Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884 - Екатерина Оттовна Вазем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 13. Балетная публика. — Царская фамилия и балет. — Аристократия, буржуазия, литераторы
Покончив с рассказом о моей деятельности на сцене петербургского Большого театра, обращаюсь к воспоминаниям о балетной публике.
В 60-х—70-х гг., после получения помещиками выкупных и с ростом строительства железных дорог, петербургская жизнь, можно сказать, била ключом. В столицу съехались из своих имений целые массы помещиков, обрадовавшихся возможности широко и весело пожить за счет полученных ими выкупных свидетельств. С другой стороны, расплодились концессионеры и тузы разных народившихся акционерных компаний, наживавшие в самые короткие сроки огромные деньги, и всевозможные дельцы, вертевшиеся около них и богатевшие заодно с ними, В городе было много «бешеных денег», и это отразилось на всех сторонах общественной жизни и, конечно, на театре — по крайней мере на внешнем виде зрительного зала. Никогда до тех пор не видели на дамах таких драгоценностей, никогда до того не принимали артистические подношения таких размеров, никогда не стояло у подъезда театра таких дорогих запряжек, как в те времена, когда Петербург веселился, точно вышедший из-под суровой опеки юнец.
Тон публике задавала царская фамилия со своим двором. Она являлась главным законодателем и в области театра, что, в сущности, было вполне нормальным явлением, поскольку все большие петербургские театры были «императорскими». От нее в конечном счете зависела сценическая судьба театральных пьес и постановок, а также артистов. Достаточно было, чтобы царь о ком-нибудь из последних обмолвился добрым словом, и дальнейшая карьера могла считаться обеспеченной. Не удивительно, что ловкий, угодливый француз Петипа всегда заглядывал в глаза членам императорского дома, зорко следя за впечатлением, производимым его балетами на «высочайших» особ и придворных сановников, мнения которых являлись эхом их суждения, и наматывал себе на ус их отзывы, стараясь так или иначе угождать их вкусам.
Как известно, Александр II был большим любителем прекрасного пола. Можно было подумать, что и в балет его привлекала не столько любовь к искусству, сколько «ножка Терпсихоры». Обычно он избегал огласки своих любовных похождений, о чем можно судить по его отношению к княгине Юрьевской,[287] в театре же, где жизнь артистов протекала у всех на виду, они требовали сугубой тайны.
Но все же начальство всегда было на чеку, следя за интересом, проявляемым царем к той или другой артистке, и старалось сделать ему приятное выдвижением ее на первый план- Мне памятен один такой случай, бывший с моей сослуживицей, красавицей Александрой Симской 2-й.[288] Это была второстепенная солистка, выступавшая изредка в ответственных партиях, в которых она блистала не столько своим искусством, сколько своей эффектной наружностью. На Симскую однажды обратил внимание царь, и для театральных заправил этого оказалось довольно, чтобы поручить ей партию Низии в «Царе Кандавле». Облик лидийской царицы вышел у нее очень декоративным, но не больше. Танцы ее пришлись Симской явно не по силам. Этот дебют никаких реальных результатов не дал. Отвлеченный кем-нибудь другим, Александр совершенно забыл о танцовщице. Как и следовало ожидать, о ней забыла и театральная дирекция, и этой балерине «на час» пришлось возвратиться к своим скромным функциям солистки.
Постоянными посетителями балета были братья царя, Николай и Константин Николаевичи. Они принимали самое горячее участие в театральной жизни, тем более, что они были близки к танцовщицам: Николай — к Числовой, а Константин — к Кузнецовой.
Екатерина Гавриловна Числова как артистка не представляла собой ровно ничего. Это была самая заурядная корифейка, которую только по великокняжеской протекции выдвинули на положение характерной солистки. По своей наружности она также ничем не выдавалась — очень неважно сложенная, курносая, с мелкими, неинтеллигентными чертами лица.
Числова жила в царской роскоши, занимая квартиру в доме против самого дворца Николая Николаевича (ныне Дворец труда) на Благовещенской площади, угол Галерной улицы. В ее доме по вечерам собирались разные важные военные и гражданские чины, искавшие знакомства с великим князем, кое-кто из артистического мира, но представителей балета что-то бывало мало — с ними хозяйка Дружбы вообще не водила. Постоянной ее гостьей была известная оперная певица Д. М. Леонова.[289]
«Дамой сердца» другого брата царя, Константина, была танцовщица Анна Васильевна Кузнецова. По своему характеру она была совершенно непохожа на Числову. Насколько та любила подчеркнуть свое привилегированное положение «помпадурши» и диктовать окружающим свою волю, настолько эта держала себя тихо и скромно. Кузнецова обладала очень приятной наружностью, но ограниченным дарованием. Ее занимали, главным образом, не в танцах, а в мимических ролях, с которыми она справлялась вполне прилично.
Частым посетителем балета был и принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Он очень симпатизировал балету «Корсар», но по особой причине: в балет был вставлен классический дуэт «невольницы и купца» на музыку, считавшуюся написанной Ольденбургским. В мое время в этом номере была занята солистка Шапошникова, и принц всегда пускался с ней в разговоры, расспрашивая о ее житье-бытье.
Кстати сказать, поддерживать разговор с принцем было очень трудно. Он говорил чрезвычайно неявственно сквозь покрывавшие его рот густые усы. О смысле задававшихся им вопросов приходилось только догадываться и отвечать наобум «да» и «нет», иногда невпопад.
Кроме названных лиц императорской фамилии бывали еще в балете, конечно, и другие, но только эпизодически, преимущественно на бенефисах и торжественных спектаклях. С артистами они ни в какое общение не вступали. Когда бывали парадные спектакли в честь гостивших в Петербурге иностранных монархов, последние иногда приходили в антракте на сцену. Так, я вспоминаю свою встречу с дядюшкой Александра II, германским императором Вильгельмом 1,[290] лощеным старичком, явившимся на сцену в сопровождении своего «железного канцлера» Бисмарка,[291] походившего на огромного мопса. Узнав, что я говорю по-немецки, Вильгельм сказал мне на этом языке несколько любезных слов.
За царской фамилией тянулся столичный «свет». В 60-х—80-х гг. прошлого века зрительный зал Большого театра имел очень нарядный вид и являл собой чрезвычайно оживленную картину. Хотя самым модным театральным местом встреч «бомонда» тогда считалась итальянская опера и балетные зрители в их массе с внешней
