Литературная Газета 6279 ( № 24 2010) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До Вязьмы ещё далеко. Испытываю безотчётный, но сильный порыв тоже выйти из электрички. Даже приподнимаюсь. То и дело смотрю на часы. Время остановилось. Оно и впрямь относительно! Наконец приезжаем. Спрашиваю на станции, где мемориал павшим воинам. На меня смотрят с непониманием: «Каким – павшим?» Отвечаю: «Тем, кто погиб в этих местах во время Отечественной войны». Разводят руками. Подхожу к милиционеру. Памятник генералу Ефремову, объясняет он, – в центре города. И добавляет, что мне нужно сесть на маршрутку.
Добираюсь быстро. Дошла бы и пешком, но у провинциалов непостижимое уму представление о пространстве. Две автобусные остановки кажутся им непреодолимым расстоянием. Вышла из маршрутки напротив сквера, в центре которого, видимо, на рукотворном холме стоит памятник защитникам Вязьмы. В честь праздника местные власти возложили к его подножию венки. Живых цветов почти нет. Для молодёжи 9 Мая – просто лишний выходной.
Эта дата – праздник ветеранов и их семей. Для родственников погибших и пропавших без вести – это ещё и день скорби. Уже несколько лет 9 Мая погружаюсь в безысходную тоску и, побывав с утра на могиле тёти, мечусь потом по дому, как зверь в клетке. И всегда хочу одного: чтобы этот день поскорее закончился. Как будто прикована к нему невидимыми цепями, и мне не удаётся разорвать их.
От пожилой женщины узнала, что на кладбище есть мемориал погибшим воинам. Там же похоронен и генерал М.Г. Ефремов, командовавший 33-й армией. Узнала и о том, что в сорока и семидесяти километрах от города есть ещё два мемориала, но до них мне не добраться, даже если бы у меня были деньги на такси. До отправления электрички в Москву осталось всего четыре часа.
Лермонтов писал, что Тамань – самый скверный городишко России. В Тамани не была, возможно, поэтому самой скверной мне показалась Вязьма. Всё – запущенное и унылое, как старые вещи, траченные молью. Мостовые и тротуары даже на центральной улице давно уже непригодны ни для транспорта, ни для пешеходов. Ни одной урны и ни одной скамейки. Нарастало желание как можно скорее покинуть этот город. Свернув с магистрали, очень скоро оказалась на тихих, почти деревенских улочках, столь же неприглядных, как и центральная. Их оживляли только жёлтые одуванчики и пышно цветущая черёмуха, удушливый запах которой распространялся повсюду.
Узнав у местных жителей, где кладбище, направилась к нему. Неподалёку от входа увидела церковь – без дверей, с пустыми чёрными глазницами окон, забранными внизу ржавыми решётками. Оглядевшись, поняла, что живая здесь только я, поэтому о мемориале спросить не у кого. Но кладбище оказалось небольшим, поэтому мемориал нашла быстро. Это примерно восемнадцать высоких цементных стел, выкрашенных белой краской. К ним прикреплены белые мраморные доски с фамилиями павших воинов. С удовлетворением отметила, что фамилии добавляют (уже не в алфавитном порядке) по мере того, как поступают сведения от поисковиков. Земля вымощена крупной серой квадратной плиткой, которую оживляют несколько цветников с уже распустившимися тюльпанами и нарциссами. Возле памятника солдату со склонённой головой пять венков из искусственных цветов, очевидно, доставленных сюда 9 Мая посланцами городских властей. Живых цветов почти нет и здесь. Справа от памятника могила генерала Ефремова, погибшего 19 апреля 1942 года. Он подошёл к Вязьме ближе, чем мой отец. Недаром меня здесь томит мысль, что я приехала не туда, и отравляет жизнь ощущение формально выполненного долга.
Беру немного земли возле церкви на обратном пути. Какая, в сущности, разница! Ведь вся земля, вплоть до подступов к Москве, залита кровью наших солдат! Среди них нет чужих отцов, как не бывает и чужих детей.
Ирэна ПОДОЛЬСКАЯ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
И этот день – базарный
Человек
И этот день – базарный
ПОЧТА «ЛГ»
У тром 22 июня почему-то как-то особенно хотелось спать. Позвонил друг. Спрашивает: ты идёшь на возложение цветов к Вечному огню? Ты же сам приглашения по ICQ рассылал.
Мне стало стыдно… Неужто я не пойду почтить память павших в Великую Отечественную?
В общем, быстро снял фотоаппарат с зарядки и сорвался с места. По пути встретились несколько футбольных фанатов. Хоть я и понимаю страсть к футболу, но всё же жаль, что они не вспомнили про День памяти и скорби, а продолжали кричать: «Оле-оле-оле! Россия, вперёд!»…
Возложили цветы. Постояли у Вечного огня. Потом я проводил ребят до метро, а сам пошёл гулять.
На днях подруга сказала: ты, мол, за модой не следишь – ну я и опустился в «Охотку». Именно опустился… Сколько там бегает алчных людей… Трясут лейблами, этикетками. Не центр столицы, а барахолка какая-то. А ценники напоминают номер телефона… мобильного…
Вы скажете, ГУМ – тоже магазин, он и в советское время был. Да, но это был другой магазин. Там встречались молодые пары, в нём не было ни высоких цен, ни толп людей, готовых отдать дьяволу душу за какие-то шмотки…
Всучили какую-то приятно пахнущую бумажку. Это оказался пробник духов. Цену спросить уже не отважился. Противно так стало… Когда-то дед воевал за мою страну, а теперь скопище потребленцев… Выстроили в центре России новый алтарь – крупный базар под названием «Охотный Ряд»…
В кого мы превратились?..
Арсений СВИДЕРСКИЙ, 19 лет
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,7 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
Полёт шмеля
Портфель "ЛГ"
Полёт шмеля
Анатолий КУРЧАТКИН
Отрывок из нового романа
Во двор Балеруньиного дома на Гончарной, бывшей Володарского, не заедешь. Чугунные ворота в арках, которые в прежние годы всегда стояли распахнутыми, теперь так же всегда замкнуты, внутрь могут попасть только свои, у кого есть ключи. В соседях у Балеруньи из прошлых жильцов почти никого не осталось – сменились девять из десяти. В достойных домах должны жить достойные люди. Гончарная на моих глазах стала буржуазной, вся залоснившись, словно дворовый кот, попавший в поварскую. Я с трудом вталкиваю своё корыто между «мерседесом» и «ауди» едва не у высотного здания на Котельнической, в другом конце улицы, и, распахнув зонт, слыша шуршащий перестук капель над головой, отправляюсь в обратный путь к Балеруньиному дому.
Балерунья встречает меня в шёлковом китайском халате, в красно-драконий распах которого на каждый шаг вымётывается её великолепная сильная ножка. Она по-прежнему каждый день часа два проводит у станка, установив тот в одной из комнат своей безбрежной квартиры, и икры у неё – будто два кирпича, упрятанных под кожу, такие ножки встречаются лишь у балерин. Под халатом у неё, может быть, ничего нет, но это не значит, что она намерена допустить заявившегося в её пещеру Али-Бабу до своих сокровищ. Она любит ходить в халате на голое тело. Она любит своё тело и любит дразнить им. Хотя в намерениях её можно и ошибиться, и получить сокровища, совершенно на них не рассчитывая.
– Я так обрадовалась твоему звонку, – говорит Балерунья, подставляя мне губы для поцелуя. – Не так, не так! – восклицает она, отрываясь от моих губ и глядя на меня с негодованием. – Как ты целуешь? Меня нужно целовать крепко, сильными губами!
Я исправляюсь, целуя её в соответствии с её требованиями.
– Вот теперь другое дело, – удовлетворённо отстраняется от меня Балерунья. – А то совсем всё забыл. Забросил свою бедную Лизу.
Я невольно хмыкаю. Имя Балеруньи действительно Лиза, но к героине Карамзина она имеет такое же отношение, как я к лермонтовскому Печорину. К какой героине русской классики она имеет отношение, так, скорее, к Настасье Филипповне. Или Ирине Николаевне Аркадиной из чеховской «Чайки». А может быть, к Раневской из «Вишнёвого сада». Хотя, наверно, я называю её Балеруньей, чтобы не называть гетерой. Потому что в принципе она гетера. Только в отличие от тех римских гетер в течение двадцати лет она танцевала не просто перед своими любовниками, а перед зрительным залом.
О, как я был влюблён в неё, когда мы познакомились. Если это можно назвать влюблённостью. Наверное, тогда по её слову я не мог только совершить убийство, всё остальное, только скажи она, – пожалуйста. Балериной она была вполне заурядной, кордебалет и кордебалет, но в танце с мужчиной она оказывалась примой. В настоящие солистки вытянуть её так и не смогли, но всё остальное, что только можно было взять от жизни, она получила. Эту же вот квартиру на Гончарной. Тогда, конечно, Гончарная ещё называлась Володарского, но квартира-то была этой же. От меня, впрочем, она ничего не получила. Кроме пользования её сокровищами да нескольких посещений ЦДЛ, писательского клуба. Она держала меня при себе ради меня самого. Мне даже не пришлось ради неё бросать свою вторую жену, на что я уже был готов, несмотря на то, что жена только что родила нашу дочь и ещё кормила грудью. Балерунья сама же и не позволила мне сделать этого. «Ты с ума сошёл?!» – вопросила она меня со смехом, когда я признался ей в своей готовности переменить ради неё свою жизнь. Тогда вот мне и открылась её сущность. Вернее, она сама мне её и открыла. Не подстелив ни пучка соломки, чтоб было помягче, разом переведя отношения в ту плоскость, которая её устраивала. О, как я страдал тогда. Стыдно даже вспоминать. Так я и понял, как юные римские аристократы просаживали на гетерах отцовские состояния.
