Родовые сны - К Столяров

...В Ярославле. Осень, проливной дождь. Уже темно, но зрители не покидают трибун стадиона. Овации! Вбегает за кулисы совершенно мокрый Сергей Николаевич Филиппов. Мы с отцом пьем кофе.

В это время на сцену выходит Марк Наумович Бернес и поет: "Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские?.." Филиппов протягивает руку к буфетчику и кричит:

- Хотят! Хотят!..

Закавказье. Мы спешим во Владикавказ, за сорок верст, возвращаемся с шефского концерта в воинской части строительного батальона. Мы уже не помним ни номера этой воинской части, ни командира этого подразделения... Торопимся! Опаздываем на дневное выступление во Владикавказе. Подъезжаем к городу. И вдруг...

Лидия Андреевна Русланова, которая сидит впереди нас, вскрикивает и хватается за сердце. Машина останавливается, шофер выбегает, открывает дверцу. Испуганно спрашиваем, что случилось. Оказывается, после выступления там, далеко, в той неизвестной воинской части, Лидия Андреевна забыла в огромном солдатском туалете на 24 персоны, на умывальнике, свои бесценные драгоценности. Бриллиантовая брошь, бриллиантовое колье, серьги, кольца на десятки тысяч рублей. Пока мы разбираемся где, что, как, куда, рядом останавливается пыльный грузовичок, из него выбегает маленький солдатик с пакетиком из газеты. Протягивает Лидии Андреевне этот пакетик и говорит:

- Вот тут все. Извините, я спешу - в самоволку ушел.- И исчезает на своем грузовичке.

Лидия Андреевне разворачивает пакетик: действительно, все в полной сохранности. Мы так и не успели достойно отблагодарить солдатика. Он исполнил свой долг - и исчез.

Через несколько дней Лидия Андреевна звонит нам в номер по телефону:

- Столяры! Помогите старухе, пойдемте на рынок сходим.

Мы с удовольствием сопровождаем Лидию Андреевну на прекрасный южный базар. Она приглядывается, торгуется, что-то выбирает, и, наконец, покупает огромный хрен.

Отец спрашивает:

- Лидия Андреевна, зачем это вам?

- Сережа, родственникам пошлю. А то говорят: Русланова жадная, ни хрена не посылает.

Народный фестиваль в одном из северных городов Урала. Холодно, за бортом тридцать пять. По нескольку выступлений в день. Полные кинотеатры. Зритель удивительный, не отпускает со сцены, аплодисменты, овации... Мы перебегаем из одного кинотеатра в другой, даже не успеваем поесть. Заботливый директор кинотеатра устраивает тут же, в кассе, маленький обед. На плитке варится картошка в мундире, мы только успеваем сесть за стол тут же стук в дверь. Что такое? Не дают людям поесть. На пороге стоит смущенный человек и, шамкая, что-то пытается объяснить директору.

- Что? Что? - не понимает тот.

- Шелюсть... шелюсть... Не находили? Шелюсть во рту...

- Челюсть? - спрашивает директор.- Ну вот, видите, какие зрители.

Открывает сейф и с нижней полки достает вставную челюсть. Протягивает ее этому гражданину, потом отдергивает руку и спрашивает:

- Ваша?

Гражданин хватает челюсть, вставляет ее, несколько раз щелкает зубами, причмокивает, и потом удивительно четко, дикционно говорит:

- Скучные фильмы показываете, товарищ директор. Вчера даже заснул, челюсть выпала.- И уходит, хлопая дверью.

Э. П. ГАРИН

Отец с большим уважением относился к таким великим актерам, как Б. Бабочкин, Н. Симонов, а позже и к М. Романову, с которым снимался в кинофильме "Голубые дороги". Здесь М. Романов играл маленькую роль боцмана, но отношение к нему в съемочной группе было особое. Вообще в кино у него была только одна значительная роль - в кинофильме "Подвиг разведчика" он блестяще сыграл роль фашистского генерала фон Руммельсбурга. И лишь спустя много лет я понял, почему коллеги относились к нему с таким пиететом.

В 1947 году на сцене Малого театра шел спектакль Киевского русского драматического театра "Живой труп" по пьесе Л. Н. Толстого, в котором Михаил Романов играл роль Федора Протасова. На премьере семнадцать раз поднимался занавес, публика была потрясена игрой артиста. В театральных рецензиях о нем писали, как о лучшем Протасове всех времен и народов, и это когда в Александринке Федю прекрасно играл великий Симонов. Были свои Протасовы и в Москве, в том числе неподражаемый Иван Берсенев. Кстати, именно Михаил Романов написал о своем товарище Эрасте Павловиче Гарине, игравшем короля в спектакле Театра киноактера "Обыкновенное чудо", как о явлении в актерском искусстве. Гарин достиг, по мнению Романова, "высшей степени мастерства в своей профессии..." "Он создал свою актерскую маску", подобную той, "которую могли создать только великие актеры, как Чарли Чаплин или Бестер Китон".

Сколько я помню Эраста Павловича, он постоянно находился в оппозиции к властям. Он был любимцем Всеволода Эмильевича Мейерхольда, товарищем Николая Робертовича Эрдмана, к которым в свою очередь испытывал душевное расположение. И, несмотря на расстрел Мейерхольда, ссылку Эрдмана, до конца жизни он оставался верен своим кумирам и никогда не скрывал своих взглядов.

Когда в 1955 году мы с отцом снимались в Одессе в кинофильме "Повесть о первой любви", до нас стали доходить трагические слухи о расправе над Театром киноактера: о закрытии сценической деятельности театра и уничтожении декораций спектаклей "Моцарт" и "Обыкновенное чудо". По слухам, театр закрыли из-за восстановления Эрастом Павловичем спектакля Вс. Мейерхольда "Моцарт" по пьесе Эрдмана. Это была мемориальная постановка, посвященная памяти великого Мастера. У героя пьесы Гулешкина, которого великолепно играл Эраст Павлович, были такие чудесные реплики: "Чем жить, мамаша, ежели нас даже арестовывать не желают... Машенька, посмотрите в окошко - Советская власть не кончилась?"

Оказывается, не кончилась. И театр закрыли с ханжеской формулировкой: "сценическая деятельность мешает актерам работать в кинематографе". Директор киностудии "Мосфильм" Иван Пырьев, бывший одновременно и председателем оргкомитета Союза кинематографистов, отдал сам себе приказ о передаче помещения театра с баланса "Мосфильма" на баланс оргкомитета союза "в связи с созданием в помещении театра клуба кинематографистов", то есть Дома кино с рестораном, бильярдной и прочим.

Театр закрыли, труппу разбили на две части: штат актеров при киностудии "Мосфильм" и актерский штат при Киностудии им. Горького.

Отец остро переживал гибель театра: писал письма в Центральный Комитет, выступал с протестами на собраниях, в печати, ссорился с начальством, требовал реставрации. Ведь на этой сцене были поставлены великолепные спектакли, многие из которых при экранизации стали классикой отечественного кино - такие как, например, "Молодая гвардия" и "Попрыгунья". Отец играл Паратова в "Бесприданнице", Тропачева в пьесе И. Тургенева "Завтрак у предводителя", в современной пьесе молодых режиссеров Егорова и Победоносцева "Три солдата", репетировал в спектакле "Бранденбургские ворота" по пьесе М. Светлова, который ставил Б. Бабочкин. Расставаться с театром было мучительно. Когда в 1958 году полуподпольно, на общественных началах стала возрождаться сценическая жизнь, Эраст Павлович Гарин пригласил меня участвовать в постановке пьесы "Несущий в себе". Отец сказал:

- Обязательно соглашайся, у Эраста есть чему поучиться.

И я приступил к работе.

Мы только что защитили диплом во ВГИКе пьесой А. Чехова "Три сестры" в постановке нашего профессора В. Б. Белокурова. В этом спектакле вместе с нами, студентами, играли и корифеи МХАТа - Зуева и Медведев. А режиссура Гарина с его мейерхольдовской традицией, с отрицанием "системы", была необычна и интересна. Помню, на одну из первых репетиций пришли какие-то незнакомые люди из МИДа - как выяснилось, китайцы с переводчицей. Мы тогда еще дружили с КНР, все ходили в китайских рубашках и зеленых плащах "дружба".

Эраст Павлович вызвал на сцену артистов и обратился к ним с речью:

- Артисты! Тут пришли посмотреть, как мы работаем... Девушка, не переводите,- попросил он переводчицу.- Покажем этому косоглазому, что мы умеем! Артисты! Заразы! Давай!..

После такого эмоционального призыва началась репетиция. Я и моя партнерша Ольга Красина играли школьников-десятиклассников, которые мечтают о будущем, о своем месте в жизни. Эраст Павлович решил эту сцену как объяснение в любви. Я должен был говорить свой текст, раскачиваясь на гимнастическим снаряде - параллельных брусьях, выполняя различные акробатические элементы: стойку на руках, переворот, соскок. Из зала непрерывно неслись реплики Эраста Павловича:

- Еще раз!.. Громче!.. Давай, качайся!.. Еще раз... Покажи этому косому... девушка, не переводите... как надо играть... давай!..

Я измучился и, чтобы передохнуть, спросил у Эраста Павловича, какое у меня в этой сцене "сквозное действие", какая "актерская задача".

Эраст Павлович возмутился и закричал:

- Перестань!.. Давай, вякай что-нибудь по "системе"... девушка, не переводите... Только громче. Еще раз! Начали!