Мусульманские страны на пороге XXI в. Власть и насилие - Коллектив авторов

Конечно, после либерализации «эти режимы могут менее охотно поддерживать прозападную политику, но даже у государств с большим количеством исламских черт будут значительные стимулы соблюдать правила мировых институтов и норм» (с. 620). Им необходимо продавать нефть, привлекать иностранные инвестиции, получать займы МВФ. Такие режимы, относясь с растущим подозрением к политическим и дипломатическим инициативам США в регионе, все же будут менее склонны вести против них войну. В экономической сфере такие режимы могут отвергнуть неолиберальную ортодоксию и приступить к реализации серьезных программ социального обеспечения. Тем самым будет прегражден путь экстремизму.

США следует поддерживать членов правящей верхушки, выступающих за либерализацию (наиболее сильно стремление к ней в Бахрейне, Катаре и Кувейте); организовывать международные конференции, чтобы способствовать этому процессу; выступать за международное признание реформаторски настроенных неправительственных организаций и лиц и оказывать им финансовую помощь; поддерживать подобные инициативы своих европейских союзников, на которых на Ближнем Востоке смотрят с меньшим подозрением. Критику определенных явлений общественной жизни арабских стран следует высказывать сдержанно — если целью является усиление, а не ослабление умеренных государственных деятелей. В частности, иранский случай показывает: провоцирующие заявления и выражения вроде «оси зла» (Дж. У. Буш) «часто ведут к подрыву позиций реформаторов и укрепляют аргументы боевиков и экстремистов» (с. 622).

К. А. Фурсов

Фуллер Г. Э.

Будущее политического ислама

Чем были события 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, ставит вопрос Г. Фуллер, бывший вице-президент Национального совета по разведке ЦРУ (National intelligence council at CIA), — последним вздохом исламского радикализма или первым залпом жестокой конфронтации между исламскими экстремистами и Западом? Как это скажется на будущем мусульманского мира? Ответы на эти вопросы, считает он, отчасти зависят от действий администрации Буша, которая, по крайней мере, уже продемонстрировала экстремистам, что они уязвимы даже в Афганистане. Впрочем, здесь есть серьезные проблемы. Так, хотя Буш постоянно подчеркивает, что война против терроризма — это не война против ислама, что религия — это одно, а политика — другое, в исламе невозможно отделить политическое от религиозного: если в основе политического дискурса Запада лежат Великая хартия вольностей, американская и французская революции, то политические рецепты мусульман содержатся в Коране и хадисах.

«Как из ислама, так и из исламизма едва ли можно почерпнуть много о том, каким должно быть современное исламское государство, — хотя бы потому, что их до сих пор слишком мало, и ни одно из них не является хорошей моделью. Однако сегодня исламисты используют общие мусульманские идеалы как основу для критики режимов, которые они считают авторитарными, некомпетентными и нелегитимными, для наступления на эти режимы или даже для их свержения» (с. 50).

Большинство западных наблюдателей рассматривают политический ислам как навсегда данную совокупность текстов, предписывающих один-единственный путь. Именно такой подход часто приводит к ошибочному выводу о несовместимости ислама с демократией. На самом деле реальная проблема не в исламе, а в том, чего хочет мусульманин и как в соответствии с этим он интерпретирует ислам. Современный ислам очень динамичен и представлен не только бин Ладином и «Талибаном», но и либерально настроенными мыслителями и деятелями.

К сожалению, до недавних пор (за редкими кратковременными исключениями) ислам в течение нескольких столетий находился в состоянии интеллектуальной стагнации. Западные колонизаторы ослабляли и маргинализировали исламские институты и мысль; националистическое послеколониальное руководство действовало, в сущности, не лучше, опираясь на квазифашистские модели авторитарного контроля. И только сейчас ислам вступает в период обновленной активности, свободы и независимости.

Процесс диверсификации и эволюции в современном исламизме движим различными внутренними силами. Он зависит от терпимости со стороны местных режимов, с одной стороны, и существующего глобального порядка — с другой. Что касается местных режимов, то они, как правило, видят в исламизме вызов и угрозу и стремятся к его подавлению. Неудивительно, что в такой ситуации почти все исламисты выступают за политическую демократию.

Определенный скептицизм относительно способности исламистов создать современное демократическое государство связан с тем, что три исламистских государства — Иран, Судан и талибский Афганистан — не справились с этой задачей. Однако, считает Фуллер, здесь необходимо учитывать тот факт, что все эти режимы были установлены в результате либо социальной революции, либо военного переворота, либо гражданской войны, что почти автоматически придает новому режиму деспотические черты.

Настоящей проверкой исламистов на «демократизм» может стать лишь их приход к власти через выборы. До сих пор единственным прецедентом такого рода был краткий опыт правления возглавляемой исламистами коалиции в Турции. Однако уже через год военные прервали эксперимент.

Либеральная эволюция политического ислама сталкивается с серьезными препятствиями. Прежде всего, это репрессии со стороны властей, загоняющие исламистов в подполье, в заговоры, в террор. Второе препятствие — международная политика, загоняющая исламистов, будь то палестинцы, китайские уйгуры, филиппинские моро или кашмирцы, в угол. В таких ситуациях ислам становится знаменем освободительной борьбы. Третье препятствие обусловлено горькой историей исламистов, ощущающих на себе «железную пяту» сильных современного мира, например США (или, если говорить о региональном уровне, Израиля), которые поддерживают недемократические режимы, опасаясь, что демократизация приведет к власти исламистов.

Разумеется, последние тоже заслуживают критики за то, что часто играют и заигрываются в политические игры. Так, в странах, где они разрешены, исламисты часто занимают радикальные позиции, чтобы оказывать давление на правительство, демонстрировать его недостаточную приверженность исламу (Малайзия, Египет, Кувейт).

Парадоксально, что в то время, как жители Запада опасаются угрозы ислама, мусульмане чувствуют себя окруженными Западом, видят свое политическое бессилие перед ним. Правители мусульманских стран боятся гнева своих западных патронов, поддержка которых крайне важна для них.

Неудивительно, что в таких условиях раздраженное население воспринимает войну Запада против терроризма как войну против ислама. Возникает порочный круг: неудовлетворенность населения существующим положением ведет к акциям, направленным против режима; эти последние влекут за собой репрессии, ответом на которые становится террор; далее происходит вмешательство США, которые в результате становятся врагом исламистов, и возникает картина, которая внешне вроде бы похожа на хантингтоновское «столкновение цивилизаций».

Несколько режимов в мусульманском мире решили сыграть в крайне опасную игру — «переисламить исламистов» (out‑Islam Islamists), т. е. стать еще большими мусульманами, чем они. Способ прост: дать более жесткую интерпретацию ислама, чем исламисты. Так, в Египте контролируемый правительством влиятельный Университет аль-Азхар демонстрирует крайнюю нетерпимость, то же происходит в Пакистане. Суть дела не в мусульманской программе, ислам здесь лишь средство борьбы между государством и его противниками.

Аналогичным образом «ислам и исламистские движения сегодня становятся главным источником коллективной идентичности для тех, кто крепит единство в противостоянии наступлению западной