Заказные преступления: убийства, кражи, грабежи - Алексей Иванов

Но тут случилось страшное и совершенно непредсказуемое: еще в Берлине боевик влюбился, как мальчик, причем не в офицершу КГБ, которую ему подставляли с целью обеспечить надежным спутником на всю метеороподобную карьеру, а в восточную немку Инге Поль. Ее сразу взяли в разработку и собрали все данные, они были неутешительны: немка не жаловала коммунизм.

Первую профилактическую беседу с Богданом проводил Степан Федорович.

– Зря ты связался с немкой, – говорил он просто.

– Не люблю я немцев. Жадные они до мерзости. Знаешь анекдот? О том, как немец подтирает задницу? Берет трамвайный билет, отрывает от него кусочек, проделывает в оставшейся части дырку, засовывает туда палец, вытирает им задницу, а билетом – палец. А оторванным кусочком чистит ногти.

Генерал призывно захохотал. Богдан лишь слабо улыбнулся – его затошнило от омерзения.

– Конечно, я не о всех немцах… Ведь были Маркс, Энгельс… Роза Люксембург… – почувствовал его настроение Степан Федорович. – Нас удивляет, что ты хочешь жениться на ней. Мы ее совсем не знаем, она непроверенный человек. У тебя такая перспектива, такое блестящее будущее… и вдруг… Дай ей денег и забудь. Интересы дела превыше всего.

Но Богдан уже не представлял себе жизни без Инге, она стала смыслом его существования, и даже ее признание, что она ненавидит коммунизм, только укрепило любовь.

Затем произошло совершенно немыслимое: Сташинский открылся своей возлюбленной, что он советский гражданин и связан с КГБ. Эта новость, принесенная с помощью «жучков», привела всех начальников Богдана в ярость: безответственное нарушение конспирации! Многие требовали силой разъединить пару, однако пламенные любовники в апреле I960 года сочетались законным браком, ухитрившись скрыться от ока спецслужб.

Тогда Сташинского и его жену решили воспитывать в советском духе. Богдан быстро раскусил новую линию и уговорил Инге не афишировать свои антикоммунистические настроения.

– Из любого правила есть исключения, – убеждал генерала Сергей. – Кстати, у заместителя Дзержинского Петерса жена была англичанкой.

– Но тогда были совсем другие времена. Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши! С другой стороны… Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?

– Верю, насколько может верить чекист. Главное, что он уже закреплен на боевом деле…

– Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь».

Медовый месяц организовали по добрым советским традициям: в Москве жили на спецдаче за городом, обедали в кабинетах «Арагви», вечерами – Большой с роскошным ужином в соседнем «Савое», днем – осмотр Кремля, художественные галереи, поездки на катере по Москве-реке.

– Пойдем в Мавзолей? – предложил Богдан однажды.

– Я не люблю мертвецов…

– Но это же не мертвец, это же сам Ленин!

– Я устала, Богдан… – Она посмотрела на свой округлившийся живот – влюбленные времени зря не теряли.

Он присел на корточки и прижался головой к ее животу.

– Эй, сыночек, как ты поживаешь? Давай вылезай! Ты не сердишься на маму за то, что она не взяла тебя к дедушке Ленину? – Он чудил и шевелил ушами, у него это славно получалось.

– Веди себя прилично, Богдан… Мне очень нравится Москва, но здесь шумно и хочется к морю.

На Кавказе они жили в коттедже недалеко от Сочи, стол всегда ломился от икры всех сортов, от севрюг и белуг, от грузинских вин и лучших армянских коньяков.

Острый взгляд Инге подмечал и деланную вежливость обслуги, и многочисленные хижины за дворцами-санаториями, и озабоченность людей на улицах, перебегавших из очереди в очередь, – раздражение в ней возрастало с каждым днем.

– Я устала от достижений социализма, милый… – сказала она однажды.

– Но они действительно существуют, – горячился Богдан, которому все вокруг страшно нравилось. – У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны… Конечно, мы живем беднее, чем вы или Запад, но это временно, мы все-таки много потеряли во время войны…

– Ничего, скоро в Берлине построят стену, и будем жить в нормальном социализме.

– Не все так просто, Инге, западная демократия – как фиговый листок. Давай говорить начистоту: кто бежит в Западный Берлин? Подонки и жулье, бегут потому, что хотят делать деньги. Разве это лучшая часть нации?

– Тебе забили голову пропагандой, Богдан! Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь можно задохнуться от всеобщего рабства!

Они не на шутку поругались и не разговаривали целый день, пока Богдан не попросил прощения.

Однако такие беседы продолжались, храбрый боевик оказался податливым, как воск, и очень скоро не только проникся вредной идеологией жены, но и во многом превзошел ее. Зная все методы работы КГБ, он вел откровенные беседы с Инге только там, где их не могли подслушать, более того, они договорились внешне сохранять образ законопослушных советских граждан.

Однако трудно обмануть всесильную службу: нос у нее чуток, как у борзой, к тому же слишком независимое поведение Сташинского и его привязанность к Инге посеяли сомнения у его шефов.

– Мы боремся с американцами, – говорил Степан Федорович другому генералу, – а главный враг сидит внутри у нас, наш заклятый враг – это бабы! Это проклятое племя взрывает планы КГБ и мешает работать. Столько сил и денег потрачено на Сташинского! И какой был хороший парень! Придется пока закрыть ему выезд на Запад и подержать эту парочку под хорошим контролем…

– Но она рвется рожать в Восточный Берлин, там ее родители.

– Возражать неудобно, все-таки мы – гуманная организация… – вздыхал Степан Федорович. – Но его будем держать в Москве… мало ли что?

Перед отъездом Богдан вывел Инге на прогулку.

– У меня к тебе очень серьезный разговор. Мои начальники не хотят выпускать меня на Запад, они даже боятся направить меня с тобой в Восточный Берлин. Но это не все: я – убийца, Инге, я убил двоих

– Ребета и Бандеру.

Инге побледнела, и они долго шли молча.

– Я люблю тебя, – сказала она наконец. – Всегда помни, что я тебя люблю.

Она улетела в Восточный Берлин. Супруги, зная о контроле КГБ, разработали ряд условностей для переписки.

31 марта 1961 года Инге родила сына. Богдан рвался в Восточный Берлин, он забросал своих шефов рапортами и просьбами, однако «в связи с новой оперативно-агентурной обстановкой в Берлине» к Инге его не пускали.

8 августа раздался телефонный звонок.

– Мальчик умер от воспаления легких… – Она говорила тихо, сдерживая рыдания.

Тут скалы дрогнули, и Сташинскому разрешили вылететь на похороны в сопровождении офицера КГБ.

– У нас есть информация, – говорил ему мудрый офицер в самолете, – что вашего сына отравили американские или западногерманские спецслужбы. Мы также не исключаем, что его убила сама Инге, чтобы заманить вас в Восточный Берлин. Будьте осторожны, бандеровцы ведут за вами охоту.

В Восточном Берлине за Богданом и Инге выставили плотное наружное наблюдение якобы для защиты от происков врагов.

На следующий день после приезда между супругами в шумной толпе состоялась решающая беседа.

– Послушай, Богдан, мы должны уйти на Запад. Я не могу больше оставаться в этой рабской стране!

– Меня там арестуют, посадят или казнят, – отвечал он.

– Если ты признаешься, тебя простят. Если ты боишься, я уйду сама. Я это сделаю сегодня же! Завтра будет поздно: уже объявили о берлинской стене.

– А как же похороны?

– Неужели ты не понимаешь, что сразу же после похорон нас арестуют и вывезут в Россию?

В тот же вечер 12 августа они выбрались из дома через задний ход, прошли по задворкам, которые Инге знала с детства, взяли такси, добрались до вокзала, переправились в Западный Берлин и явились в полицию, где Сташинский рассказал о себе и попросил контакта с американцами.

Он не просил снисхождения, он требовал наказания – это было покаяние, искреннее желание очистить душу.

Пораженные цэрэушники с недоверием выслушали Сташинского и решили, что это очередной психопат, никто из них не допускал и мысли, что убийца двух человек жаждет сам подписать себе приговор. Однако врачи нашли его совершенно здоровым, проверки на «детекторе лжи» показали, что он говорит правду. Тогда его передали западногерманской полиции, которая начала следствие, – немцы тоже не поверили ни одному слову Сташинского. Дотошная полиция постепенно раскопала массу доказательств его вины, нашла свидетелей, которые видели его на месте преступления, выброшенное оружие и даже кусочек сломанного ключа.

– Будь мужественным, пройди через все это, как через чистилище! Я люблю тебя, я всегда буду любить тебя… – говорила Инге.

Открытый процесс над Богданом Сташинским начался лишь в октябре 1962 года в Карлсруэ. Его разоблачения получили такой резонанс, что Политбюро приняло решение больше не проводить террористических актов за границей, Шелепину влетело за то, что его сотрудники – слабаки и трусы, в свою очередь председатель учинил разгон подчиненным.