Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

— Да, я не так давно вернулась из Италии…

— Учились там?

Катя вздохнула, сказала ровным, каким-то бесцветным голосом:

— Я жила там с мужем, сначала на Капри, а потом на севере, в Мерано, это почти на границе с Австрией. Там я и похоронила мужа. Он долго болел.

— Ах вот что… — с нотой соболезнования в голосе тихо проговорил он и стал еще внимательнее рассматривать проспекты. — Я тоже бывал в Италии, — после некоторого молчания вдруг сказал он. — Это было в двадцать втором году. Проехал от Милана до Неаполя. Был в Риме, во Флоренции, в Венеции, в Неаполе, ну и конечно, в Помпеях! Уйма впечатлений.

— А я впервые узнала о Помпеях по картине Брюллова «Гибель Помпеи», — призналась Катя. — Картину сочла за красивую выдумку художника. И, только очутившись там, на месте, испытала настоящее потрясение. Оказывается, это было в самом деле. И вот, через две тысячи лет я хожу по улицам этого города, такого уютного, солнечного, поросшего знакомой мне с детства травой. Я чувствовала себя так, будто вернулась на далекую родину… Как вы думаете, почему нас так волнуют древние развалины?

— Я задавал себе этот вопрос, анализировал… — после некоторого молчания произнес Рихард. — Пришел к выводу, что человеку присуще докапываться до основ. Очевидно, в развалинах древности мы вольно или невольно ищем ответа на современные вопросы.

Он посмотрел с улыбкой на Катю.

Она почувствовала, как загорелись ее щеки, как учащенно забилось сердце. «Что это? Я хочу ему понравиться?» — поймала она себя на крамольной мысли. И тут же весело подумала: «Ну и что?!»

— Вы играете? — Рихард кивнул в сторону клавесина.

— Немножко, для себя…

Катя явно скромничала. В петрозаводской музыкальной школе их руководитель Юрий Александрович Шапорин отмечал незаурядные музыкальные способности своей ученицы Кати Максимовой. По окончании школы подарил ей на память свою фотокарточку, на обороте которой написал шуточные стихи:

Подыскивая рифмы, я впадаю в транс.Но ваше имя, чуткая Катюша,Дает моим стихам готовый ассонанс.

Мне стоит только написать:

Юрий Александрович теперь композитор и живет в Москве, и она, Катя, часто представляет себе свою встречу с ним.

Рихард стал «своим» среди друзей Кати. Но потребность в интимном общении все возрастала, соответственно увеличивалось количество уроков на неделе — они стали встречаться почти каждый день. Их неудержимо влекло друг к другу. Чередовались уроки русского и немецкого. Рихард добросовестно зубрил русскую грамматику и писал диктанты. Строго спрашивал с Кати заданное им по немецкой грамматике. Занятия проходили живо, весело. А когда утомлялись, Катя играла на стареньком клавесине фантазии и вариации любимого им Моцарта.

Рихард слушал музыку и задумчиво смотрел на Катю. В такие минуты ей казалось, что их души радостно перекликаются между собой.

Когда он долго не приходил, она испытывала томительное беспокойство, необъяснимую сладостную тоску. Наконец с ужасом поняла, что полюбила этого человека, очень сложного, загадочного, с героическим прошлым. Что за новые испытания готовит ей эта любовь? Может быть, отступить, пока не поздно? Сослаться на занятость и больше не встречаться? Когда Юрий Николаевич умер, ему было тридцать шесть, а ей — двадцать три. Сейчас ей двадцать шесть, а Рихарду тридцать пять. Но дело не в количественном соотношении лет. А в том, что ее чувство к Рихарду носит совсем иной характер. Перед ней был сильный, смелый человек… И вообще, кто-то сказал, что в любви много иррационального, и, наверное, не стоит гадать, почему ее так неудержимо влечет к этому человеку. Влечет, и все. И сопротивляться уже поздно.

Однажды, перелистывая книжечку стихов Маяковского, Рихард сказал Кате:

— Хороший поэт. — И прочитал:

Версты улиц взмахами шагов мну.Куда уйду я, этот ад тая!Какому небесному Гофманувыдумалась ты, проклятая?!

Сильно! Правда? Так о любви мог написать только человек больших страстей.

Катя улыбнулась.

— Ну вот, кажется, мои труды не пропали даром: ты свободно читаешь по-русски даже Маяковского!

Рихард оставался серьезным. Он продолжил:

— А я, как самый обыкновенный смертный, могу сказать лишь сухими словами: Катя, я люблю тебя…

Она молча спрятала у него на груди жарко вспыхнувшее лицо.

— Их либе дих… — прошептал он ей на ухо.

Когда у человека появляется надежда на что-то хорошее, ради чего стоит жить, удивительно, до чего он может стаять трезвым. Катя твердо решила начать жить заново. Взвесив все «за» и «против», она пришла к окончательному выводу: надо подаваться на какой-нибудь завод, где широкое поле деятельности и перспективы на продвижение. Она была слишком здоровым человеком, чтобы жить воспоминаниями и бесконечно предаваться меланхолии. От прошлого отгородилась глухой стеной. И только иногда по ночам на нее яростно набрасывались воспоминания и терзали сердце всякими печальными подробностями.

Знакомство с Рихардом буквально возродило Катю к жизни. Даже друзья заметили, что глаза ее сияют и она обращается с окружающими с какой-то новой веселостью, которой они раньше не замечали в сдержанной и даже несколько суховатой Кате.

Подала заявление об уходе. Вызвали в отдел кадров. Знакомый кадровик строго спросил:

— Что это вы надумали? Разве вам у нас плохо? Зарплата приличная, паек, работа интеллигентная, и типография престижная.

— Ухожу на завод! — торжественно объявила Катя.

Кадровик скривился:

— Интеллигенция сошла с ума! У всех на языке завод, завод… А спросите, что каждый из них умеет делать?

— Работать, — просто ответила Катя.

— Работать… — презрительно протянул кадровик. — Вот вы, например, на какую должность метите?

— На рабочую. Пойду к станку.

— Ну-ну, с богом! Обратно не возьмем… — И подписал заявление.

В типографии жалели об ее уходе. Устроили торжественные проводы. Рабочие подарили портрет Ленина, сделанный специально для нее.

А вскоре она устроилась на завод «Тизприбор» ученицей. Завод выпускал точные измерительные приборы — дифманометры, готовальни — и еще патефоны.

Катя не любила зиму, а, как назло, первая зима без Рихарда выдалась длинная, нудная. В марте во дворах еще лежали толстые грязные сугробы. И хотя днем солнце припекало по-весеннему и с крыш свисали тяжелые витые сосульки, по ночам крепко морозило. В ее полуподвале было холодно, неуютно. Дрова покупались на рынке, а на рынок бегать было некогда. Впрочем, она теперь целыми днями, а иногда и сутками пропадала на заводе. Завод целиком захватил ее своим трудовым ритмом, всеобщим энтузиазмом, ударничеством и соревнованием. Очень быстро освоила свое дело аппаратчицы и выдвинулась в передовые работницы. Люди нравились ей. С ними было легко. Несмотря на постоянную запарку (План, план, план! Пятилетку в четыре года!), они работали весело, без надрыва, жизнь воспринимали доверчиво и радостно.