Яд и корона. Негоже лилиям прясть (сборник) - Морис Дрюон

В словесной игре Маго легко одерживала верх над королем, тут он был бессилен.

– Вы только поставьте себя на мое место, кузен, – продолжала графиня. – Вот сейчас у вас будет наследник: согласились бы вы передать ему урезанную власть?

– Конечно, мадам, я не оставлю ему урезанной власти и не хочу, чтобы он вспоминал обо мне как о слабовольном отце. В конце концов, не слишком ли вы упорствуете? И коль скоро вы продолжаете выказывать мне неповиновение, беру Артуа под свою руку! И хватит об этом! Можете сколько угодно засучивать рукава, этим меня не напугаешь. Отныне ваше графство будет управляться от моего имени через посредство одного из сеньоров, которого я сам назначу. Что касается вас, вам запрещено удаляться больше чем на два лье от того места, которое я вам назначил для жительства. И не вздумайте появляться здесь, ибо никакой приятности не вижу во встречах с вами. Идите!

Удар был ошеломительный. Маго никак не ожидала подобного обращения. Сварливый и в самом деле переменился.

Пришла беда – отворяй ворота. Маго предложили покинуть королевские покои так неожиданно, что она ушла, унося в руке конфету, которую не успела съесть. Машинально она положила ее в рот и начала грызть с таким ожесточением, что сломала себе зуб. В течение недели графиня Маго металась в своем замке Конфлан, как пантера в клетке. Крупным мужским шагом мерила она жилые покои, выходившие окнами на Сену, бродила по главному двору, окруженному галереями, откуда сквозь листву Венсеннского леса видны были флюгера королевского замка. Ее гнев не знал пределов, особенно когда 15 мая ей стало известно, что Людовик X во исполнение своих предначертаний назначил правителем Артуа маршала Шампани Юга де Конфлана. В выборе нового правителя, чье имя совпадало с названием ее замка, Маго видела прямую насмешку, более того, кровное оскорбление.

– Конфлан! Конфлан! – твердила она. – Меня заточили в Конфлане и правителем назначили Конфлана, а все для того, чтобы лишить меня моего достояния.

Да и сломанный зуб мучил ее непрерывно – на десне образовался нарыв. То и дело Маго касалась языком больного места, хотя знала, что прикосновением лишь разбередит боль. Приближенным графини не стало житья: на них она изливала свою ярость.

Маго закатила пощечину мэтру Ренье, помощнику регента в ее часовне, за то, что он-де пел фальшиво. Карлик Жанно Дурачок, издали завидев ее, спешил забиться в темный угол; она обрушилась даже на Тьерри д'Ирсона, которого обвиняла в том, что он и его многочисленная родня – причина всех ее бед; упрекала даже свою дочь Жанну – зачем не сумела удержать мужа и отпустила его носиться по конклавам.

– Очень нужен нам этот папа, когда нас вот-вот разорят! – вопила она. – Папа небось нам графства Артуа не вернет.

Потом пришла очередь Беатрисы.

– А ты тоже хороша, ничем помочь не можешь! Только и знаешь, что покупать на мои деньги платье за платьем и вертеть задом перед первым попавшимся кобелем! Неужели нет у тебя никакого верного средства?

– А разве, мадам, сухая гвоздика, которую я достала, не принесла нам облегчения? – кротко осведомилась Беатриса.

– Да разве о зубе сейчас речь! Необходимо выдрать зуб покрупнее – и ты знаешь, как он зовется. Эх, когда дело касается какого-нибудь приворотного зелья, ты бегаешь, суетишься, находишь ворожей! А когда надо оказать настоящую услугу, так ты…

– Вы не правы, мадам, слишком скоро вы забыли, что с моей помощью вы обкурили Ногарэ и я рисковала ради вас головой.

– Забыла, забыла! Ногарэ просто мелкая сошка…

Графиню Маго отнюдь не страшили преступные замыслы, но она не любила, когда ее принуждали говорить о них, Беатриса же, изучившая свою покровительницу, заводила такие разговора из чистого коварства.

– Неужто правда, мадам? – переспросила она, взглянув на графиню сквозь сомкнувшиеся длинные черные ресницы. – Значит, вы желаете, чтобы смерть поднялась выше?

– А о чем же я, по-твоему, думаю всю эту неделю, дурья твоя голова? Что мне прикажешь делать, как не молить господа с утра до вечера и с вечера до утра, чтобы Людовик сломал себе шею, упав с лошади, или подавился сухим орехом?

– Возможно, мадам, существуют средства, действующие быстрее.

– Раз ты такая искусница, попробуй достань их. Не беспокойся, королю так или иначе не дожить до преклонных лет; достаточно послушать, как он надрывается в кашле. Но мне нужно, чтобы он сейчас сдох, немедля… Не успокоюсь, пока не провожу его в Сен-Дени.

– Тогда, возможно, его высочество Пуатье станет регентом…

– Ну конечно…

– И вернет вам Артуа.

– Ну конечно! Ты меня, милочка, с полуслова понимаешь, но ты понимаешь также, что все это не так-то легко. Да если бы кто-нибудь подсказал мне надежное средство, я, поверь, не поскупилась бы на золото.

– Изабелла де Ферьенн знает достаточно хороших средств, которые могут принести человеку вечный покой.

– Опять магия, воск и заклинания! На Людовика уже насылали порчу, а посмотри-ка на него! Ей-богу, похоже, что он в сговоре с дьяволом.

Беатриса задумалась.

– Если он сам в сговоре с дьяволом, то, возможно, не такой уж великий грех отправить его в преисподнюю, предложив соответствующее угощение.

– Да как ты за дело возьмешься? Подойдешь к нему и скажешь: «Ваша кузина Маго, которая вас так обожает, прислала вам вкусный пирог!»? Так он сразу тебе и начнет лопать… Да было бы тебе известно, что с нынешней зимы он чего-то перепугался и теперь каждое кушанье велит по три раза пробовать, и из печи до стола блюда несут под охраной двух вооруженных конюших. Он столь же труслив, сколь и злобен. Не беспокойся, я постараюсь все разузнать.

Беатриса смотрела куда-то в угол, поглаживая шею кончиками пальцев.

– Мне говорили, что он часто причащается, а принимая святое причастие, не заботятся о предосторожностях…

– Неужели, по-твоему, я об этом не подумала? Да это само собой в голову приходит! – отрезала Маго. – Но во-первых, за капелланом зорко следят, а во-вторых, Матье де Три, королевский камергер, носит ключ от дарохранительницы у себя в суме. Как же ты к нему подступишься?

– Не знаю еще, – призналась Беатриса. – Суму носят на поясе. Но это было бы слишком рискованно…

– Если мы, деточка, собираемся наносить удар, то уж будем бить метко и так, чтобы никто не догадался, кто ударил… или пусть узнают, но когда уже будет поздно, – добавила Маго, подняв руку к потолку.

Обе сидели с минуту в раздумье.

– Вы как-то жаловались, что олени губят ваши леса, объедая молодые деревца, – вдруг произнесла Беатриса. – Я не вижу в том худа, если мы попросим у Изабеллы де Ферьенн хорошего яда и охотники на оленей будут обмакивать в него свои стрелы. А король любит полакомиться дичиной.

– Конечно, и весь двор перемрет! Я-то ничем не рискую, меня-то небось не приглашают… Я же тебе твержу: каждое блюдо пробуют слуги и, кроме того, подносят к пище рог единорога{15}. Сразу же обнаружат, откуда, из какого леса доставлена оленина. Словом, иметь яд – одно дело, а вот пустить его в ход – другое. Все же закажи яду, который действует быстро и не оставляет следов. Кстати, Беатриса, помнишь мою пелерину из пестрой ткани, в которой я ездила на коронование, она, кажется, нравится тебе, верно? Нравится? Значит, считай, что она твоя.

– О, мадам, какая же у вас добрая душа! – воскликнула Беатриса, кидаясь на шею Маго.

– Осторожнее, зуб! – охнула графиня, хватаясь за щеку. – А знаешь, как я его сломала? Этим проклятым драже, которым Людовик меня угощал…

Она вдруг замолкла, и серые глаза зловеще блестнули из-под густых бровей.

– Драже, – прошептала она. – Пожалуй! А ну-ка, Беатриса, вели приготовить яд, только не забудь сказать, что мы будем травить оленей. Так или иначе, а зелье зря не пропадет.

Глава VII

В отсутствие короля

В один прекрасный день, когда король отправился на соколиную охоту, королеве Клеменции доложили о прибытии ее невестки Жанны. Запрет, наложенный на Маго, не распространялся на ее дочь; королева и графиня Пуатье часто виделись, и Жанна пользовалась любым предлогом, дабы выказать своей августейшей невестке благодарность за то, что та добилась для нее милости. Со своей стороны Клеменция чувствовала, что ее с графиней связывает особая нежность, какую нередко испытывают люди в отношении тех, кому они сотворили добро.

Если было такое мгновение, когда королева поддалась чувству зависти или, вернее, ощутила несправедливость судьбы, узнав, что Жанна в тягости, то с тех пор, как она сама оказалась в таком же положении, это мимолетное чувство исчезло. Более того, беременность, казалось, еще более сблизила невесток. Они подолгу обсуждали, как лучше соблюдать советы лекарей и бабок, беседовали о том, как надлежит себя вести. И Жанна, которая до заточения произвела на свет двух дочерей, охотно делилась с Клеменцией своим опытом.