Имя России. Сталин - Сергей Кремлёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ведь подлинная свобода возможна лишь там, где человек лишён прикрытого «законом» права причинять вред другим и обворовывать их, решая за счёт этого свои личные проблемы.
Такая свобода — свобода от жлобов всех сортов — и начинала формироваться в СССР. Зарубежный троцкист Исаак Дойчер рассуждал о «принудительности» труда в Советской России, однако на самом деле перед страной стояла другая проблема — научиться работать.
Просто работать, изо дня в день.
Увы, далеко не все в рабоче-крестьянском государстве были к этому готовы. И как раз в годы первой пятилетки — то есть тогда, когда работа начиналась «всерьёз и надолго», появилось понятие «летун». Нехорошее понятие, но уже одно оно опровергало болтовню о «советском рабстве». Возникло в то же время и другое понятие в противовес первому — «самозакрепление».
В 1930 году крупная промышленность потеряла из-за прогулов 16 (шестнадцать) миллионов человеко-дней, в 1931 году — 25 (двадцать пять) миллионов. Обломовы из русской жизни так просто не исчезали.
Более того! Возник новый их тип — деятельный, ильфо-петровский инженер Талмудовский в поисках лучшего «оклада жалованья» забирался даже на строительство Туркестано-Сибирской магистрали и, отхватив очередные «подъёмные», тут же исчезал.
Менее известны его сельские «коллеги», описанные прекрасным советским литератором Валентином Овечкиным в очерке «Без роду, без племени». В конце тридцатых Овечкин писал:
«Непоседливых искателей богатого трудодня называют в станицах «колхозники до первого градобоя». Есть люди, сделавшие пе-
реезды с места на место, из колхоза в колхоз, своего рода профессией, доходной и не особенно трудной, если не считать дорожных неудобств…»
Да, тут и впрямь было бы нелишним подумать о принуждении к труду. Вот география «путешествий» только одного, описанного Овечкиным, «талмудовского от сохи»: Забайкалье, Сибирь, Кубань, Башкирия, Казахстан, Дон…
Одновременно возникало, впрочем, и массовое новое отношение к труду и к своей стране. Уже осенью 1930 года только в Ленинграде двести тысяч инженеров, техников и квалифицированных рабочих обязались…
Читатель, я обращаю твоё особое внимание на то, что они всего лишь обязались не покидать свои предприятия до конца первой пятилетки На Украине такие же обязательства по «самозакреплению» принял на себя каждый… третий металлист.
Всего лишь один из трёх.
А что остальные два?
А они предпочитали высматривать и выгадывать, куда отправиться на заработки: то ли в Днепропетровск, то ли в Днепродзержинск, то ли в Запорожье, то ли в Мариуполь… Опытных-то старых металлистов в первые годы индустриализации было не намного больше, чем новых заводов!
Искать «где лучше» человеку, хотя и не всякому, свойственно. Однако прошлая жизнь с её крепостным правом давала русским людям не очень-то много таких возможностей.
И не только русским. Нужда гнала за океан иммигрантов из Ирландии, из Италии, из австро-венгерской части Украины…
Тысячелетиями основными стимулами к труду для труженика были плеть, голод, та же нужда… Реже — жажда наживы, которую утолял один из сотни.
Теперь, впервые за всю историю человека, целая огромная страна, растянувшаяся на шестую часть мира, должна была найти новые регуляторы трудовых отношений взамен старых. В том числе — и совесть.
И раньше кадровый рабочий имел рабочую совесть, профессиональную гордость. Но польза от этого была не ему, а его хозяину. Теперь же надо было использовать эту совесть как чуть ли не плановый элемент экономики, улучшающий жизнь миллионов тем больше, чем более «совестливо», сознательно они работали.
В начале тридцатых годов весь Советский Союз исколесил английский промышленник Гартель. Вот его слова:
«Энтузиазм никогда не рождался из рабства. Если бы Советская Россия при осуществлении пятилетки зависела от принудительного труда, она распалась бы на следующий же день».
Прекрасно сказано! И — точно!
Не так ли?
Будущий премьер независимой Индии Джавахарлал Неру проехать по СССР тогда не мог. Он «путешествовал» тогда из одной индийской тюрьмы в другую. Но, сам отдавший себя делу народа, он и так хорошо понимал наши трудности и наши устремления.
9 июля 1933 года он писал дочери из очередной тюрьмы:
«В Советском Союзе действует принцип: «Кто не работает, тот не ест!» Но вдобавок к этому мотиву большевики привели в движение новый стимул к труду: работать ради общественного благосостояния. В прошлом этот стимул лежал в основе деятельности идеалистов и редких личностей, но общества в целом, усвоившего и реагировавшего на такое побуждение к деятельности, раньше не было.
Подлинной основой капитализма является конкуренция и личная выгода, получаемая всегда за счёт других. В Советском Союзе этот мотив личной выгоды уступил место социальному стимулу: рабочие в России, как сказал один американский писатель, учатся тому, что «от признания взаимной зависимости рождается независимость от нужды и страха»…»
Между прочим, Неру сумел увидеть на расстоянии и такую важную примету новой жизни в России:
«Избавление от ужасного страха перед нищетой и небезопасностью, повсюду довлеющего над массами, является великим достоянием. Говорят, что ликвидация этой угрозы почти полностью положила конец психическим заболеваниям в Советском Союзе».
Последнее было лишь желаемым, а не действительным, однако наличие таких слухов об СССР тридцатых годов, доходивших даже до Индии, говорит само за себя!
Честно посмотреть на новую Россию могли не только умный английский капиталист Гартель или борец против владычества Англии в Индии Неру, но и французский художник Альбер Маркё, один из выдающихся художников XX века.
Его городские и морские пейзажи редко и мало населены людьми, но почти на каждом из них есть не праздный наблюдатель, а труженик и его работа. Для Маркё труд — это необходимая часть природы, населённой человеком. Пожалуй, только один его младший современник — Георгий Нисский из Советской России — в полной мере обладал таким же умением наполнить пейзаж ощущением человеческого созидания даже без присутствия человека на полотне.
Маркё объездил всю Европу, а в 1934 году приехал в СССР: Ленинград, Москва, Харьков, Тбилиси, Батуми…
23 августа 1934 года газета «Советское искусство» поместила его статью с показательным названием: «Обновлённая жизнь. Впечатления художника». Маркё разбирался в политике настолько же слабо, насколько хорошо разбирался в живописи. Но жизнь он видеть умел и поэтому выделил главное в увиденной жизни чужой страны — обновление!.
Потом он открыто восхищался удивительной страной, где деньги не играют никакой роли, поражаясь бескорыстию молодёжи этой страны…
В ТОМ САМОМ 1934 году, когда французский художник Маркё ездил по СССР, советскому художнику Георгию Нисскому было тридцать лет. Сын фельдшера с белорусской узловой станции Новобелица, в восемнадцать он был командирован в Москву на учебу во Вхутемас — Всероссийские художественно-театральные мастерские.
В старой России было два основных типа художника: 1) признанный состоятельный и 2) талантливый, признаваемый, однако — неимущий.
Нередки были, впрочем, и талантливые, неимущие и непризнанные.
Но разве мог любой русский художник в старое время представить себе свою жизнь такой, как описывал её Нисский: «Мастерство волейбола постиг глубже, быстрее и совершеннее, чем мастерство живописи, и признаюсь, что часто писал урывками между состязаниями и матчами. Сетка и летящий мяч увлекали меня больше».
В спортивном зале, а не в мастерской Нисский познакомился с Александром Дейнекой, который был на четыре года старше. Нисский писал: «Встретил и полюбил Дейнеку. Понятно почему. У меня были здоровые, быстрые ноги, крепкие бицепсы. Я был здоров и молод, во мне рос новый человек. А на его рисунках и полотнах я впервые увидел новую жизнь, обстановку и тех людей, с которыми я встречался на улице, в цехах, на спортивном поле…»
Да, в новой России даже большой художественный талант иногда уступал спортивному азарту, а в старой России ни таланта, ни азарта не хватало даже «чистым» спортсменам. На Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году футбольная сборная России проиграла сборной Германии со счётом «0:16 (ноль—шестнадцать)»! В России это тогда расценивали как «спортивную Цусиму».
Так ведь и вся тогдашняя олимпийская сборная России заняла 15-е место из 18!
К слову, «россиянская» олимпийская сборная всё более движется, похоже, к чему-то подобному. Да оно и неудивительно — ведь ельциноидная «Россияния» находится в ближайшем «духовном» родстве со старой «Расеей».
Что же до России Сталина, то в 1932 году — всего через два десятка лет после царской «спортивной Цусимы» — в спортивных клубах СССР занималось
