Ратоборцы - Алексей Югов

Но пока княжна Аглая-Дубравка была все еще свободна от державной науки. Меж тем как старшим Даниловичам — Роману и Льву — не только разрешалось, но и прямо предписывалось присутствовать на советах отца-государя, хотя еще безмолвно и еще не на всех.

Да и в прочих мужских науках братья во многом брали верх над сестрою. Многое из того, что они уже знали, было еще ей невдомек!

Еще совсем недавно Дубравка могла спросить кого-либо из старших:

— А правда, что ангелы на ночь с солнышка корону снимают?

И ей заплакать захотелось, когда она узнала, что нет — не снимают!

Между тем Мстислав — озорник и ленивец — успел просветиться и кичился перед нею, что знает устройство вселенной:

— Никакого ангела с короною нет! Назначен каждому светилу свой круг: есть круг Луны, круг Ермиса, Зевса, Солнца, Ареса, Афродиты и Кроноса — семь кругов! Духи служебные, незримые для смертного ока, приставлены ко всем тем семи кругам и толкают круги руками. Когда они устанут толкать или повелено будет им перестать, тогда светила падут на землю, а небо совьется, как свиток!..

И разве знала Дубравка, как знали они, княжичи, отчего бывает гроза?

— Ну, а отчего же? — из гордости сдерживая слезы горечи и обиды, спрашивала сестра.

И торжествующий Мстислав почти без запинки отвечал, точь-в-точь как повествовал им на уроках митрополит Кирилл:

— Гроза бывает оттого, что дух служебный раздирает облако с шумом. И оттого — скрежет и гром, и растворяется путь водам небесным, и текут на землю.

Разве знала Дубравка, что такое вода? А Мстислав знал!

— Вода, — скороговоркой, назубок объяснял он, — вода — это стихия мокрая, и холодная, тяжкая, книзу стремящаяся, и удобь разливаемая, и потребная для крещенья. И это — важнее всего!..

Кирилл-владыка преподавал юным княжичам не только древнегреческий язык, но и строенье служб церковных, вместе с катехизисом православной веры, но также и геометрию, сиречь землемерие.

Все, что привнесли в мировую сокровищницу наук древние греки, все это, приправленное библией, отцами церкви и сильно перемешанное с премудростью «Пчелы» и «Физиолога», арабских географов и Кузьмы Индикоплова, входило в геометрию, преподаваемую Кириллом.

Княжичи доподлинно узнали от владыки, отчего бывает ночь, отчего день.

— Когда солнце уйдет от нас под землю — тогда у нас наступает ночь. А там, под землей, — день.

Княжич Мстислав, бойкий и нетерпеливый, спросил у митрополита:

— А там, на той стороне земли, тоже живет кто-нибудь?

Митрополит рассмеялся.

— Глупый, — не по-злому укорил он мальчика, — никак! А то бы попадали: они же вниз головой!..

Узнали княжичи из геометрии митрополита Кирилла, что все животные изведены из воды: и рыбы, и киты, и птицы. Узнали, что Земля наша — это лишь точка ничтожная в небесном пространстве. Узнали, что Луна от Земли свет свой приетллет, что диаметр Луны — свыше сорока тысяч стадий, а кажется маленькой оттого что чрезмерно далеко отстоит.

Затмения же лунные или мерцанья происходят оттого, что Земля заслоняет Луну от Солнца; узнали, что звезды суть раскаленные громады…

Он предостерегал учеников своих от суеверий, порождаемых астрономией.

— Не верьте, дети мои, математикам, волхвам и прогностикам, — говорил он. — Светила небесные не могут предсказать младенцу, будет он богат или нищ! Оставьте суеверие это простолюдинам!..

Но, с другой стороны, он остерегал их и против безбожных учений Гераклита, якобы мир — един и не создан никем, а был, есть и вечно будет; что вселенная — это вечно живой огонь, который закономерно воспламеняется и закономерно угасает.

Многое узнали они и о человеке, и все, что узнали, замыкалось величественной и ясной до предела формулой.

— Человек — это микрокосмос, — вдохновенно вещал им митрополит. — Плоть человеческая — от земли. Кровь — от росы и солнца; очи — от бездны морския; кости — от камня; жилы и волосы его — от травы земныя!..

На уроках митрополит отваживался затронуть и такое, о чем никогда не решился бы заговорить никакой другой учитель.

Так, например, излагая учение о растениях, он сказал:

— Видите, чада мои: и финики, и сосны, подобно человеку, два пола имеют — мужской пол и женский. И растение женского полу, расклонив ветви свои, желает мужеска пола… Однако растенья — немы, безгласны: как могли бы они поведать о том — женский пол мужскому? И вот ветер и пчела — они как бы бракосочетают меж собою растения!..

Так повествовал митрополит.

И не потому ли княжна Дубравка и не могла быть допущена к слушанью геометрии?..

Однако и у Дубравки, даже и помимо преобладанья ее над братьями в языках, была своя, особая область дивного веденья — область, издревле положенная только для девушек, однако такая, где бесспорно совместилась целая наука с врожденным даром к художеству: это было шитье золотом, шелками и жемчугом, а также плетенье кружев.

Она выучилась всему этому, почти не учась, как плавают, не учась, утята.

Чудесные тканые, плетеные, низанные и крупным жемчугом, и мелкими зелеными перлами изделья выходили из-под ее ребяческих рук!

Без всякой канвы, поражая и воспитательницу, и сенных девушек, и боярынь остротой и точностью зренья, безукоризненной разметкой своего глазомера, Дубравка расшивала крестом тончайшие антиохийские полотна.

К большим церковным дням Аглая-Дубравка готовила в тот или иной храм шелковые и аксамитные, ею расшитые ткани, воздухи и антиминсы.

— Бог да помилует тебя, светлое чадо! — говаривал ей не раз растроганный и восхищенный художеством ее митрополит Кирилл.

А в последний раз, когда снова пришлось ему любоваться сотворенным ею антиминсом, где в дивном согласии сплетались разнояркие травы, и цветы, и разводы, — митрополит Кирилл сказал ей нечто столь же загадочное и затаенное, как сказал ей тогда отец. Положив руку, чудесно пахнущую неведомыми ей ароматами, на ее златорусые косички, митрополит промолвил:

— Благословенна та земля, в которой ты будешь княжить, Аглая!..

Ближних бояр Даниила уже начинало тревожить и огорчать беспросветное вдовство государя.

Уже неоднократно Кирилл-митрополит наедине говаривал князю:

— Скорбь никого не минует, государь. Но отчаянье — грех смертный!

— Словно бы занозою терн в сердце! — угрюмо отвечал Даниил.

— Князь, — возражал главенствующий епископ Русской Земли, — что ж делать?.. Всем нам там быть. Все отойдем от суетного и маловременного сего жития!.. Веселье света сего — увы — с плачем окончится.

Даниил отмалчивался.

Пробовал уговаривать его и воевода Мирослав, бывший учитель и воспитатель князя.

— Полно, Данилушко мой, полно, свет мой, — скорбно говорил он, с великим трудом превозмогая одышку. — Все скорбишь, все кручинишься, все тоскуешь!.. А от скорби душевной и телесная скорбь припадет! Ну, а что мы без тебя?! Держава без государя — вдова! И часу без тебя не можем!..

— И земля скорбнет в засуху, — отвечал Даниил…

Да и в народе также, когда показывался на народе князь, жалостным и добрым словом чтили его достойное и суровое вдовство:

— Все по княгине своей горюет!

— Скорбну одежу не сымает!

— Вдовец — и деткам не отец, а сам — сирота круглая!..

Разговор переходил на Дубравку:

— Хоть чья она сиротка ни будь, хотя и князя, а все сиротка!..

— И смотреть на девочку — будто сохнет! Словно бы колосок пшеничный, зноем изваянный!..

Митрополита и советных бояр князя заботило еще и другое. Война с Миндовгом — изнурительная, с перерывами и вничью — как-то сама собою затихла. Правда, Миндовга оттиснули от Волыни изрядно к северу, однако в канун завершающей победы магистр рижский, тот самый Мальберг, с коим охотились на зубра, — он изменил, в крестном целованье не устоял и предательски увел в Мемельбург все орденское войско. Спасенный этим, самодержец литовский успел залечить едва ли не смертельные раны своей державы и теперь вновь накапливал силы. Миндовг тяготел над тылами. И уж слышно стало о постоянных пересылках между прецептором Ливонии и Миндовгом. У Миндовга гостил папский легат. Это становилось опасным! Пора было развязать руки для Востока. Надо было как-то оборачивать все по-другому! Братьев ордена Марии надо опередить. С Миндовгом взять мир.

А между тем веками испытанное среди государей подсобное средство политического сближенья — династический брак, — это средство вот-вот можно было и упустить!

Что же медлит Данило Романович?

Любимейшая из племянниц Миндовга, юная вдова, княгиня Юрата Дзендзиолло-Дзендзелло, прославленная красавица литвинка, обладательница огромных областей, только что — как нарочно в одно время с Даниилом — окончила срок печалованья своего.

Да разве засидится она во вдовах? Если бы и захотела того, разве дозволит ей вдовствовать грозный дядя ее — Миндовг?!