Плотина - Иван Виноградов

Он сел, но так, что сразу видно было: не надолго. Бочком, без основательности.

— Я звонила, звонила, — сказала Наташа, напоминая о его просьбе, — но все на Сапожникова или на Любу попадала. Летучка кончилась, как видишь.

— Спасибо, я понял… Я к Острогорцеву собрался, но это потом…

Он все еще сидел и смотрел на нее, хотя ясно видно было: не сидится ему!

— Ты можешь на минутку? — Он кивнул на дверь.

— Конечно.

Прямо с крыльца он позвал ее за угол домика, на узкую «смотровую» площадку, с которой открывался вид на всю плотину, от берега до берега, уже не разорванную проездом на две половины, а соединенную и выросшую до высоты многоэтажного современного дома. Над нею колдовали, шевелились, ревели сиренами огромные членистоногие-подъемные краны. Под левобережной скалой, на месте будущего здания ГЭС, уже обозначились массивным бетоном и ажурным плетением арматуры круглые основания под первые гидроагрегаты. На них работала теперь бригада Ливенкова…

— Наташа, — начал Юра, — мне надо было обязательно увидеть тебя.

— Что-то случилось? — забеспокоилась девушка.

— Случилось уже давно, только я хожу, как дурак, и все жду чего-то. Понимаешь, я не могу без тебя, я знаю, что мы должны быть вместе.

— Юрочка, милый… — Наташа смущенно оглянулась.

— Это ничего! — понял Юра. — Здесь у нас проходит половина жизни, здесь мы и встретились, если помнишь… Я был тогда не совсем…

— И сейчас тоже, Юра! — улыбнулась Наташа.

— Не в себе, что ли?

— Нет. Я не знаю, как сказать, но как-то…

Ей трудно было найти точное и не обидное слово, но она видела, что Юра и впрямь как не в себе сейчас. Он непонятно торопился куда-то. Вернее — слишком торопился сказать, словно боясь передумать. Вот что промелькнуло в сознании Наташи. А Юра вдруг увидел в ее лице, в сосредоточенном прищуре глаз что-то от Евы, которой тоже всегда хотелось найти более точное слово. И вот уже сама Ева проглянула сквозь непохожее лицо Наташи, как если бы одно изображение наложилось на другое.

Он растерялся и ненадолго замер в недоумении и словно бы отдалился от девушки на большое расстояние.

— Юра! — позвала его Наташа.

— Я здесь, — опомнился он.

— Да нет, Юра, не здесь! Не здесь! — что-то почувствовала и поняла Наташа. — Ты же меня не видишь.

— Да что ты, Наташа!

— Ты не меня видишь!

Она закрыла лицо руками и отступила, спряталась за Юру, чтобы никто не увидел ее со штабного крылечка, редко пустовавшего. Некоторое время они так и стояли спиной друг к другу. Юра настолько был потрясен внезапной прозорливостью Наташи, что уже окончательно потерял способность говорить. Ему надо было возражать ей, уверять ее, и она в конце концов, возможно, поверила бы, но он не мог возразить против той правды, которую так удивительно, так прозорливо угадала Наташа. Наконец он просто не мог опомниться и растерял всю свою сообразительность и уверенность. Все, что здесь произошло, было непостижимо и непонятно: и то, что вдруг напомнила о себе почти совсем забытая теперь Ева, и еще более то, что Наташа тоже как бы увидела, почувствовала ее присутствие.

— Уйди, Юра, — тихо попросила Наташа.

— Ну ладно, ну… — Юра страдал вместе с нею, но особенно больно было ему оттого, что больно ей. Он попытался приласкать, пожалеть ее, но девушка отстранилась и съежилась от его прикосновения, как от чего-то неприятного. Он тогда повернулся и медленно, понуро, как никогда не хаживал прежде, начал спускаться по дорожке в котлован. Он мало что видел и мало что слышал, и остался как будто совсем один в этом шумливом и людном, знакомом и родном, но сегодня до непонятности странном мире. Опять один…

Острогорцев заканчивал очередной трудный разговор с главным механиком стройки.

— Я хочу понять, — говорил он, — почему с участков все время идут жалобы на работу механизмов и механизаторов? У вас не хватает единиц или механизмы слишком быстро выходят из строя? Не справляются ремонтные мастерские или еще что-нибудь?

Сорокапуд почти на все вопросы отвечал одинаково: «И это есть… И это тоже». Потом вспоминал что-то свое и даже радовался новому козырю:

— Кадры механизаторов не всегда на уровне.

— Так учите их!

— Все по сменам расписаны, учить некогда.

— А я вот и работаю и без отдыха учусь постигать своих ближайших помощников. — Острогорцев не скрывал, что и сейчас он стремится постичь кое-что.

— Запчастей не хватает, — вспоминал между тем главный механик свои беды.

— Запаситесь, если не хватает! Впереди еще не один год напряженной работы. Кто вам будет приносить их?

— Вот если бы вы в министерстве…

— Александра Ивановна! — крикнул Острогорцев в полуоткрытую дверь. Дело происходило в управлении стройки под конец дня, когда в приемной уже не могло быть много народу. — Александра Ивановна, заготовьте, пожалуйста, Сорокапуду командировку в Москву — он вам скажет, в какое министерство.

Грузный Сорокапуд растерянно поднялся с маленького для него стула, и стул обрадованно крякнул.

— А если я зря прокатаюсь?

— Подготовьте все свои претензии, все заявки, все раскладки — и бейтесь там на всех уровнях, — наказывал Острогорцев.

— Но вы же знаете, что не всегда…

— Знаю, но езжу и добиваюсь. С богом, как говорится! А через месяц мы направим на вас «Комсомольский прожектор» и высветим все темные уголки — можете не сомневаться…

Сорокапуд вышел, но Острогорцев еще с минуту сидел в боевой позе спорщика, готовый продолжать схватку. Потом несколько расслабился и повернулся к главному инженеру, который добрых полчаса сидел у его стола и ждал. Худой, за все лето почти не загоревший, с болезненно увеличенными подглазьями, он сидел терпеливо и незаметно, не вмешиваясь в разговоры и никак не высказывая своего к ним отношения. Разве что по выражению его немолодых и чаще всего невеселых глаз можно было бы угадать, чьи речи он одобряет, чьи не одобряет. Так же незаметно и тихо он умел сидеть и на совещаниях, летучках, приемах. Если необходимо было высказаться, он говорил чаще всего в совещательной форме: «Не стоит ли нам обратить внимание… Не пора ли подумать… Мне кажется, есть смысл заняться…» Обычно он высказывал дельные и актуальные вещи, но сама эта полувопросительная, не мобилизующая интонация как-то невольно снижала и своевременность и важность его соображений. Почти всегда требовалось, чтобы их услышал и поддержал своим уверенным тоном Острогорцев, и тогда уж все обретало силу закона.

— На что сегодня направлена инженерная мысль? — спросил Острогорцев, немного отдохнув от беседы с Сорокапудом.

— На плотину, Борис Игнатьевич, — отвечал главный. — Не пора ли нам подумать о ее конфигурации?

— О плотине нам всегда полагается думать, Павел Ильич, — проговорил Острогорцев, настраиваясь на спокойную, тихую беседу. Надо же когда-то и просто поговорить, не споря и не уличая, не требуя и не нажимая. Весь этот день был особенно напряженным и горячим. Тут и машина может раскалиться, и даже ей потребуется время на охлаждение.

— Я это к тому, Борис Игнатьевич, — продолжал главный инженер, — что если мы не подровняем ее до паводка…

— Хорошо хоть проезд закрыли. — Острогорцеву все еще не хотелось слишком серьезно вникать в новую проблему.

— Я думаю, есть смысл поговорить с начальниками участков, особенно — второго и третьего, где наметилось отставание.

— Они идут на пределе возможного… А потом — сколько еще до паводка?

— По календарю — много, по состоянию нашей плотины — просто в обрез.

— Успеем, Павел Ильич. Нам бы пока что с сегодняшними печалями разделаться. Одним махом! И лечь спать без хомута на шее.

— Сегодняшние не могут кончиться, пока не начнутся завтрашние, — философски заметил Павел Ильич. — Непрерывность заполненного времени.

— Я бы назвал это деспотизмом текучки… Кто там у нас еще, Александра Ивановна? — крикнул Острогорцев в полуприкрытую дверь.

— Кажется, все прошли…

Александра Ивановна появилась в дверях с этой доброй вестью весьма довольная. Время было позднее. «Все прошли и все разошлись — не пора ли и нам по домам?»— говорила ее добродушная улыбка. Настраивала на завершение дел и тишина управленческих коридоров. Только на первом этаже в диспетчерской кто-то кричал в телефон, еще больше подчеркивая общую тишину.

Острогорцев отогнул широкий рукав своей просторной куртки и, глядя на часы, стал вспоминать:

— Я еще обещал навестить старшего Густова, а в восемь — к ленинградцам. В девять тридцать — встреча со своим домашним коллективом по вопросу о двойке, полученной молодым Острогорцевым… Александра Ивановна, завтра в десять проверьте отправку «рафика» в аэропорт едут новые гости. Когда приедут — позвоните мне в штаб. Заниматься ими будет Мих-Мих… Я загляну сюда в пятнадцать ноль, но никого принимать не буду — разговор с отделом НОТ. Потом еду на гравийный.