В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы - Вадим Россман

Искусственно созданные стимулы для миграций в Москву никак не вытекают из экономики и являются результатом казенной и политически стимулируемой системы перераспределения ресурсов. Логика этой системы, как и в других коррумпированных странах, состоит в создании оазиса относительно высокого благосостояния и анклавов богатства для обеспечения лояльности пространственно близких к центру государственной власти.

Даже если бы Россия не была коррумпированным государством, естественная столичная надбавка, которая состоит из нескольких компонентов и является естественной для большинства столиц мира, составляя приблизительно 7 % ее дополнительных доходов [Zimmerman, 2010], дается здесь городу, который и без этого более чем обеспечен множеством других источников дохода и социальных благ.

Важно отметить, что размер Москвы и ее агломерационные преимущества также никак не вытекают и из императивов экономического роста в системе, где задействуются аллокативные принципы [Ibid.: 765–766]. Концентрация человеческих ресурсов в одном городе дает дополнительные преимущества главным образом в системах, где рабочая сила является центральным фактором производства. Вариативность, обмен информацией и инновациями, взаимообогащение (cross-pollination) являются в таких городах решающими факторами экономического роста. Благосостояние Москвы построено на ресурсных доходах, преумножение которых не достигается концентрацией человеческих ресурсов в одном месте и дополнительными инвестициями. Во всей нефтегазовой отрасли страны задействовано только 1,6 % всего экономически активного населения России [Мартынов, 2004].

Будучи чрезвычайно крупной страной, Россия, в отличие от многих относительно небольших государств, не имеет ограничений на существование других мегаполисов, которые также могли бы реализовывать свой агломерационный потенциал. Кроме того, даже если бы сохранение приматности Москвы было принципиальным вопросом, вывод столичных полномочий из города не смог бы нанести этой приматности какого-то ущерба в силу огромности ее экономического – и отнюдь не только сырьевого – потенциала. В крупных странах совмещение приматности и столичности, по мнению многих экономистов, не является оптимальным и обычно служит тормозом для развития национальной экономики, оттягивая на себя экономические ресурсы [Moomaw, Alwosabi, 2004; Turner S., Turner R., 2011].

Продолжающийся рост мегаполиса и его реконструкция накладывают на всю страну огромные дополнительные издержки. Сумма общественных экономических издержек при этом (здесь можно сослаться только на сумму недавних московских мегапроектов по реконструкции транспортных колец) превосходит совокупность частных прибылей от агломерационных эффектов [Henderson, 2005: 95].

Кроме того, Москва уже превысила размер эффективного мегаполиса, который оправдывает существование таких крупных городов, вне зависимости от своего столичного статуса. Согласно критерию эффективности мегаполиса, сформулированному американским урбанологом Алленом Берто, количество времени, которое тратит средний городской работник на то, чтобы добраться до места работы, не должно превышать одного часа. В противном случае мегаполис становится экономически неэффективным, а рынок труда фрагментируется [Bertaud, 2004]. По оценкам специалистов, на данный момент это время в Москве составляет 65 минут, что выводит Москву из числа эффективных мегаполисов [Архангельская, 2008]. Коэффициент полезного действия пребывания столицы в Москве с этой точки зрения, вероятно, является отрицательной величиной.

Принципу, сформулированному Берто, созвучна идея оригинального российского географа и теоретика транспортных систем Григория Гольца (1933–2009), который стал пионером в развитии науки, которую он назвал исторической социосинергетикой. Гольц вводит константу времени, которое необходимо для передвижения из дома на работу, которая составляет 30 минут («константа пространственной самоорганизации населения»). Эта константа, правда, имеет в виду не столько экономику, как у Берто, сколько суточный биологический ритм. Другая константа Гольца – 40 минут – представляет собой пороговое количество времени для пересечения города из конца в конец. По подсчетам географа, с 1897 по 1960 год территория столицы выросла в десять раз, а численность населения – в семь, но при этом время передвижения из дома на место службы осталось практически неизменным (оно увеличилось с 33 до 38 минут). Увеличение площади Москвы в эпоху Хрущева в 2,5 раза (до 875 квадратных километров) существенно сократило возможности общественного транспорта справляться с проблемой и удовлетворять константе Гольца. С точки зрения экспертов, обычный массовый пассажирский транспорт не может эффективно обслуживать население городов, имеющих площадь круговой формы более 500 квадратных километров [Архангельская, 2008]. Прирезка к Москве нового куска, вероятно, доведет параметр среднего времени передвижения от дома на место службы до абсурдных величин, никак не соотносящихся ни с экономикой, ни тем более с суточным ритмом.

Хотя текущие планы переноса столицы в Подмосковье, возможно, затормозят некоторые процессы связанные с насыщением факторов производства, в конечном итоге и в масштабах страны, это не может не усугубить также и сложившуюся ситуацию со сверхцентрализацией. Ряд российских экономистов сделали по этому поводу некоторые более конкретные выкладки и выводы [Балацкий, Гусев, Саакянц, 2006].

Однако даже вне всякой зависимости от факта коррумпированности и в силу одного только размера страны совмещение политических и экономических функций в одном городе является нецелесообразным и явно неоптимальным решением для России [Zimmerman, 2010]. Естественная столичная надбавка, подсчитанная Циммерманом, могла бы быть более экономически эффективно использована в другом городе, который не имеет естественных ресурсных и агломерационных преимуществ мегаполиса.

Итак, экономические функции мешают Москве выполнять столичные функции. Столичные функции в числе прочих факторов мешают быть ей эффективным мегаполисом. Близость власти к кладовым всей национальной экономики и близость бизнесов к власти ведет к усилению коррупционных тенденций, что – в дополнение к очевидному разрушению и деформации социальных связей – подрывает работу рыночных механизмов.

2. Слабая совместимость с принципом федеративности

По характеру своей власти, полномочиям и размерам Москва не может служить полноценной федеративной столицей.

Федеративный характер российской государственности диктуется не только конституцией и юридическими нормами, но и самими масштабами страны и гетерогенностью ее населения.

Размер Москвы и ее чрезвычайно высокий уровень субьектности, а также экономический вес не позволяют ей служить нейтральным центром по отношению к другим субьектам федерации. За многие годы Москва потеряла кредит доверия регионов в качестве политического центра. Ее политическая мощь не амортизируется политическими институтами и сильными регионами. Она не резонирует с интересами, потребностями и политической волей субьектов федерации.

Характер хозяйственного и политического управления страной, продиктованный сверхцентрализацией, также не соответствует демократическим параметрам. Отстутствие реальной федеративности выражается в отстутствии демократических принципов в процессе принятия решений, включая выборность региональных органов власти, уровень централизации и характер и мотивации перераспределения ресурсов (трансфертов) между субьектами федерации.

Реальной и поддающейся расчетам мерой политической централизации часто служит уровень фискальной централизации, то есть соотношение федаральных и местных расходов в совокупном бюджете. По этому показателю Россия гораздо ближе к унитарным государствам.

Российский экономист Чернявский приходит к следующему выводу:

Российской Федерации по сравнению с другими странами с переходной экономикой присуща наиболее централизованная система формирования бюджетных доходов региональных и местных властей. В российских условиях нижестоящие органы власти лишены налоговой автономии, бюджетные доходы все в большей степени формируются за счет специфических (целевых) трансфертов, доля местных бюджетов в консолидированном бюджете страны снижается. В ходе реформ страны Центральной и Восточной Европы создали относительно децентрализованные фискальные системы, в то время как бюджетная система России до сих пор остается чрезмерно централизованной… Несмотря на унитарную форму государственного устройства рассматриваемых стран, степень автономии субнациональных властей в сфере бюджетных доходов заметно превосходит российские показатели [Чернявский, 2004: 36].