Волга (июль 2007) - журнал Русская жизнь

Его сосед по кварталу Шарапов в 88-м принес на школьную дискотеку выкидной нож, докопался до взрослого, уже окончившего школу парня, приставил к его правому боку «перо» и нажал на кнопку. Шарапов сесть не успел: пока шло следствие, он тихо и незаметно повесился.

И ведь про эти мелкие и крупные злодейства тоже не было понятно, что это злодейства, что это противно человеческой природе, что так быть не должно, - они казались чем-то вроде ядовито-синей краски, которой красили стены в инфекционных больницах и отделениях милиции, такой не слишком приятный для глаза фон. Настоящий ужас возникал лишь временами, когда случалось что-то совсем из ряда вон: скажем, пропадал ребенок, а потом его находили в котельной разрезанным на части и сожженным в печке. Когда недавно редактор издательства Ad marginem Михаил Котомин доказывал мне, что фильм «Груз 200» ни секунды не про Советский Союз, что это такая античная трагедия, и никакого отношения к советскому проекту она не имеет, - что я мог ему ответить? Ну да, ну да.

Но было и другое. Дикая энергия противостояния. Для сотен и тысяч людей это был вопрос не то что чести, а выживания: не скурвиться. Я помню, как летом 80-го сидел рядом с отцом и сквозь треск глушилок слушал Би-би-си: там сказали, что умер Высоцкий, и включили песню про канатоходца, и я каким-то шестым своим детским чувством почуял, что вот этот хрип, и ярость, и «посмотрите, как он без страховки идет»- все это как-то рифмуется с моими родителями и жизнью вокруг, имеет к ней прямое отношение, хотя никакого хрипа и ярости в ней, казалось бы, нет. В ней были «Альтист Данилов», и литературные чтения на «Радио Свобода», и размноженный на «Эре» Гумилев, и походы в кино на Тарковского и Германа, и старинные романсы, что пелись за столом. И как бы наивно это сейчас ни выглядело, сейчас, по прошествии и в отдалении, понятно, что это был простой ежедневный подвиг. И художник Владимир Сапрыкин, мой двоюродный дядя по отцовской линии, который жил отшельником в комнате коммуналки, рисовал отдающие Чюрленисом полотна, писал стихи и трактаты, держал в книжном шкафу бесчисленные тома «Философского наследия» (и каждый был прочитан с карандашом в руках, и важные места были непременно подчеркнуты и снабжены комментариями),- откуда он взялся в этом городе? Как это было возможно?

Город меняется слишком быстро: то ли это действуют изотопы цезия, то ли я приезжаю слишком редко, и оттого кажется, что время летит быстрее. Так или иначе, я уже не очень понимаю, в чем там сейчас конфликт, где линия противостояния. Иногда кажется, что никакого конфликта вовсе нет. Сериалы на Первом канале вкупе с постоянными отключениями воды и общей бытовой неустроенностью сделали свое дело: свинцовые мерзости 80-х, равно как и тогдашняя тоска по мировой культуре, размылись и поблекли, все крайности, все точки экстремума оказались срезаны, жизнь стала проще, спокойнее и скучнее. Кинотеатры, куда я бегал по несколько раз в неделю - то на «Скорбное бесчувствие», то на «Тайны мадам Вонг», - переделаны в церковь, торговый центр и ночной клуб. Почему-то буйно пошла в рост всевозможная зелень: вокруг аккуратных когда-то дорожек разрослись настоящие джунгли, и трава раскрошила асфальт. Вместо магазина «Аккорд», куда надо было ежедневно заходить, делая нешуточный крюк после школы, чтобы успеть ухватить хоть какую-то стоящую пластинку (хотя бы Александра Градского), появился роскошный магазин «Элвис», владельцы которого вдвоем собрали гигантскую коллекцию «горбушечных» релизов такого немыслимого качества… в общем, мне редко удается выйти оттуда меньше чем с десятью пластинками.

Город меняется слишком быстро, и в нем бессмысленно - да, наверное, и невозможно - доводить что-то до конца. Нельзя даже раз и навсегда покрасить дивные сталинские здания: за год-два краска успевает отслоиться и облупиться, открывая напластования предыдущих, никогда не совпадающих по цвету слоев. И если вправду можно по-настоящему любить только то, что безвозвратно уходит, Новомосковск при каждой встрече бередит эту любовь -известиями о болезнях и утратах, снесенными домами и срубленными деревьями, неуловимо меняющимся пейзажем. Город, который я помню, не то чтобы стирается с лица земли, но постепенно растворяется, мигрирует; чем меньше его остается в реальности, тем подробнее и четче он выглядит во сне: я гуляю по его аллеям и скверам, блуждаю по коридорам школы, выхожу из электрички на станции Ключевка, спускаюсь к берегу и окунаюсь в воду, которая никогда не была и не может быть отравлена. Это город, каким я буду любить его вечно, мой дом, мое счастье, моя секретная калитка в пустоте.

* СЕМЕЙСТВО *

Варвара Тургенева

Варек-хорек, постный сухарек

Записки княгини из Тольятти

Варвара Леонтьевна Тургенева (1856-1934) принадлежала не совсем к тем Тургеневым, о которых вспоминаешь в первую минуту. И хотя всеносители славной фамилии сами себя называли родственниками, бумагами этого подтвердить не удается. Ну и пусть. По всем линиям здесь было много ярких личностей.

Самарские татары неизменно называли Тургеневых князьями и уговаривали их восстановить княжеский титул, отпавший при переходе в православие. Отец Варвары часто говаривал, что потребовал бы титул назад, будь у него сын, а не сплошные дочери.

Дочерей было три: Варвара, Александра и Мария. И все три были литературно одарены. Александра вошла в историю под псевдонимом Бостром и воспитала сына - будущего писателя Алексея Толстого. Мария выпустила ряд детских книжек (продолжая издаваться и при советской власти). О Варварином таланте судить читателю, с поправкой на то, что предлагаемые главы ее воспоминаний переведены с французского.

Предки Варвары принадлежали к так называемой третьей тургеневской ветви (симбирской) и владели в Ставропольском уезде селами Тургенево, Андреевка, Семиключевка и Коровино, которые сочно описаны в заволжском цикле рассказов Алексея Толстого. Кое-кто из этой ветви вошел в историю русской культуры: например, масоны и просветители Петр Петрович и Иван Петрович Тургеневы (последний был одно время ректором Московского университета), два брата - Александр Иванович и Николай Иванович (первый - известный археограф и друг Пушкина, второй - экономист, «декабрист без декабря», заочно осужденный Николаем I на смертную казнь).

Варвара Леонтьевна происходила от их двоюродного брата Бориса, которого передовые кузены в семейной переписке называли не иначе как гнусным крепостником. Сын этого человека, отец Варвары, однако, стал набожным бессребреником. Впрочем, об этом она пишет сама.

Скажем о том, что осталось за пределами мемуаров. В 1880 году Варвара Леонтьевна вышла замуж за дипломата Николая Комарова и отправилась с ним в многолетнее странствие. Православные церкви попадались в ту пору далеко не всюду, а религиозное чувство требовало какой-то обрядности, и Варвара перешла в католичество (ее записки показывают, что конфессиональной строгостью Тургеневы вообще не отличались).

Она родила троих детей - Александру (названную в честь любимой сестры), Екатерину (в честь матери) и Леонтия (в честь отца).

Прожив с мужем четверть века и вырастив детей, Варвара Леонтьевна рассталась с Комаровым, сохранив его фамилию, и вернулась в родные места - туда, где ее еще помнили по детскому прозвищу «Варек-хорек, постный сухарек». Прозвище это - чистая ритмическая форма, постной Варвара не была никогда. Наоборот, все знакомые отмечали ее буйный и строптивый нрав.

После октябрьской революции, разорившей семейные гнезда, Варвара Леонтьевна вместе с дочкой Катей через Сибирь и Харбин бежала в Европу. Они поселились в окрестностях Бордо. Вскоре дочь ушла в бенедиктинский монастырь Сен-Сколастик в Дурнэ и стала матерью Евстафией. Потом к ней присоединилась и Варвара Леонтьевна, приняв монашеское имя матери Павлы. Под именем Павлы она и принялась, с благословения настоятельницы монастыря, за свои записки - кроме того, вместе с Катей расписывала небольшие образа.

Варвара Леонидовна скончалась в 1934 году, ее «Воспоминания о русском детстве» изданы монастырской типографией через 32 года - в 1966-м. Тогда же в Тулузе вышла книга о ней, принадлежащая перу Жака Пиньяля и справедливо озаглавленная «Татарский пыл и бенедиктинский покой».

Иван ТОЛСТОЙ

Варвара, Варенька Тургенева родилась в ночь, вернее, на заре 1 марта високосного 1856 года - года падения Севастополя - в небольшом заштатном городке Ставрополь Самарской губернии (ныне - Тольятти. - Ив. Т.). Ее отец был офицером добровольной дворянской армии, организованной для защиты отечества (а до севастопольских событий служил во флоте, выйдя в отставку в чине лейтенанта. - Ив. Т.). Родители девочки жили во дворе того здания, где располагалась дружина, которой командовал Леонтий Тургенев; солдаты, обучавшиеся во дворе, приветствовали появление дочери командира военным маршем «Аврора», которым обычно встречали лишь генерала.