Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Рая вспыхнула, обернулась к Юрке, с вызовом ответила:

— Очень мне надо! Если хочешь, иди сам, коси. На каникулах я работала, знаю.

— На прополке, да? Горох полола?

— А хоть бы и так! Там тоже работа.

— Ну, если тебе нравится в колхозе, зачем же метишь в институт? — не унимался Юрка. — Сдала бы аттестат свой в колхозную контору, там обсудят на правлении, глядишь, и в колхоз примут!

Ссора вот-вот готова была вспыхнуть, но вмешались ребята.

— Нашли, о чем спорить, — рассудительно сказал Семен Малков. — Каждый идет туда, где ему больше по душе. И каждый приносит пользу на своем месте…

Кто-то со смехом заметил:

— О-о, пошло-поехало! Философ…

Долго стояли мы на холме, любуясь родными просторами, и давно привычные, примелькавшиеся картины будто предстали перед нами в новом свете. Ребята под конец все притихли, и я подумал: "Как это я раньше не замечал этой красоты? Хороша моя родная сторонка, и всегда, всюду, куда бы меня ни закинула жизнь, буду в сердце своем хранить ее образ". Словно угадав мою мысль, Семен задумчиво проговорил вслух:

— Да-а, хорошо у нас… Не представляю, как я расстанусь с Чурайкой? А расстаться придется, ничего не поделаешь. Велика земля, ребята… Ну, пошли!

Перед тем как войти в село, мы взялись под руки, Юрка Черняев развернул аккордеон и заиграл. Не сговариваясь, мы дружно запели. Восемнадцать звонких, сильных голосов разбудили тишину полуденных улиц. Мы шли прямо через площадь, заслышав наше пение, из магазинов высыпали люди, прохожие останавливались. А мы шагали с гордо поднятыми головами и пели:

До свиданья, мама,Не горюй, не грусти,Пожелай нам доброго пути!..

Все вокруг смотрят на нас, любуются, говорят о чем-то между собой, женщины утирают платками глаза. А мы шагаем по самой середине площади, нога в ногу, песня, захватив нас, несет, словно на крыльях. Какая-то неведомая сила вливалась в меня в эти минуты, хотелось петь громче всех, чтоб было слышно далеко, далеко. И ничто меня не тревожило сейчас, я готов был вот так, в тесном ряду с друзьями-товарищами пройти через весь мир. "Ничего, Алешка, держись крепче, все будет хорошо, ты обязательно возьмешь свое, ты должен взять, дойти, победить!" — вот о чем стучало мое сердце в те чудесные минуты, пока мы проходили по площади на виду у всех, и от неведомого восторга по всему телу пробегал холодок. Эх, до чего красиво, всем на зависть прошли мы по улице, через всю площадь! А люди радуются за нас, улыбаются вслед нам добрыми улыбками, и мне кажется, что я слышу их голоса: "Смотрите, смот-рите, вон шагает высокий, крепкий парень, он выделяется среди своих товарищей, это — Алексей Курбатов! Смотрите на него, — разве не ясно, что он далеко пойдет, станет настоящим человеком!.."

Дойдя до школы, мы остановились. Оглядываюсь на ребят: у всех возбужденно поблескивают глаза, должно быть, каждый чувствовал то же самое, что и я…

— Вот было здорово! — с восхищением сказала Рая.

Но Семен Малков будто облил нас ушатом холодной воды.

— Да, прошли, нечего сказать!.. Подумаешь, победители какие выискались. Пока ничего полезного не сделали, а людей уже насмешили!

Всем сразу стало неловко, ребята притихли, смущенно поглядывая на Семена. Юрка Черняев пожал плечами, закинул аккордеон за спину.

— Ну чего ты, Кочан… раскаркался! А что плохого сделали? По-твоему, запрещено на улице песни петь?

Юрка по привычке ловко сплюнул. Семен промолчал. Постояв еще немного, стали расходиться, каждый пошел своей дорогой.

На другой день мы с Юркой пошли на почту — отправлять документы. Пожилая женщина, взяв наши пакеты, взглянула на адреса, потом внимательно посмотрела на нас и вздохнула:

— Доброго пути вам, ребятки! Да, теперь все хотят учиться. А мы вот скоро уйдем на пенсию, и неизвестно, кто будет за нас квитанции выписывать…

Юрка покрутил головой, нашелся быстро?

— А вы не беспокойтесь, к тому времени придумают автоматы, они вас полностью заменят. Вам останется лишь чаек распивать с белой булочкой!

Женщина невесело улыбнулась:

— Быстрый ты очень, сынок!

На крыльце почты мы столкнулись с Раей. Она сделала большие глаза, с упреком сказала:

— Ой, ребята, вы уже отправили документы? А меня не позвали? А еще товарищами считаетесь, бессовестные! Вы хоть подождите, я сейчас…

Рая убежала. Юрка косо глянул ей вслед:

— Сорока на колу! Да чего с ней… Пошли, Лешка!

…Недели две мы, сгорая от нетерпения, ждали ответа. Юрка первым получил отпечатанную на машинке открыточку — вызывали на приемные экзамены. Отец проводил его на станцию на исполкомовской легковушке. Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки. Юрка сказал:

— Ничего, Лешка, может быть, завтра ты тоже получишь. Будь здоров, не вешай носа! Увидимся…

Юрка уехал. Мне стало грустно, показалось, будто в Чураеве я остался один. Семен Малков — тот сидит дома и носа не кажет: должно быть, грызет учебники, готовится в сельхозинститут. Он напористый, как червячок-короед: будет грызть и грызть, пока своего не добьется. Иногда я даже завидую его терпению и упорству, в классе он был самый старательный и, пожалуй, самый рассудительный. И чего его потянуло в агрономию?

Я ждал вызова, дни тянулись нестерпимо медленно. Как нарочно, захворала мать: она у нас давно мучается с ногами, в войну по холодной грязи выбирала картошку, с той поры и жалуется на боли в костях. Вот и сейчас сидит на печке, на горячих кирпичах греет ноги.

— Алешка, — позвала она меня негромко, — поди сюда… Ты бы сходил, подменил меня на работе… Что-то мне совсем неможется, видно, с неделю дома придется побыть. Бригадир Василий еще с вечера наказывал, чтобы шла навоз нагружать с фермы. Пойди, Алешенька, денек поработай…

Переодевшись в старое, взяв вилы, я направился к колхозным фермам. Там уже собралось с десяток женщин, тоже все с вилами. Завидев меня, они разом повернулись в мою сторону, молча стали рассматривать. Я подошел близко, остановился, чувствуя себя очень стесненно.

— Здравствуйте…

— Здравствуй, коли не шутишь! — отозвалась за всех полная, не по погоде одетая в теплую шерстяную фуфайку женщина. Это — тетя Фекла, мать Раи Березиной. — Ты чего с вилами шляешься, Алешка?

— Мать заболела. Пришел на подмену…

— Вон оно что! Значит, захотелось испробовать нашей кашки? — усмехнулась тетя Фекла. Остальные тоже заулыбались. Я знал, что Раина мать на язык бойкая, и хотелось, чтобы она скорей оставила меня в покое. А она продолжала, усмехаясь и оглядываясь на других женщин:

— Вот-вот, попробуй-ка, сыночек, потрудись с нами да понюхай, чем пахнет хлебушек! А то бегаете, как молодые жеребятки, носы воротите от рабочего народа! Ученые все стали, как же!..

Теперь уже все женщины откровенно посмеивались, кто-то даже по-обидному захихикал. Тетя Фекла притворно вздохнула:

— Говорят, в город уезжаешь, на инженера учиться? Охо-хо, прости господи, все куда-то бегут и бегут, а нам, видно, на роду так написано, чтобы всю жизнь в грязи да навозе копаться…

Меня взяла злость, я готов был огрызнуться: чего на чужих указывать? Разве один я уезжаю? Дочку свою небось тоже услала в город учиться! Но в этот момент, грохоча, подкатил гусеничный трактор с огромной, на железном ходу телегой. Не телега — целая платформа! Все взялись за вилы, стали кидать навоз. Работали молча, слышно было лишь тяжелое дыхание женщин, да чавкала под ногами грязь. Стиснув зубы, я вместе со всеми ворочал пласты слежавшегося навоза, швырял тяжелые шмотья. Наконец телега была нагружена доверху, тетя Фекла с размаху воткнула вилы, передником смахнула со лба капельки пота.

— Хватит, бабы, трактор не увезет! А ты, Алешка, оказывается, можешь работать. Силенка-то мужская, не наша!.. Оставайся с нами в колхозе, вон девчата обрадуются. Как, Аннушка, оставим его?

В бригаде было двое девушек, одну из них, Анну Балашову, я знал хорошо: до седьмого класса вместе учились… Потом она бросила школу: похоронили отца, и Анне пришлось принять на себя нелегкую заботу о семье.

Услышав вопрос тети Феклы, Анна смутилась, украдкой взглянула на меня и, растягивая слова, нарочито весело ответила:

— Хорошо бы в колхоз побольше таких… А то у нас совсем ребят не остается. На таких мужиках, как дед Парамон, в передовые не скоро выйдешь!

Все засмеялись, поглядывая на меня. Ну вот, опять они за свое. Я стал жалеть, что послушался матери, пришел сюда: нужна мне эта работа! А женщины только и знают насмешничать, не стесняясь, рассказывают такое, от чего кидает в пот. И руки у них большие, красные, совсем не женские.

Кое-как дождался я вечера. Перед концом дня явился бригадир, заметив меня, удивился:

— Ого, среди овец появился молодец! Ты чего это, Курбатов, не в колхозе ли надумал оставаться?