Братья Стругацкие - Дмитрий Володихин

Не случайно Борис Натанович однажды заметил, что в «Трудно быть богом» каждый читатель находил какую-то свою отраду. Одних влекли приключения историков-землян XXII века в инопланетном королевстве Арканарском, живущем в условиях позднего Средневековья. Это были декорации, близкие фэнтези или роману «плаща и шпаги», — новинка для советской фантастики и для советской литературы в целом. Других «цепляло» узнавание ситуации…

Пик работы над рукописью «Трудно быть богом» пришелся на апрель — июнь 1963 года. Молодых писателей обступала реальность, в которой уже вполне отчетливо прозревалось возможное возвращение сталинских лет. Хрущев шумно громил абстракционистов, официальные идеологи поддерживали нового вождя. Фантаст Казанцев прочитал разгромный доклад на одном писательском собрании, и Аркадий Натанович выступил с опровержениями. «Нам было не столько страшно, сколько тошно, — вспоминал позже Борис Натанович. — Нам было мерзко и гадко, как от тухлятины. Никто не понимал толком, чем вызван был этот стремительный возврат на гноище…»

Безмозглый король Арканара, а также его всемогущий министр дон Рэба (первоначально «дон Рэбия» — с намеком на «дона» Берию), босс серых «штурмовиков», легко угадывались современниками в политических деятелях времен Сталина и Хрущева… Все это было бесконечно далеко от времен безмятежного «коммунарства», от главных мотивов «Страны багровых туч» и «Стажеров». И если раньше братья Стругацкие не слишком перечили советской действительности, то теперь они в полный голос — гораздо громче, нежели в «Попытке к бегству»! — повелевали «подготовленному» читателю: «Надо драться!» Точка зрения, отлично «считанная» интеллигентной частью их читателей того времени: если не бороться, то непременно оскотинишься, сам станешь частью «болота»…

Генеральный смысл повести высказан на первых ее страницах в коротком диалоге дона Руматы и арканарского книжника Киуна:

«— Вздор! — сказал Румата, осаживая жеребца. — Было бы скучно проехать столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Всё разговоры, разговоры…

— Нет, — сказал Киун. — Мне никогда не хочется подраться.

— В том-то и беда, — пробормотал Румата».

5

Насколько такой призыв мог быть «дешифрован» читательской аудиторией?

Вполне. Теперь можно сказать — вполне. Да, издательская цензура прошла мимо него[14], но те, кому «мессидж» предназначался, превосходно его поняли.

В рецензии, написанной для «Литературной России», Ариадна Громова прозрачно намекала: «Когда черные „монахи“ готовят переворот, при котором удар обрушивается на „серых штурмовичков“, авторы прямо заявляют: „История коричневого капитана Эрнста Рема готова была повториться“. Что ж, авторы правы: „Каждый век имеет свое средневековье“, как говорит польский сатирик Станислав Ежи Лец».

Каждый век — стало быть, и век двадцатый… А место… Что ж, только очень бесхитростный человек не понимал, о чем пишет Ариадна Громова: «На твоих глазах гибнут замечательные люди, умные, честные, добрые — лучшие люди своей страны. А ты, зная всё, видя всё, обречен на бездействие…» Кому там, в марте 1965-го, когда появилась цитируемая рецензия, не было ясно, что вовсе не о доне Румате Эсторском пишет ее автор?

«Я думаю, — писал Войцех Кайтох, внимательный исследователь творчества братьев Стругацких, — культурный советский читатель не имел ни малейших трудностей с обнаружением в арканарских событиях аллегорий судьбы российской и советской интеллигенции, массово уничтожаемой во времена правления Сталина или же подвергающейся различным преследованиям. Читатель именно культурный, ибо иной мог и не знать ничего об этих делах. Если же знал и аллюзии прочел, то в… монологе Руматы имел возможность обнаружить попытку анализа исторической роли сталинизма в его отношении к интеллигенции и прямое предостережение о том, чем мог бы кончиться для СССР рецидив… если учесть личные недоразумения Хрущева с интеллигенцией».

Подобной точки зрения тогда сочувствовало множество людей. Да и сейчас сочувствует. К примеру, публицист Илана Гомель в большой статье об аллегориях в текстах братьев Стругацких (2004) убедительно показала, что правильное понимание повести «Трудно быть богом» служило в свое время неким тестом на идентичность.

«Метафорой становится и сам фантастический мир романа, — писала И. Гомель. — Его внутренние противоречия снимаются, как только Арканар и его проблемы превращаются в аллегорию тоталитаризма: нацистского — очевидно, сталинского — более замаскированно. Мнимое средневековье оказывается попросту кодовым обозначением социально-психологических корней тоталитаризма: мещанства, невежества, тупости. Всё, что остается от исторической реальности, — набор клише „темных веков“. Из этого клише вырастает роман, который только притворяется, что создает мир. На деле он придумывает шифр. Расколов этот шифр, читатель вознаграждается чувством принадлежности к избранной группе: тех, кто понимает, что в преследовании книгочеев авторы изображают сталинский террор… Смысл аллегории в „Трудно быть богом“ состоит в том, что сталинизм и нацизм — это сходные, если не идентичные явления… Эта идея была расхожей в кругах основных читателей Стругацких — либеральной советской интеллигенции 60-х… „Трудно быть богом“ — не столько роман, сколько пароль: его правильное прочтение гарантирует принадлежность читателя к кругам либеральной интеллигенции…»

Конечно, это слова из реальности 90-х. Не было в 60-х прошлого века столь многочисленной и столь однородной группы, которую можно было бы называть «либеральной интеллигенцией». Интеллигенция, тяготевшая к интернациональному романтизму, к свободному творчеству, а иногда легонько пробовавшая на вкус западничество, — да, была. Именно она и составляла основной круг читателей звездного тандема. Так что повесть «Трудно быть богом» и впрямь работала как индикатор «свой/чужой».

6

Но феноменальный успех достался повести «Трудно быть богом» не только из-за политических аллегорий, спрятанных в ней авторами. С чисто литературной точки зрения она демонстрирует очень тонкую, поистине мастерскую работу. «Механизмы» ее текста могут быть представлены в виде каскада ребусов.

От чьего имени ведется повествование в «Трудно быть богом»?

Вроде бы ясно, от имени земного ученого Антона, получившего в королевстве Арканарском новое имя — дон Румата Эсторский. Позиция авторов передается через него, глазами прогрессора читатель видит происходящее на пространстве почти всей повести. Но одновременно голос авторов звучит и в высказываниях других персонажей. Это целый сонм творческих личностей: земляне дон Гуг (Пашка), дон Кондор (он же Александр Васильевич), арканарцы Будах, беглый интеллектуал Киун, изобретатель Кабани, сочинитель Гур. Все они — часть некоего единства. Все они являются в какой-то степени двойниками Антона-Руматы и входят в невидимое сообщество думающих интеллигентов, противостоящих темной государственной машине. Все они стоят на одной «платформе» с главным героем, и в разговорах, даже в прямых спорах с ним, всего лишь добавляют главной теме новые тона, новые нюансы. Не случайно Антон-Румата называет арканарских книжников своими «братьями», а дона Рэбу решает убить как раз за то, что он убивает его «братьев» и становится причиной смерти его возлюбленной. То есть перед нами некий коллективный персонаж, который можно назвать (условно) «городом мастеров» — по заглавию известной сказки Тамары Габбе. Там город, состоящий из трудолюбивых умельцев и умников, противостоит жестокому герцогу де Маликорну именно как единство, а в повести «Трудно быть богом» такое же единство составляют интеллигенты Земли и Арканара. Антон-Румата говорит и действует не только от собственного имени, он говорит и действует от имени всего «города мастеров». Иными словами, от имени советской интеллигенции 60-х, да и вообще всей интеллигенции от начала времен до скончания веков. Отдельно звучат лишь голоса откровенных врагов да второстепенных персонажей, вроде мальчика Уно. В советское время все это производило на понимающих читателей нокаутирующее воздействие. Они чувствовали свою невероятную близость с героем, узнавали суть сказанного.