Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

– Святой юноша, сокровище мыслей моих, скажи мне, счастлив ли на небе муж мой Миколай, воевода краковский?

Юноша, уплетавший за обе щеки жаркое, проглотил кусок и заверил:

– Счастлив, пани.

– А отец мой, Анджей, воевода краковский?

– И он, пани, счастлив также.

– Знают ли они, что я молюсь за них ежедневно?

– Знают, пани, и просят не забывать их.

– Слава, слава небесам!

Пани Фирлеева радостно взвизгнула и захлопала в ладоши.

. – Жаль, что у меня нет больше близких родственников, которые отошли к жизни вечной, а то я и за них стала бы горячо молиться, и они получили бы спасенье.

Блаженный Станислав Костка воздел руки к небесам.

– Молись, молись, пани, небо довольно твоими жертвами.

– Благодарю тебя, святой юноша, краса и гордость польской молодежи. Я и впредь буду продолжать свои духовные труды.

Управитель, будучи человеком любопытным, наклонился и спросил у блаженного Алоизия Гонзаги:

– Скажи, пожалуйста, блаженный Алоизий, почему ты так же хорошо говоришь по-польски, как и я?

Юноша залился краской и что-то пробормотал под нос. Управитель наклонился к нему еще ближе.

– Ничего не слышу, а хотелось бы узнать.

Но отец Игнатий был настороже и, улыбаясь, ответил за юношу, который внезапно принял важный вид и больше не вымолвил ни слова:

– Наш гость, конечно, происходит из Италии, но для святых не составляет никакого труда говорить на чужеземных языках. Как апостолы во время оно заговорили под влиянием духа святого на разных языках, так и эти святые с помощью его силы могут выражать свои мысли на том языке, на каком им заблагорассудится.

Небожитель поспешно подтвердил мнение отца Игнатия и уже с большей уверенностью осушил бокал, который старая вдова наполнила ему перед этим.

Управитель, желая сделать гостю приятное, предложил:

– У нас тут есть один итальянец, человек он, правда, незнатный, но ты, блаженный Алоизий, можешь поговорить с ним в любое время, чтобы насладиться родным языком.

Блаженный Алоизий вытаращил глаза, съежился в кресле и пробормотал что-то невразумительное.

– Ясько! – закричал управитель, – Ясько! Живо давай сюда того самого, из Италии!

– Нет! – закричал отец Игнатий. – Как может святой разговаривать с низким человеком, слугой, да еще в присутствии такой высокородной пани? Почтенный управитель, ты проявляешь неуважение к этой святой трапезе.

Пани Фирлеева насупилась.

– Пан управитель, – сказала она, – так не годится. – А потом, обращаясь к юношам, попросила у них извинения за назойливость своего слуги.

Отцы-иезуиты беседовали с дамами, тонко льстя и превознося их красоту и добродетель. Дамы отвечали шутками. В зале стоял приятный уху говор, и причин для удовольствия было достаточно.

Толстый отец Бертольд, подвыпив, призывал начать танцы. Ясько кивнул музыкантам. И из угла послышались звуки музыки, такой приятной, что ноги сами пускались в пляс. Однако все ждали примера святых гостей. Но блаженный Станислав Костка увлекся бокалом и отцу Игнатию пришлось оторвать его от этого занятия сильным толчком в бок. Юноша незамедлительно вскочил и, грациозно склонившись перед хозяйкой замка, подал ей руку, приглашая к танцу. Он проделал это так мило и просто, что сам отец Игнатий пришел в восхищение от его грации и начал притопывать ногой в такт музыке.

Пани Фирлеева, хотя и была стеснена тяжелым одеянием, не смогла отказаться от танца. Выкрутасы и подскоки вызывали у нее всегда одышку, но она тем не менее бодро вышла на середину комнаты. За ней в паре с первой придворной дамой двинулся блаженный Алоизий, потом отцы-иезуиты – каждый с той дамой, которая ему больше всех нравилась. Пары медленно, одна за другой прошли по залу, обходя столы, обмениваясь улыбками и поклонами, перебрасываясь шутками и острыми словечками.

Лишь отец Игнатий не принимал участия в танцах. Он стоял в углу, внимательно наблюдая за развлечениями. Улучив момент, он дал знак блаженному Станиславу, который, перехватив его кивок, послушно наклонил голову. Отец Игнатий, подойдя к столу, выбрал себе кубок побольше и осушил его до дна, удовлетворенно поглядывая на танцующих.

А блаженный Станислав, проделывая различные фигуры и па, завел беседу с пани Фирлеевой.

– Пани, небеса довольны твоими пожертвованиями, постами и отречением от мирских благ. Ты являешь собой яркий пример набожности и самоотречения.

– О святой Станислав, я не заслужила подобной похвалы.

– Вполне заслужила.

– Нет, не заслужила, мой святой Костка.

– Заслужила, почтенная пани. Однако у тебя много врагов, которые завидуют твоему земному счастью.

Пани Фирлеева всплеснула руками.

– Скажи мне, святой Станислав, неужели и на небе у меня есть враги, неужели и там есть люди, которым я не по душе?

– На небе, пани, все тебя любят, как родную, как будущую святую.

Пани Фирлеева остановилась и схватилась за сердце.

– Как ты сказал? Как будущую святую? И я не ослышалась?

– Продолжим танец, пани, – ответил юноша. – Ты не ослышалась. Враги у тебя есть на земле, в этой юдоли слез, где добродетель колет глаза людям.

– Ты пугаешь меня, почтенный святой.

– Но мы внимательно следим, и пока иезуиты охраняют тебя, ничего с тобой не случится. Это самый любимый небесами орден, и его значение исключительно велико.

– Спасители вы мои! – Пани Фирлеева окинула взволнованным взглядом плавно двигавшиеся пары, среди которых сплошь чернели рясы иезуитов.

– И наши высокие небеса желают, чтобы для спасения своей души ты и дальше продолжала осыпать благодеяниями милосердных отцов-иезуитов, чтобы они жили в полном достатке и всяческом изобилии. Это им поможет лучше служить богу и тщательно заботиться о твоем благе.

– Так и будет, мой дорогой святой.

– Иначе, милостивая пани, тебе будет трудно заслужить великую милость небес.

– Я и сама это понимаю.

Во второй паре придворная дама пыталась вовлечь в разговор блаженного Алоизия, но тот был серьезен и не произносил ни слова. Только раз, приблизившись к ней в танце, он не смог больше сдерживаться и хотел что-то сказать, но пробормотал только: «Я… я… я…» – и, не осилив далее ни единого звука, махнул рукой и умолк.

– У кого прекрасные глазки похожи на лепестки роз? – нашептывал в третьей паре отец Бертольд пожилой даме, которая, склонив голову, млела от восторга.

– Не знаю, преподобный отец.

– У тебя, у тебя, милостивая панна. Они, как звезды, как бриллианты, как капли росы.

– Ах, – вздыхала дама, – как удивительно вы говорите!

В следующей паре даму вел управитель. Он танцевал несколько тяжелее, чем другие, страшно потел, но строил глазки не хуже остальных. Дама изо всех сил тянула его и заставляла повторять па, которые она сама делала.

– Сто чертей и одна пушка, – ворчал управитель, – вот позволила бы ты обнять себя в спальне, а не во время какой-то дурацкой забавы, было бы другое дело. Стыдно мужчине, закаленному в боях, прыгать козлом.

– Такие кавалеры, как вы, пан управитель, завоевывают женщин и в парадных залах.

– К дьяволу эти прыжки! Тут девку и не почувствуешь в руках. Все равно, что сахар через стекло лизать. Только кишки надорвешь. Вышла бы ты со мной во двор, я показал бы тебе, что храбрый мужчина может сделать с вашей сестрой.

Дама хлопнула его по руке.

– Глупости говоришь, пан управитель.

Тот пошевелил усами, и глаза его при этом дико сверкнули.

– А ты попытайся, пани, увидишь, что я и мортире не уступлю. Как выпалю, ни одна башня не устоит.

Измученные музыканты перестали играть. Потные танцоры, тяжело дыша, вернулись на свои места. Пар так и валил от платьев и ряс. Запах пота смешивался с винными испарениями.

– Ох, святые, ну и святые! – тихонько охала старая вдова. – Мне бы еще лет сто такого отречения от мира.

Жбаны вновь были наполнены до краев, возбуждая желание утолить жажду. Гости снова осушили кубки.

Вдруг издали, из покоев пани Фирлеевой, донесся какой-то звон и громкое хлопанье дверьми. Шум этот постепенно приближался, все присутствующие с беспокойством стали переглядываться, Кто-то, позвякивая ключами, шел по замку. Отец Игнатий жестом послал Ясько узнать, в чем дело. Тот послушно подбежал к двери, но остановился на пороге, как бы удерживаемый невидимой силой, потом закричал в испуге, выскочил на крыльцо и бросился бежать. Смертельно перепуганная пани Фирлеева схватила за руку блаженного Станислава. Святой Гонзаго испуганно глядел то на дверь, то на отца Игнатия и блеял:

– Э… э… э…

Дамы замерли от страха. Управитель хотел выхватить саблю, но, вспомнив, что оставил ее в своей комнате, подкрутил ус и принял боевую позу.

Дальше произошло нечто ужасное. В дверях появился лысый человек высокого роста, с вьющейся бородой, красиво лежавшей на груди. Он был одет в голубую рясу и держал в руках два огромных ключа. Стало так тихо, что слышно было вырывавшееся со свистом дыхание отцов-иезуитов. Это продолжалось до тех пор, пока тишину не нарушил звук упавшей лютни. Это музыканты, бросая свои инструменты, выскакивали во двор.