунд он вообще не знал, что ответить. Дюжинам девчонок он задавал подобные вопросы, и ни одна из них не реагировала таким образом.

— А что, они, правда, кажутся вам глупыми?

— Разумеется. Вам ведь абсолютно все равно, где я живу, охочусь я или нет.

— Постойте, но в обществе, встречаясь, частенько говорят об этом.

— Вы сейчас не в обществе, а в самолете, — резко сказала Маргарет.

— Гром и молния! — сказал он, как типичный «кокни». — Я тут икру перед вами мечу, а вы, оказывается, тоже терпеть не можете церемоний. Ладно, пардон, учту.

Она засмеялась.

— Вот, теперь гораздо лучше. Я, пожалуй, как-нибудь примирюсь с вашим американским акцентом, если вы пообещаете, что больше не будете задавать дурацких вопросов.

— Голубушка, все, даю слово! — Он снова вошел в роль Гарри Ванденпоста. А она ничего, с характером. Что ж, даже лучше, еще интереснее.

— Как у вас здорово получается изображать американца. Если бы не наша тогдашняя встреча, ни за что бы не догадалась. Полагаю, это все входит в ваш «модус операнди».

Он постоянно смущался, когда слышал латинские выражения.

— Вероятно, вы правы, — ответил Гарри, не имея ни малейшего понятия, что она имеет в виду. Черт, надо перевести беседу в другое русло. Как же все-таки завоевать ее сердце? Ясно одно — флиртовать с ней, как он делал это с другими, не удастся. Может быть, у нее тонкая психика, она интересуется спиритическими сеансами, разной там магией, колдовством? — Вы верите в приведения? — неожиданно спросил Гарри.

— Послушайте, опять вы за свое, вы же обещали. За кого вы вообще меня принимаете? Говорили об одном, а вы вдруг меняете тему.

Нет, с ней, похоже, будет непросто. Таких он еще не встречал.

— А что делать? Я же не понимаю латынь.

— Серьезно?

— Абсолютно. Всякие там ваши «модусы анди» для меня темный лес.

Секунду Маргарет еще дулась, явно не понимая, как это можно не знать основ языкознания. Затем ее лицо просветлело.

— Пользуйтесь, пока я добрая, и запоминайте: «модус операнди» — манера поведения, обычный стиль жизни.

— Жаль, что не вы преподавали у нас в школе, тогда я бы не вырос таким невеждой.

Он совсем не ожидал, что его слова подействуют, но Маргарет внезапно смутилась, покраснела, даже заморгала.

— Ой, простите мою бестактность. Я не хотела вас обидеть, простите, ради бога.

Такой поворот дела удивил его. Странно, обычно аристократы кичатся своим образованием, как будто это их заслуга, что они сумели его получить. Хорошо, что Маргарет не такая. Он добродушно улыбнулся.

— Ерунда.

— Знаете, я очень хорошо вас понимаю, потому что сама не смогла получить должного образования.

— Как это? Что же, у вашего папочки денег не хватило?

— Да нет. Дело в том, что мы с сестрой вообще не ходили в школу.

Гарри был поражен. Даже для лондонских семей со средним достатком считалось зазорным не посылать детей в школу. Это считалось чем-то вроде профилактических бесед в полицейском участке или повестки в суд для дачи показаний. Конечно, в рабочих кварталах жилось нелегко, детям приходилось, порой пропускать школу, если у них вдруг лопались ботинки и приходилось нести их сапожнику. Просто не было другой пары обуви. Но, как только обувь бывала готова, они сразу спешили на занятия. Если что, матери задали бы им такую трепку! Так у рабочих, а здесь все-таки высшее общество.

— Но послушайте, нельзя не ходить в школу — по закону!

— Значит, можно. Мы с сестрой получили домашнее образование. Нас учили гувернантки. Вот почему я не могу поступать сейчас в университет — нет документа об окончании среднего учебного заведения. А мне бы так хотелось учиться в университете, — добавила она грустно.

— Невероятно. Я думал, богатые люди могут позволить себе все, что хотят.

— Только не с моим отцом.

— А как же брат? — Он кивнул в сторону Перси.

— О, с ним все в порядке, он, разумеется, в Итоне, — произнесла она с горечью. — У мальчиков другая судьба.

Гарри на минуту задумался.

— Означает ли это, — сказал он робко, — что вы не согласны с отцом во многих вопросах — в политике, например?

— Совершенно не согласна, — ответила она с каким-то исступлением. — Я по убеждениям социалистка.

«Так, — решил про себя Гарри, — наверное, это и есть ключ».

— Как интересно. А я когда-то состоял в коммунистической партии. — Здесь он не грешил ни на йоту. Гарри получил партийный билет, когда ему исполнилось шестнадцать, и ровно через три недели сдал его обратно. Он ждал ее реакции на это сообщение, перед тем как рассказать подробнее о том, как был «красным».

Она моментально оживилась.

— Да? И почему же вы покинули ее ряды?

По правде сказать, ему до чертиков надоели тогда бесконечные политические митинги, но признаться в этом было бы ошибкой.

— Видите ли, трудно объяснить словами. — Гарри попытался уклониться от ответа, однако сразу понял, что темнить и вилять не удастся, ей это не понравится.

— Странно. Каждый человек, сдавая партийный билет, определенно знает, почему он это делает.

— Хорошо, скажу. Не знаю, поймете ли, но мне показалось тогда, что мое членство слишком напоминает посещение воскресной школы.

Она засмеялась.

— Отлично вас понимаю.

— В любом случае, клянусь, я сделал больше, чем коммунисты, в деле экспроприации экспроприаторов и возвращении награбленных ценностей народу.

— Каким образом?

— С моей помощью в Вест-энде денег убавлялось, а в Ист-энде, наоборот, прибавлялось.

— Хотите сказать, что грабили только богатых?

— Не вижу смысла грабить бедных, у них же нет денег.

Она опять засмеялась.

— Так значит, вы по-прежнему считаете себя защитником обездоленных и угнетенных, вроде Робина Гуда?

Он думал, как ответить. Поверит Маргарет, если он скажет, что грабил богатых, чтобы лучше жили бедные? Она, несомненно, умна, хоть и по-детски наивна. Впрочем, не настолько наивна, чтобы верить всему.