Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 9 - Джек Лондон

— Это сделали вы! — закричал Гриффитс, вскакивая на ноги в порыве злобы. — Вы установили фальшивые огни! Вы разорили меня и…

— Спокойно! Спокойно! — В ледяном тоне Грифа прозвучала угроза. — Так, значит, тысячу двести, будьте добры!

Гриффитсом, казалось, овладело полное безразличие. Он испытывал отвращение, глубокое отвращение к этой солнечной стране, к неумолимому зною, к тщетности всех своих попыток, к этому голубоглазому с золотистой кожей, необыкновенному человеку, который разрушил все его планы.

— Якобсен, — сказал он, — откройте денежный ящик и дайте этому… этому кровопийце… тысячу двести фунтов.

Буйный характер Алоизия Пенкберна

У Дэвида Грифа был зоркий глаз, он сразу подмечал все необычное, обещавшее новое приключение, и всегда был готов к тому, что за ближайшей кокосовой пальмой его подстерегает какая-нибудь неожиданность, а между тем он не испытал никакого предчувствия, когда ему попался на глаза Алоизий Пенкберн. Это было на пароходике "Берта". Гриф со своей шхуны, которая должна была отойти позднее, пересел на этот пароход, желая совершить небольшую поездку от Райатеи до Папеэте. Он впервые увидел Алоизия Пенкберна, когда этот уже немного захмелевший джентльмен в одиночестве пил коктейль у буфета, помещавшегося в нижней палубе около парикмахерской. А когда через полчаса Гриф вышел от парикмахера, Алоизий Пенкберн все еще стоял у буфета и пил в одиночестве.

Когда человек пьет один — это дурной признак. И Гриф, проходя мимо, бросил на Пенкберна беглый, но испытующий взгляд. Он видел молодого человека лет тридцати, хорошо сложенного, красивого, хорошо одетого и явно одного из тех, кого в свете называют джентльменами. Но по едва уловимой неряшливости, по нервным движениям дрожащей руки, расплескивавшей напиток, по беспокойно бегающим глазам Гриф безошибочно определил, что перед ним хронический алкоголик.

После обеда он снова случайно встретился с Пенкберном. На этот раз встреча произошла на верхней палубе. Молодой человек, цепляясь за поручни и глядя на не ясно видные фигуры, мужчины и женщины, сидевших поодаль в сдвинутых вместе шезлонгах, заливался пьяными слезами. Гриф заметил, что рука мужчины обнимала талию женщины. А Пенкберн смотрел на них и рыдал.

— Не из-за чего плакать, — мягко сказал ему Гриф. Пенкберн посмотрел на него, не переставая заливаться слезами от глубокой жалости к себе.

— Это тяжело, — всхлипывал он. — Да, да, тяжело. Тот человек — мой управляющий. Я его хозяин, я плачу ему хорошее жалованье. И вот как он его зарабатывает!

— Почему бы вам тогда не положить этому конец? — посоветовал Гриф.

— Нельзя. Тогда она не позволит мне пить виски. Она моя сиделка.

— В таком случае прогоните ее и пейте, сколько душе угодно.

— Не могу. У него все мои деньги. Если я ее прогоню, он не даст мне даже шести пенсов на одну рюмку.

Эта горестная перспектива вызвала новый поток слез. Гриф заинтересовался Пенкберном. Положение было на редкость любопытное, какое и вообразить себе трудно.

— Их наняли, чтобы они обо мне заботились, — бормотал Пенкберн сквозь рыдания, — и чтобы отучили меня от пьянства. А они вот как это выполняют! Все время милуются, а мне предоставляют напиваться до бесчувствия. Это нечестно, говорю вам. Нечестно. Их отправили со мной специально затем, чтобы они не давали мне пить, а они не мешают мне пить, лишь бы я оставлял их в покое, и я допиваюсь до скотского состояния. Если я жалуюсь, они угрожают, что не дадут мне больше ни капли. Что же мне, бедному, делать? Смерть моя будет на их совести, вот и все. Пошли вниз, выпьем.

Он отпустил поручни и упал бы, если бы Гриф не схватил его за руку. Алоизий сразу словно преобразился — распрямил плечи, выставил вперед подбородок, а в глазах его появился суровый блеск.

— Я не позволю им меня убить. И они еще будут каяться! Я предлагал им пятьдесят тысяч — разумеется, с тем, что уплачу позже. Они смеялись. Они пока ничего не знают. А я знаю! — Он порылся в кармане пиджака и вытащил какой-то предмет, который заблестел в сумраке.

— Они не знают, что это такое. А я знаю. — Он посмотрел на Грифа с внезапно вспыхнувшим недоверием. — Как, по-вашему, что это такое? А?

В уме Грифа промелькнула картина: дегенерат-алкоголик убивает страстно влюбленную парочку медным костылем. Ибо у Пенкберна в руке он увидел именно медный костыль, какие в старину употреблялись на судах для крепления.

— Моя мать думает, что я здесь для того, чтобы лечиться от запоя. Она ничего не знает. Я подкупил доктора, чтобы он предписал мне путешествие по морю. Когда мы будем в Папеэте, мой управляющий зафрахтует шхуну, и мы уплывем далеко. Но влюбленная парочка ничего не подозревает. Они думают, что это пьяная фантазия. Только я один знаю. Спокойной ночи, сэр. Я отправлюсь спать… если… гм… если только вы не согласитесь выпить со мной на сон грядущий. Последнюю рюмку, хорошо?

На следующей неделе, которую он провел в Папеэте, Гриф много раз встречал Алоизия Пенкберна и всегда при очень странных обстоятельствах. Видел его не только он, но и все в столице маленького острова. Давно уже не были так шокированы обитатели побережья и пансиона Лавинии, ибо как-то в полдень Алоизий Пенкберн с непокрытой головой, в одних трусах бежал по главной улице от пансиона Лавинии на пляж. Другой раз он вызвал на состязание по боксу кочегара с "Берты". Предполагалось четыре раунда в "Фоли-Бержер", но на втором Пенкберн был нокаутирован. Потом он в припадке пьяного безумия пытался утопиться в луже глубиной в два фута. Рассказывали, что он бросился в воду с пятидесятифутовой высоты — с мачты "Марипозы", стоявшей у пристани. Он зафрахтовал тендер "Торо" за сумму, превышавшую стоимость самого судна, и спасло его только то, что его управляющий отказался финансировать сделку. Он скупил на рынке у слепого старика прокаженного весь его товар и стал продавать плоды хлебного дерева, бананы и бататы так дешево, что пришлось вызывать жандармов, чтобы разогнать набежавшую отовсюду толпу туземцев. В силу этих обстоятельств жандармы трижды арестовывали Алоизия за нарушение общественного спокойствия, и трижды его управляющему пришлось отрываться от любовных утех, чтобы заплатить штрафы, наложенные нуждающимися в средствах колониальными властями.

Затем "Марипоза" отплыла в Сан-Франциско, и в каюте для новобрачных поместились только что обвенчавшиеся управляющий и сиделка. Перед отплытием управляющий с умыслом выдал Алоизию восемь пятифунтовых ассигнаций, заранее предвидя результат: Алоизий очнулся через несколько дней без гроша в кармане и на грани белой горячки. Лавиния, известная своей добротой даже среди самых отпетых мошенников и бродяг на тихоокеанских островах, ухаживала за ним, пока он не выздоровел, и ни единым намеком не вызвала в его пробуждающемся сознании мысли о том, что у него больше нет ни денег, ни управляющего, чтобы оплатить расходы по его содержанию.

Как-то вечером Дэвид Гриф сидел, отдыхая, под тентом на юте "Морской Чайки" и лениво просматривал столбцы местной газетки "Курьер". Вдруг он выпрямился и от удивления чуть не протер глаза. Это было что-то невероятное! Старая романтика южных морей не умерла. Он прочел:

"Ищу компаньона: Согласен отдать половину клада, стоимостью в пять миллионов франков, за проезд к неизвестному острову в Тихом океане и перевозку найденных сокровищ. Спросить Фолли [14] в пансионе Лавинии".

Гриф взглянул на часы. Было еще рано, только восемь часов.

— Мистер Карлсен! — крикнул он туда, где виднелся огонек трубки. — Вызовите гребцов на вельбот. Я отправляюсь на берег.

На носу судна раздался хриплый голос помощника капитана, норвежца, и человек шесть рослых туземцев с острова Рапа прекратили пение, спустили шлюпку и сели на весла.

— Я пришел повидаться с Фолли. С мистером Фолли, я полагаю? — сказал Дэвид Гриф Лавинии.

Он заметил, с каким живым интересом она взглянула на него, когда, обернувшись, позвала кого-то из кухни, находившейся на отлете, через две комнаты. Через несколько минут вошла, шлепая босыми ногами, девушка-туземка и на вопрос хозяйки отрицательно покачала головой.

Лавиния была явно разочарована.

— Вы ведь с "Морской Чайки"? — сказала она. — Я передам ему, что вы заходили.

— Так это мужчина? — спросил Гриф. Лавиния кивнула.

— Я надеюсь, что вы сможете ему помочь, капитан Гриф. Я ведь только добрая женщина. Я ничего не знаю. Но он приятный человек и, может быть, говорит правду. Вы в этом разберетесь скорее, чем такая мягкосердечная дура, как я. Разрешите предложить вам коктейль?

Вернувшись к себе на шхуну, Дэвид Гриф задремал шезлонге, прикрыв лицо журналом трехмесячной давности. Его разбудили какие-то хлюпающие звуки за бортом. Он открыл глаза. На чилийском крейсере за четверть мили от "Чайки" пробило восемь склянок. Была полночь. За бортом слышался плеск воды и все те же хлюпающие звуки. Это было похоже не то на фырканье какого-то земноводного, не то на плач одинокого человека, который ворчливо изливает свои горести перед всей вселенной.