Охотник вверх ногами - Кирилл Хенкин

(Когда советский агент Рамон Меркадер шел убивать Троцкого, он имел при себе длинное письмо с объяснением мотивов убийства. В этом письме якобы написанном троцкистом, пусть разочарованным, нет ни одного, хотя бы косвенного, критического замечания в адрес Сталина и существующих в СССР порядков. Готовивший операцию Эйтингон знал, что делал. Узнай «хозяин», что он для правдоподобия написал не то, и ему бы несдобровать.

Впрочем, лишь много лет спустя на эту несообразность обратил внимание Исаак Дон Левин.)

Это — с одной стороны. А с другой, могло быть и соображение утилитарное. Хорошо известно, что переходившие на Запад по идейным соображениям хлебали горя. Вспомним хотя бы историю Игоря Гузенко, шифровальщика военного атташе посольства СССР в Канаде в 1943 году. Искренне возмущенный тем, что в разгар войны Советский Союз шпионит за своими союзниками — Канадой и США, Гузенко решил не возвращаться в СССР и, собрав множество ценных компрометирующих документов, бросился за помощью к канадцам. Его спасло чудо и неосторожность резидента КГБ Павлова. Канадцы на первых порах хотели заставить его вернуться в посольство, вернуть документы и попросить прощения.

А Хейханнен — случай простой и ясный: его побуждения низменны. Это облегчает контакт. Ведь идейные мотивы индивидуальны, расплывчаты и не всегда понятны, а с проворовавшимся пьяницей и развратником психологических проблем не возникает.

Представьте себе: к сотруднику посольства США в Париже, человеку, прошедшему специальную подготовку, возможно, выпускнику Гарвардского университета, знающему, вероятно, кроме родного английского, два-три языка, тренированному, аккуратно стриженному под бобрик, сыгравшему утром в теннис, принявшему душ, чисто выбритому — приходит неопрятный, безвкусно одетый, потный, с грязными ногтями, плохо выбритый, с утра воняющий водкой субъект. Субъект показывает развинчивающуюся монету, утверждает, что он советский подполковник, служит в «красной» разведке и, явно умирая от страха, несет какую-то ахинею.

Вся нехитрая психология этого неандертальца — как на ладони перед внимательно слушающими его (их, вероятно, двое) американцами. В примитивном мозгу о двух извилинах этого пьяницы и патологического бабника (о нем скажет позже адвокат Донован: «В армии США такой человек не стал бы даже капралом») все понятно с первого взгляда. Один из решающих аргументов: «Неужели они там, в Кремле, считают нас такими идиотами, чтобы подослать такого недоумка?»

Ну что вы, что вы! Разумеется, не считают!

Правда, кроме полой монетки и рассказов о тайниках: дупло старого дерева в парке, трещина в бетонной лестнице, — этот алкоголик ничего толком сообщить не может. Но чего же от него ждать? Если разговор затягивается, то память изменяет предателю, он впадает в пьяное оцепенение. Ну что же поделаешь, это естественно! Зато в нем нет притворства — разве что элементарная хитрость скотины...

Можно ли это использовать для серьезной разработки? Увы, нельзя! Ведь Марк считает, что Вик уехал в Москву и в Нью-Йорке он уже полезным быть не может. Что же, проверим хотя бы, существует ли на самом деле этот Марк?

После своего появления в посольстве США Вик находится в Париже еще три недели. Затем его отправляют самолетом в Америку — ловить Марка, о котором теперь известно, что он самый главный советский шпион.

Сделаем скидку на врожденные безалаберность, лень и бездарность русских, на всем известный дилетантизм советской разведки. Сделаем все эти скидки и допущения, но даже с учетом выходных дней, когда разведка, естественно, не работает, недели через две после бегства Хейханнена, иными словами, еще до того как он вернулся в США, могла или не могла Москва — вернее, должна или не должна она была — сообщить вашингтонской и нью — йоркской резидентурам хотя бы о его исчезновении?

Между тем, через четыре дня после отъезда Вика в Европу Марк уезжает из Нью-Йорка во Флориду. Остановившись там в гостинице Плаза в Дейтон-Бич под именем Мартина Коллинза, он пишет большой морской пейзаж и 17 мая возвращается в Нью — Йорк.

К этому времени прошло уже двадцать дней с момента исчезновения Вика! Почему не предупрежден об этом Марк? Или местное начальство Абеля об этом ничего не знает, или оно не имеет с ним связи, или оно не считает нужным его предупредить.

Или все происходящее давно предусмотрено? И все играют назначенные им роли?

Я уже не говорю о том, что для Марка было бы нормальным на время отсутствия своего заместителя Вика оставаться самому в Нью-Йорке. А он уезжает. Это может, конечно, означать, что Вилли вообще делать больше нечего.

Допустим, что во Флориде Вилли не могли найти (маловероятно!) и предупредить об исчезновении Хейханнена. Но в Нью-Йорке! Вспомним, с какой изобретательностью, через куриную ножку, с ним связывались, когда надо было поздравить с годовщиной октябрьской революции! А тут — ни одной курицы! Ни местное начальство, с которым он в контакте, ни Москва, с которой он обменивается шифровками, не могут его предупредить об опасности. Не хотят? Или он все уже знает? Но если знает, почему он так себя ведет?

Марк в Нью-Йорке. Он вернулся в гостиницу Лэтэм, в которой жил и раньше под именем Мартина Коллинза. Пожилой, спокойный, незаметный жилец, аккуратно платящий за комнату. Примелькавшаяся фигура. Здесь он может жить годами. Предатель Хейханнен никогда в этой гостинице не был и не знает имени, под которым Вилли в ней живет. Хейханнен знает только Марка и (случайно?) студию в Бруклине. Оставаясь Мартином Коллинзом и, на худой конец, сменив гостиницу, Вилли может раствориться в гигантском Нью-Йорке. Нельзя только появляться в студии на Фультон-стрит.

Через несколько дней после возвращения из Флориды Вилли, с наступлением темноты, отправляется в Бруклин в свою студию на Фультон-стрит.

Допустим, он не предупрежден. Тогда почему он не пришел открыто? Или он предупрежден. Тогда зачем он вообще пришел?

Но если абсолютно надо — пошли кого-нибудь (ему было кого послать) или приди днем, в сутолоке. Лето, соседи разъехались, он никого не встретит. Но он приходит вечером, зажигает в комнате свет, и агент наружного наблюдения, который через улицу следит за окном в бинокль, сразу видит его. Тогда Вилли надевает черную соломенную шляпу с белой лентой...

— Если вы заметили, что за вами следят, — поучал меня Вилли в 1942 году, — наденьте что-нибудь броское. Или возьмите в руки что-нибудь приметное. Наденьте клетчатую кепку, например, или шляпу, возьмите сверток. Затем — выбросив или спрятав шляпу, кепку, предмет — вы сбиваете хвост...

Элементарный прием! Но Вилли не снял приметную шляпу. А ведь он всегда одевался как можно незаметнее.