Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд

Новые власти не гнушались никакими, даже самыми подлыми, способами подавления национальных чувств и еретических настроений. В День Яна Гуса, национальный праздник чехов, церкви не действовали. На рыночной площади в Праге снесли статую Йиржи Подебрада, с фасадов церквей удалили скульптуры евхаристической чаши, символа Реформации[432]. Фердинанд инициировал канонизацию Иоанна Непомука (Яна Непомуцкого), чешского священника, казненного Венцеславом IV за отказ раскрыть тайну исповеди. Акция была хитроумная и коварная: история нового святого накладывала пятно на предшественников Габсбургов на богемском троне, и вскоре среди молодого поколения Непомук стал популярнее Вацлава.

Препятствовала столь массовому внедрению другой веры нехватка священников. Страну наводнили иезуиты, но они не могли заполнить брешь, образовавшуюся после изгнания кальвинистских, лютеранских и утраквистских пасторов. Нередко протестантские священники соглашались стать католиками ради сохранения своих приходов, и потребовались годы на то, чтобы искоренить такую практику. Пасторов заставляли отсылать жен, многие не подчинялись приказаниям, другие называли жен «домработницами» и продолжали с ними жить, возмущая соседей. В одном случае утраквистский викарий представился католиком, но по-прежнему проповедовал утраквистскую ересь и совершал причастие под обоими видами, то есть вином и хлебом[433]. Карафа ярился, но тщетно. Только время и наращивание численности национального духовенства могло покончить со злом[434]. В самых отдаленных районах Богемии протестантизм просуществовал по крайней мере еще одно поколение, вымирал тяжело и в некоторых местах сохранялся в виде народных обычаев[435].

Обращение Богемии в католическую веру довершило ее политическое подчинение и утихомирило религиозные распри, раздиравшие страну целое столетие, а насильственное восстановление церковных земель добило ее экономику. Два сословия в чешском парламенте — мелкопоместное дворянство и купечество — захирели. Фердинанд, вернув в сейм духовенство, выдворенное из него во время Реформации, создал видимость представительного правления, являвшегося в действительности инструментом всевластия его церкви и его высшей аристократии[436].

В Моравии, где кардиналу Дитрихштейну помогали иезуиты и капуцины, крестьяне цеплялись за свою веру меньше, чем в Богемии, и после примерного наказания протестантского дворянства и изгнания анабаптистов католическая церковь более не сталкивалась со сколько-нибудь серьезной оппозицией[437].

С Силезией и Австрией католики обошлись мягче, чем с Богемией и Моравией. Отвоевав для Фердинанда Силезию, курфюрст Саксонский обещал ей религиозную свободу, и здесь Фердинанд сдержал слово. Тем не менее он настоял на безоговорочном восстановлении церковных земель, наводнил страну иезуитами-миссионерами и постепенно зажал вольности силезского сейма. Право на возражение и опротестование было ограничено настолько, что один делегат с горечью комментировал: ему нет никакого смысла ездить в Бреслау, так как гораздо дешевле сказать «да», не выходя из дому.

В Австрии протестантские пасторы и школьные учителя были высланы из страны, а реформаторская религия была дозволена только узкому кругу привилегированных дворян. Даже в 1628 году Карафа жаловался на то, что пасторы проповедуют свои «мерзости» в частных домах под прикрытием этих позволений[438]. Можно не сомневаться: Фердинанд был бы рад любому поводу для того, чтобы их аннулировать.

Лишь Венгрия избежала участи лишиться своих религиозных и политических свобод. Имея у границы такого сильного защитника, как Бетлен Габор, венгры могли рассчитывать на более благосклонное к себе отношение. Венгрия служила буфером между Европой и Турцией, ею нельзя было пренебрегать, потому она единственная и сохранила флаг свободы на дальнем краю империи Габсбургов.

В то же время Фердинанд трансформировал традиционную структуру габсбургских владений, заменив концепцию семейной федерации принципом первородства. Эрцгерцоги предыдущего поколения почили в бозе, не оставив потомства, вследствие чего Фердинанд и его брат Леопольд были единственными представителями австрийской ветви Габсбургов. Фердинанд, если бы не возражал Леопольд, объединил бы весь южный блок земель от Тироля до Венгрии, сделав из него единую монархию. Молодой эрцгерцог, проявляя прозорливость, вызванную не только завистью, отговорил брата от такого шага, который мог разозлить германских князей. Фердинанд пошел на компромисс. Брат и его наследники владеют Тиролем, в то время как Австрия, Венгрия, Штирия, Каринтия, Крайна, Богемия, Моравия и Силезия целиком переходят к старшему сыну Фердинанда и передаются по наследству. С тем чтобы консолидировать этот блок, Фердинанд реорганизовал администрацию, централизовал почту и ввел некоторые улучшения в запутанную финансовую систему. Постепенно он начал отделять ведение государственных дел в этих провинциях от имперских проблем[439]. Он намеревался создать австрийский центр как ядро возрожденной германской империи. Дальнейшие события внесли поправки в его схему. Ему суждено было стать творцом австрийской, а не реставратором Священной Римской империи.

Создание австрийской империи можно считать величайшим, если не единственным, достижением Фердинанда, достойным признательности или осуждения потомков, в зависимости от соответствующей точки зрения, хотя даже и те, кто признавал его заслуги, вряд ли его благодарили. Для германских националистов он был человеком, закрепившим раскол между Австрией и севером, о чем они всегда сожалели. Они, правда, забывали о том, что Фердинанд вовсе не хотел этого; его план создания единой империи не осуществился из-за нежелания и сепаратизма протестантского севера. Для чехов, венгров и южных славян он был тираном и угнетателем, и они вовсе не были благодарны ему за деяния, принесшие им и коллективно, и индивидуально столько страданий.

Нелегко и даже невозможно судить беспристрастно религиозные проблемы, лежавшие в основе всех других сторон жизни общества той эпохи. Это было, по крайней мере в Богемии, время предубеждений и предрассудков, мятежей, гонений, бедствий и страшной нищеты. Оно не могло оставить здравых и сбалансированных свидетельств. Изгнанники, нашедшие прибежище в протестантских странах, излагали истории о зверствах и надругательствах, основанные на фактах, но раздутые мстительной болью людей, потерпевших поражение. Императорская солдатня была свирепа и безжалостна и ни во что не ставила человеческую жизнь, не щадила женщин и детей. Она пользовалась вседозволенностью властей и правом сильного. В описаниях ужасов, собранных на страницах «Historia Persecutionum» («Истории тяжких гонений») и рассказанных изгнанниками, несмотря на все преувеличения и приукрашивания, много правды. И все же нельзя сказать, что, когда буря миновала, правительство и новая религия не стали популярны. Уже через одно поколение народ поднялся на защиту новых властей и новой веры против «освободителей» — шведов.

О деяниях Фердинанда нельзя судить ни по средствам, которыми он пользовался, поскольку не осталось непредубежденных свидетельств, ни по целям, которых он достиг, так как он добился того, к чему вовсе не стремился. Что касается репутации создателя австрийской империи, то она основана лишь на шаткой структуре, не выдержавшей взрывов либерального национализма XIX и нелиберального национализма XX веков. Фердинанд заслуживает большего признания как последний император, предпринявший серьезную попытку объединить Центральную Европу. Его трагедия в том, что он не только не завершил начатое дело, но и оставил после себя наследие, которое фатально затормозило национальное развитие Германии.

6

Ясно, что реорганизация, затеянная Фердинандом, шагнула далеко за пределы владений Габсбургов. Лишился части своих земель маркграф Баден-Дурлахский. Получил подтверждение прав на Лусатию Иоганн Георг; явный подкуп, рассчитанный на то, чтобы заглушить на какое-то время его конституционные претензии. Лояльный ландграф Гессен-Дармштадтский был вознагражден частью земель менее лояльного кузена Морица Гессен-Кассельского. Его наделили также куском Рейнского Пфальца, возможно, в пику Максимилиану Баварскому, который заработал престижа больше, чем того хотел Фердинанд, за обращение страны в католическую веру[440]. Монополия Максимилиана была ущемлена еще и тем, что Фердинанд дал епископу Шпейера право на захват любых земель на Рейне, которые, по его мнению, прежде принадлежали его епархии.

Это было первое свидетельство того, что Фердинанд намерен вернуть церковь на позиции, которые она занимала во время подписания Аугсбургского мира в 1555 году.