Последний наказ - Павел Комарницкий

…

— … Что скажете? Говори ты, храбрый Джебе!

В огромном шатре Повелителя Вселенной, несмотря на размеры, было душно — пахло ладаном, мускусом, горелым салом… В воздухе плавал сизый дым от чада свечей и сальных плошек, расставленных повсюду. Глухонемые слуги бесшумно скользили, обслуживая Повелителя Вселенной и его гостей. Шёл военный совет.

— Наступать надо немедленно, мой Повелитель! — названный Джебе сверкал глазами — Каждый день позволяет урусам накапливать силы, собирать воинов и укреплять стены Ноугорода. Идёт весна, дороги тают… Немедленно брать Ноугород!

— Я слышал и понял, мой храбрый Джебе — отозвался Бату-хан — Что скажешь ты, могучий Бурундай?

Сухощавый, темнолицый Бурундай помедлил, обдумывая слова. В шатре Повелителя Вселенной каждое слово стоит очень дорого…

— Опасно, мой Повелитель. Ноугород мы возьмём, но вот обратно… Обратно придётся плыть на урусских лодках, не иначе. Но с другой стороны — это же несметные богатства! Я бы рискнул…

— Я слышал и понял тебя — наклонил голову Бату-хан — Ну, а что скажешь ты, мой верный Сыбудай, хитрый, как тысяча лисиц?

Старый монгол, с рожей, не мытой от рождения, неторопливо прихлёбывал китайский зелёный чай и морщился. Он начинал ещё с самим Чингис-ханом, и авторитет его у Бату-хана был огромен.

— Я всегда желал тебе добра, и только добра, мой Бату…

Бату-хан чуть заметно поморщился. Любому другому такое обращение стоило бы ох как дорого… Но Сыбудаю порой прощалось и большее.

— Как ловят обезьян китайские горные охотники? Они насыпают в тыкву сладкий изюм, обезьяна находит тыкву, суёт туда лапу… Всё. Лапа, сжатая в кулак, обратно не лезет, а бросить изюм обезьяна уже не в силах. Даже когда видит охотника, приближающегося к ней.

Старый монгол снова отхлебнул из пиалы.

— Так вот. Ноугород — это тыква, полная изюма. Но разве мы обезьяны?

— Я слышал и понял тебя, мой Сыбудай.

Бату-хан протянул руку и ударил в большой гонг. У входа возникли ханские нукеры.

— Объявите всем мою волю! Мы возвращаемся домой!

…

Яркое весеннее солнце било в разноцветные венецианские стёкла, и от этого вся горница казалась необыкновенно нарядной, праздничной какой-то.

Ратибор ещё раз оглядел снаряжение, разложенное на столе. Вроде всё…

Он взял тяжёлый лук, сработанный знаменитым мастером Лесиной, согнул, уперев в пол. Лук сохранил всю свою могучую силу. Оставалось только натянуть тетиву. Тетиву тоже возьмём новую, и ещё одну в запас… Нет, две в запас…

— Готовишься, Вышатич? — княгиня Лада сидела у окна, но в окно не смотрела — смотрела на Ратибора.

— Готовлюсь — серьёзно ответил витязь, пробуя натянутую тетиву. Да, эта не подведёт…

Помолчали. Княгиня отвернулась к окну, задумчиво провела пальцем по стеклу.

— Чего это Ждан бежит сюда… Не иначе, татары подходят… Я спасибо тебе сказать хочу, Вышатич.

— За что, госпожа моя?

— За всё. Да хоть вот за дом сей — она коротко рассмеялась — Две недели поживём в достатке…

В горницу без стука ввалился запыхавшийся Ждан Борисыч. Шапку купчина где-то потерял, не иначе.

— Такие вести, матушка княгиня… Слышь, Ратибор Вышатич… Повернул назад Батыга-то, от Игнач-креста вспять подался… Живём! — и он счастливо рассмеялся, закинув голову — Эх, братцы!..

Княгиня Лада сидела, вытянувшись, как струна, и из-под закрытых век текли слёзы.

— Всё… Всё, Вышатич… Неужто всё?

Она вдруг разом обмякла, и витязь едва подхватил её, падающую с лавки. Ещё миг, и Лада уже рыдала на его груди, рыдала взахлёб, как обиженная девчонка. Слёзы лились потоками, и витязь будто чувствовал, как со слезами этими выходят из неё морозные ночи, проведённые в седле, обгорелые развалины, надетые на колья изгороди младенцы, скрюченные пальцы, тянущиеся из сугроба… Как выходит наружу накопившаяся смерть. Будет жить, теперь будет жить, думал Ратибор, а рука гладила и гладила её по голове.

— О-ой, Рати…и…борушка, не могу я-а-а!!!

— Ну всё, всё уже — витязь всё гладил и гладил её по голове — Всё уже, всё…

…

— Вот это грамота купчая на дом, другая такая у посадника. Послухи [свидетели] Ждану известны, люди честные, всё сделано по закону — Ратибор рассмеялся хрипло — Поистине, кому война, а кому мать родна. Сроду бы не купить такой терем…

Молодая женщина смотрела на него огромными, сухими глазами, без улыбки, и Ратибор осёкся.

— Вот это — он протянул ей кошель, слегка подкинув на ладони — семьдесят гривен. Себе я малость оставил, не обессудь. В дороге мало ли… А служанку тебе Ждан найти обещался…

— Далёко собрался, Вышатич?

Витязь помолчал, взвешивая в пальцах стрелу с чёрным оперением. За эту стрелу он отдал три гривны, неслыханно… Зато собака, которую тот черномазый колдун-магометанин чуть уколол кончиком этой вот стрелы, издохла, не успев гавкнуть…

— Последний наказ князя моего исполнил я. Ты в целости, жива и здорова. Осталось исполнить ещё один, госпожа.

— Какой наказ?

Он осторожно надел на стрелу длинный и узкий чулок из тонкой провощённой кожи, убрал её в тул, застегнул. Умная, сама поймёт…

— Когда выходишь? — голос у княгини сел.

Ратибор помолчал.

— Сейчас, госпожа моя. Думал взять запасного коня, да не решился. Выдаст сдуру… А на одном Серке-то догнать не просто будет… Уйдут в степь, и всё тогда… Так что не обессудь, если что не так.

Она смотрела на него огромными сухими глазами.

— Но ты вернёшься? Ведь вернёшься, да?

Ну что ему стоит сейчас сказать: "Знамо, вернусь"…

— Вернись, Ратиборушка…

— Не надо, госпожа. Права ты, опять права. Кто-то ведь должен убить Бату-хана?