Сапфо, или Песни Розового берега - Ольга Клюкина

Глава пятая

ЧЬИ-ТО ЗАСТЫВШИЕ СЛЕЗЫ

Незнакомец появился в доме сразу же после обеда, когда Алкей уговорил всех устроить симпосий — дружескую, маленькую попойку; такие попойки нередко организовывались сразу же после совместной трапезы, когда ее участникам было жалко слишком быстро расставаться друг с другом.

Как правило, участники симпосия увенчивали себя цветами, продолжали вместе пить вино, а порой под предводительством ведущего-симпосиарха развлекались интересными разговорами, пением, разгадыванием загадок или веселыми играми.

Но часто никаких организованных игр и вовсе не было, а просто каждый занимался тем, что ему нравилось, имея возможность делать это не в одиночестве, а в присутствии приятных людей.

Вот и сегодня — с утра на улице шел мелкий, серый дождик, который словно тихо всем напоминал о том, что совсем скоро наступят настоящие холода, в лесах застынут ручьи и пора будет перебираться в город, поближе к теплым очагам.

Сама погода поневоле навевала настроение задумчивости и желание побыть вместе.

Например, Алкей с Фаоном сейчас же после обеда затеяли в большой комнате играть в распространенную застольную игру коттаб, расположившись за отдельным маленьким столиком.

Эта игра заключалась в том, что остатки вина из бокалов нужно было так искусно выплескивать в плавающую в широком сосуде маленькую чашечку, изображавшую кораблик, чтобы суметь ее потопить.

Филистина в одиночестве сидела в углу на резной скамейке, тихо перебирала струны на кифаре и под монотонные звуки дождя продолжала думать о чем-то своем.

Ей было грустно уже с самого утра. И хотя Филистина нарочно украсила хитон белыми розами, желая хоть как-то поднять свое настроение, но все же она сегодня казалась бледнее розовых лепестков.

Теперь она вспоминала и до сих пор не могла окончательно успокоиться после последнего разговора с Сапфо насчет предстоящего отъезда Фаона, который она снова затеяла с подругой сегодня утром.

Казалось, Филистина употребила все красноречие, пытаясь убедить Сапфо в том, что давно по-настоящему считает сына маленькой Тимады своим собственным ребенком и расставание с ним для нее будет совершенно непереносимо.

И мало того — по выражению лица Сапфо Филистина видела, что та действительно понимает и глубоко переживает каждое сказанное слово.

Да, ошибки быть не могло: Филистина увидела ясно, какой странной, несказанной грустью загорелись во время разговора глаза Сапфо, когда она начала говорить об отъезде Фаона — ведь сострадание при всем желании невозможно подделать!

— Пойми, Сапфо: настоящая мать не та, что родила дитя, но в еще большей степени матерью может называться та женщина, которая воспитала ребенка — так говорит и Дидамия, и многие другие, — сказала утром Филистина, ссылаясь на авторитет своей мудрой подруги. — Значит, я тоже могу по праву называться матерью Фаона…

И Сапфо согласно кивнула, выслушав слова взволнованной Филистины.

— Пойми, Сапфо, я ведь и сама не подозревала, что так сильно люблю Фаона, до тех пор, пока не узнала, что он должен уехать и я смогу его навсегда потерять! — продолжала Филистина. — Ведь чувства внутри нас — они тоже живые! Они могут спать, а потом неожиданно просыпаться, или снова впадать в сладкую дрему — и это касается как материнской любви, так и вообще всякой любви… Мне кажется, что в тот момент, когда я узнала об отъезде Фаона, моя любовь к мальчику вспыхнула с новой, совершенно неведомой для меня силой…

И Сапфо снова кивнула, посмотрев на Филистину долгим, странным, каким-то отрешенным взглядом.

— Ты ведь знаешь, Сапфо, у меня нет своих детей, — стараясь побороть дрожь в голосе, тихо проговорила Филистина. — И тебе трудно понять меня, потому что у тебя есть дочь, твоя Клеида, и она не должна теперь отправляться на чужбину… Для меня разлука с Фаоном — это словно острый нож, который вонзается мне в тело, и даже еще, еще больнее… Как вот этот раскаленный прут сейчас в твоей руке, Сапфо. Представь, что ты втыкаешь его в меня. Неужели тебе меня не жалко?

Этот разговор проходил в маленькой комнате, где Сапфо в полумраке сидела возле огня, задумчиво шевеля в очаге горячие угли — северный ветер неожиданно принес из-за моря непогоду, холод, дождь, и с самого утра на улице сделалось по-осеннему зябко и сумрачно.

Но в комнате было тепло, возле очага уютно стояла большая тарелка, на которой лежал аппетитный кусок свежего утреннего пирога, пожертвованный Гестии — юной покровительнице огня и домашнего очага, а рядом стоял небольшой сосуд с ритуальными сухими благовониями, — их всегда на всякий случай держали под рукой.

Все эти вещи, предметы в комнате были для Филистины привычными и любимыми, и она старалась смотреть на них подольше, чтобы лишний раз не поднимать глаз на Сапфо.

Филистине все время казалось, что щеки Сапфо то и дело то вспыхивали, как только в очаге чуть сильнее разгорался огонь, то снова становились серыми в причудливых узорах теней, которые делали лицо подруги неузнаваемым, а порой — и вовсе чужим, и даже немного страшным.

— …Знаешь, Филистина, я вот что вдруг вспомнила — один опытный врач совсем недавно показывал мне свои хирургические инструменты, — вдруг, очнувшись, сказала Сапфо, как будто бы она вовсе и не услышала того, о чем ей говорила подруга. — Ты никогда их, случаем, не держала в руках, или хотя бы не видела вблизи?

— Нет, — с досадой качнула головой Филистина. — Но я сейчас говорю с тобой совсем, совсем о другом…

— …А я видела, — продолжала Сапфо. — И даже держала в руках страшные щипцы, пилы для костей, крючья и иглы, которые врачам приходится вонзать в тела больных людей, для того чтобы в итоге, после страшных мук, принести им благо и исцеление. И еще я своими глазами видела ужасное приспособление, которым пользуются, чтобы раздробить плод в материнской утробе, когда понимают, что только этим можно спасти бедную роженицу…

— Что ты хочешь этим сказать? — ужаснулась Филистина. — Что тогда, когда наша маленькая Тимада… было бы лучше…

— Нет, ты меня не поняла, — нахмурилась Сапфо, и при неровном отсвете от очага у нее на лбу обозначилась упрямая складка, какой не бывает и не может быть у юных, беззаботных девушек. — Я хочу сказать лишь то, что порой надо уметь думать не только о себе — и это самое трудное. А в твоей речи, Филистина, чаще всего звучало почему-то слово «меня». Ты хочешь, чтобы Фаон навсегда остался с тобой, с нами, в кругу женщин, которые несомненно окружат его своей любовью?..

— Да, Сапфо, очень хочу. У меня… у меня это теперь не выходит из головы.