Левиафан - Борис Акунин

— П-пожалуй, довольно, — мягко, но решительно прервал живописательницу Фандорин.

— Вам бы, мадам, морские романы писать, — неодобрительно заметил доктор.

Рената же так и застыла, схватившись рукой за сердце. Она и без того была бледной, невыспавшейся, а от всех этих известий совсем позеленела.

— Ой, — сказала она и повторила. — Ой.

Потом строго попеняла Клариссе:

— Зачем вы рассказываете мне всякие гадости? Разве вы не знаете, что в моем положении нельзя такое слушать?

Барбоса за столом не было. Непохоже на него — завтрак пропускать.

— А где мсье Гош? — спросила Рената.

— Все есе допрасивает арестованного, — сообщил японец. В последние дни он перестал держаться букой и больше не смотрел на Ренату зверенышем.

— Неужели мсье Ренье признался во всех этих невообразимых вещах? — ахнула она. — Он на себя наговаривает! Должно быть, просто помутился в рассудке. Знаете, я давно уже замечала, что он немного не в себе. Это он сам сказал, что он сын раджи? Хорошо, что не сын Наполеона Бонапарта. Бедняга просто свихнулся, это же ясно!

— Не без того, сударыня, не без того, — раздался сзади усталый голос комиссара Гоша.

Рената не слышала, как он вошел. Оно и немудрено — шторм кончился, но море еще было неспокойно, пароход покачивался на сердитых волнах, и все время что-то поскрипывало, позвякивало, потрескивало. Пробитый пулей Биг-Бен маятником не качал, зато покачивался сам — рано или поздно этот дубовый урод обязательно грохнется, мимоходом подумала Рената и сосредоточилась на Барбосе.

— Ну что там, рассказывайте! — потребовала она.

Полицейский неторопливо прошел к своему месту, сел. Поманил стюарда, чтобы налил кофе.

— Уф, совсем вымотался, — пожаловался комиссар. — Что пассажиры? В курсе?

— Весь пароход гудит, но подробности пока мало кому известны, — ответил доктор. — Мне все рассказал мистер Фокс, а я счел своим долгом информировать присутствующих.

Барбос посмотрел на Фандорина и рыжего Психа, удивленно покачал головой:

— Однако вы, господа, не из болтливых.

Смысл реплики Рената поняла, но это сейчас к делу не относилось.

— Что Ренье? — спросила она. — Неужели признался во всех этих злодеяниях?

Барбос с наслаждением отпил из чашки. Какой-то он сегодня не такой. Перестал быть похожим на старого, брехливого, но в общем не кусачего пса. Этакий, пожалуй, и цапнуть может. Зазеваешься — кусок мяса оторвет. Рената решила, что переименует комиссара в Бульдога.

— Хорош кофеек, — похвалил Бульдог. — Признался, конечно, признался. Куда ж ему деваться. Пришлось, само собой, повозиться, но у старого Гоша опыт большой. Сидит ваш приятель Ренье, пишет показания. Расписался — не остановишь. Я ушел, чтоб не мешать.

— Почему это он «мой»? — встревожилась Рената. — Вы это бросьте. Просто вежливый человек, оказывал услуги беременной женщине. И не верю я, что он такой уж монстр.

— Вот допишет признание — дам почитать, — пообещал Бульдог. — По старой дружбе. Столько часов за одним столом просидели. Теперь-то уж все, расследование закончено. Надеюсь, мсье Фандорин, вы не станете адвокатировать моему клиенту? Уж этому-то гильотины никак не избежать.

— Скорее, сумасшедшего дома, — сказала Рената.

Русский тоже хотел было что-то сказать, но воздержался. Рената посмотрела на него с особым интересом. Свеженький, хорошенький, словно всю ночь сладко проспал в постельке. Да и одет, как всегда, с иголочки: белый пиджак, шелковый жилет в мелкую звездочку. Очень любопытный типаж, таких Рената еще не встречала.

Дверь распахнулась так резко, что чуть не слетела с петель. На пороге стоял матрос, дико вращая глазами. Увидев Гоша, подбежал к нему и зашептал что-то, отчаянно размахивая руками.

Рената прислушалась, но разобрала только «bastard» и «by my mother's grave»[30].

Что еще там такое стряслось?

— Доктор, выйдем-ка в коридор. — Бульдог недовольно отодвинул тарелку с яичницей. — Переведите мне, что бормочет этот парень.

Они вышли втроем.

— Что-о?! — донесся из коридора рев комиссара. — А ты куда смотрел, скотина?!

Удаляющийся топот ног. Тишина.

— Я отсюда ни ногой до тех пор, пока не вернется мсье Гош, — твердо заявила Рената.

Остальные, кажется, были того же мнения.

В салоне «Виндзор» повисло напряженное молчание.

Комиссар и Труффо вернулись через полчаса. Вид у обоих был мрачный.

— Случилось то, чего следовало ожидать, — торжественно объявил коротышка доктор, не дожидаясь вопросов. — В этой трагической истории поставлена точка. И поставил ее сам преступник.

— Он мертв? — воскликнула Рената, порывисто поднявшись.

— Совершил самоубийство? — спросил Фандорин. — Но как? Разве вы не приняли мер п-предосторожности?

— Как не принять, принял, — обескураженно развел руками Гош. — В карцере, где я его допрашивал, из мебели только стол, два стула и койка. Ножки привинчены к полу. Но если уж человек решил, что непременно хочет умереть, — его не остановишь. Ренье разбил себе лоб об угол стены. Там в карцере в углу такой выступ… Да так ловко провернул, что часовой не слышал ни звука. Открыли дверь, чтоб завтрак внести, а он лежит на полу в луже крови. Я велел не трогать, пусть пока полежит.

— Позвольте взглянуть? — спросил Фандорин.

— Валяйте. Любуйтесь сколько хотите, а я дозавтракаю. — И Бульдог преспокойно придвинул остывшую яичницу.

Взглянуть на самоубийцу пошли вчетвером: Фандорин, Рената, японец и, как это ни странно, докторша. Кто бы мог ожидать от чопорной козы такого любопытства?

Рената, стуча зубами, заглянула в карцер поверх фандоринского плеча. Увидела знакомую широкоплечую фигуру, вытянувшуюся наискось, черноволосой головой к угловому выступу стены. Ренье лежал ничком, правая рука неестественно вывернулась.

Внутрь Рената входить не стала — и так видела достаточно. Остальные вошли, присели над телом на корточки.

Японец приподнял голову мертвеца, зачем-то потрогал пальцем окровавленный лоб. Ах да, он ведь врач.

— Oh Lord, have mercy upon this sinful creature,[31] — набожно произнесла мадам Труффо.

— Аминь, — сказала Рената и отвернулась, чтобы не видеть этого тягостного зрелища.

В салон вернулись молча.

И вовремя вернулись — Бульдог закончил трапезу, вытер жирные губы салфеткой и придвинул к себе черную папку.

— Я обещал, что покажу вам показания нашего бывшего соседа по столу, — невозмутимо сказал он, кладя перед собой три сплошь исписанных листа бумаги — два целых и еще половинку. — Так вышло, что это не просто признание, а предсмертное письмо. Но сути дела это не меняет. Угодно ли послушать?

Повторять приглашение не пришлось — все собрались вокруг комиссара и затаили дыхание. Бульдог взял первый листок, отодвинул подальше от глаз и стал читать.

Представителю французской полиции

Г-ну комиссару Гюставу Гошу

19 апреля 1878 г., 6.15 утра

На борту «Левиафана»

Я, Шарль Ренье, делаю нижеследующее признание по доброй воле и безо всякого принуждения, единственно из желания облегчить свою совесть и объяснить мотивы, побудившие меня на совершение тяжких преступлений.

Судьба всегда обходилась со мной жестоко…

— Ну, эту песню я слышал тысячу раз, — прокомментировал комиссар, прерывая чтение. — Еще ни один убийца, грабитель или там растлитель малолетних не сказал на суде, что судьба осыпала его своими дарами, а он, сукин сын, оказался их недостоин. Ладно, едем дальше.

Судьба всегда обходилась со мной жестоко, а если обласкала на заре жизни, то лишь затем, чтобы потом побольнее ужалить. Ранние мои годы прошли в неописуемой роскоши. Я был единственным сыном и наследником баснословно богатого раджи, человека очень доброго, постигшего премудрость и Востока, и Запада. До девяти лет я не знал, что такое злоба, страх, обида, неисполненное желание. Мать тосковала в чужой стране и все время проводила со мной, рассказывая мне о прекрасной Франции и веселом Париже, где она выросла. Отец впервые увидел ее в клубе «Багатель», где она была первой танцовщицей, и влюбился без ума. Франсуаза Ренье (такова девичья фамилия моей матери — я взял то же имя, когда получал французское подданство) не устояла перед соблазнами, которые сулил ей брак с восточным владыкой, и стала его женой. Но замужество не принесло ей счастья, хотя она искренне почитала моего отца и сохранила ему верность до сего дня.

Когда Индию захлестнула волна кровавого мятежа, мой отец почувствовал опасность и отправил жену и сына во Францию. Раджа знал, что англичане давно зарятся на его заветный ларец и непременно устроят какую-нибудь подлость, чтобы завладеть сокровищами Брахмапура.